— Так, — согласился драконоборец.
— Значит, ты меня понимаешь. Почему я письма прятал, почему не признавался ни в чем… — Музыкант виновато шмыгнул носом.
— Ну, мне ты мог…
— Не мог! — отрезал мариенбержец. Потом добавил мягче: — Не обижайся, пожалуйста. Правда, не мог. Тайна, что двоим известна… Сам понимаешь.
— Понимаю.
— Значит, мир?
— Мир.
— Это хорошо. Знаешь, я недавно песенку сложил…
— Господь с тобой! Мы же в часовне!
— Да я петь и не собирался. Хочешь, просто расскажу?
— Ну… давай.
— Даю, — улыбнулся шпильман. — Эх, пан Годимир, пан Годимир… Когда ж ты «нукать» перестанешь?
— Да никогда, наверное. Ты песню читай…
— Хорошо. Слушай.
Олешек откашлялся и начал: — Мы все мудреем год от года.
Жизнь переменчива, как мода.
Уже взираем с высоты
Годов на прошлые мечты.
Глядишь, чему-то жизнь и учит:
Кто плачет, стонет и канючит,
Кусок свой хлеба получил,
На выпрошенном опочил.
А если плакать стало стыдно
Или выпрашивать обидно,
Губу до крови прикуси
И гордо голову носи
Не тщись в погоне за величьем
Переменить свое обличье,
А будь таким, каков ты есть,
И сохрани в заботах честь.
Они помолчали.
Иногда помолчать, сидя рядом с другом, приятнее, чем с ним говорить. Ведь говорить человек способен с кем угодно — и с врагом, и с приятелем. А молчать вместе, да так, чтоб это не тяготило? Только с другом.
Потом Олешек вдруг сказал, тяжело вздохнув:
— Мне вообще-то в Загорье надо.
— Как?! — чуть не подпрыгнул словинец.
— Так письма мне в Загорье надо доставить.
— Вот это да! Ты что, не знаешь?
— Что не знаю?
— Что загорцы вторглись в соседнее королевство.
— Как?
— Кто его знает — как? Я ж там не был. А Кремень черную стрелу прислал.
— Кто прислал?
— Король Кремень Беспалый. Его столица в Ломышах.
— Вот названия придумывают эти заречане! — всплеснул руками шпильман.
— Названия как названия, — пожал плечами Годимир.
— Ладно! Господь с ними, с названиями! Что там загорцы?
— Ну, толком я и сам не знаю. Гонец, когда умирал, сказал, что режут, жгут…
— Помоги мне удрать из Ошмян! — Олешек переменился в лице, вцепился Годимиру в рукав. — Помоги, Господом прошу!
— Ты что? Что с тобой случилось?
— Не спрашивай. Помоги. Я тебя очень прошу! — Шпильман заискивающе глянул снизу вверх — даже сидя он был ниже словинца почти на голову.
— Что-то я тебя не пойму…
— Да не надо понимать! Просто помоги выбраться из замка и из города. Мне Божидар по замку разрешает невозбранно ходить — гуляй, мол, где хочешь. А вот в город — ни-ни. А тем паче, я думаю, за городскую стену…
— Да зачем тебе?
Олешек напрягся. Потом махнул рукой:
— Ладно. Скажу. Пани, которой я письма должен доставить, столь высокопоставлена в Загорье, что… В общем, ты меня понял. Не могу я больше говорить, не могу! — Он опять едва не сорвался на крик. — Я остановлю войну.
Годимир сцепил зубы. Прищурился:
— Точно остановишь?
— Точно. Обещаю. Чтоб мне цистры в руках не держать!
Вот это клятва. Всем клятвам клятва, если принять во внимание трепетное отношение шпильмана к своему инструменту. Не нарушит. Будем надеяться и верить. А если не верить другу, зачем тогда нужна дружба?
Вот только как ему помочь? Если охрана получила распоряжение не выпускать шпильмана из замка, то просьба странствующего рыцаря может показаться им не слишком убедительной. Даже если рыцарь прибыл вместе с их королевной и сражался на мосту за ее право войти в город.
Но, быть может, слово самой королевны будет значить больше?
Не исключено…
Только бы верные Божидару стражники не вмешались. Иначе без шума не выберешься.
— Ладно. Попробую тебе помочь. — Годимир поднялся на ноги, одернул кольчугу. Зевнул. — Как же я хочу спать…
— Выспаться успеешь потом, — подскочил Олешек. Засуетился, открывая дверь.
— Ага. В могиле, не иначе.
— Да что ты такое говоришь, пан рыцарь!
— Еще не рыцарь, если ты не забыл.
— Да брось ты! Долго ли?
— Смотри, сглазишь — в Загорье найду, — пригрозил драконоборец, выходя в коридор. — Хорошо бы с панной Аделией поговорить. Глядишь, и помогла бы…
— Так в чем дело?
— В чем, в чем… — ворчливо протянул Годимир. — Как ты думаешь, если молодая панянка весь день в седле провела, что она ночью делать должна?
— А не знаю! — хитро ухмыльнулся Олешек. — Иная может весь день на охоте скакать, а ночью… танцевать до упаду.
Словинец покачал головой:
— А я думаю, спит она. Раньше завтрашнего полудня не проснется. А потому мы попробуем стражникам головы задурить. Я им скажу, что ее высочество распорядилась тебя выпустить. Все видели, как я с ней вместе в замок входил. Поверят.
— Поверят? Точно?
— А ты можешь что-то другое предложить?
— Я? Нет. — Шпильман покачал головой. — Если б я мог, сидел бы я тут… Ага, подставляй кошель!
За разговорами они не заметили, как оказались в главной зале. Ничего удивительного — в любом замке коридоры сходятся к ней. И целыми днями здесь кипит бурная жизнь. Встречи, разговоры, пиры и выступления заезжих шпильманов с жонглерами. А когда гостей съезжается слишком уж много, то отдельные комнаты находятся, как правило, лишь для самых богатых и именитых, навроде прославленных рыцарей или соседских королей с семьями. Паны попроще довольствуются лавками в той же зале. Да и оруженосцы со слугами спят тут же. Порой прямо на полу.
Нынче, к счастью для Годимира с Олешеком, рыцари из замка Доброжира разъехались. Сам король кинул клич — найдите, мол, пропавшую наследницу. Как говорится, такая-сякая сбежала из дворца… Почему-то эта строчка, услышанная давным-давно, так давно, что и не вспомнить, где именно, не шла у драконоборца из головы. Теперь через главную залу можно было пройти без риска перецепиться через чьи-нибудь ноги или наступить на беспечно отброшенную во сне ладонь.
В углу горел укрепленный в поржавевшей скобе факел. Горел тускло, чадно. Подрагивало неровное пламя, но света давало достаточно, чтобы не врезаться с налета в угол стола самыми нежными частями тела.
— На выход или как? — почему-то шепотом пробормотал шпильман.
— Или как! — откликнулся Годимир и вдруг услышал в том самом коридоре, по которому они пришли, шаркающие шаги и покашливание. — В угол, бегом!
Собственно, прятаться было ни к чему. Не обрубок хвоста выверны они же украсть пришли? Просто, когда крадешься в чужом жилище среди ночи, желание спрятаться, чтобы тебя не застали врасплох хозяева и не засыпали ненужными вопросами, возникает как-то самопроизвольно, без участия рассудка. Иной раз даже удивление находит — ведь ничего плохого не делаешь, а ноги сами в укромный уголок бегут.
Если бы Годимир гулял по зале один, он успел бы скрыться без труда. Но шпильман, не раз и не два показывавший свою малую способность быстро действовать в мгновения опасности, неожиданно заартачился, словно не понимая, чего от него хотят. Попытался вырвать рукав из пальцев драконоборца и в результате опрокинул лавку.
По мнению рыцаря, на грохот непременно должна была сбежаться вся замковая охрана. Он даже усомнился: а стерегут ли ночью сердце ошмянского королевства? Или идут самым легким путем — запирают засовы, а дальше хоть трава не расти?
Господь миловал.
Вместо возмущенных стражников с гизармами наперевес в залу вошел сам король Доброжир.
Да-да, его королевское величество собственной персоной. Только персоной изрядно потрепанной и постаревшей на добрый десяток лет от последней встречи.
Вместо скромного, но добротного зипуна с оторочкой из бобрового меха — непонятная «разлетайка», долгополая и бесформенная. На ногах — растоптанные чуни[39]. Ну, или что-то на них похожее. Тронутые сединой волосы торчали во все стороны, как у линяющего по весне кота. А в особенности привлекали внимание сливово-сизые, набрякшие мешки под глазами, багровый, весь в синюшных прожилках нос и сухие, обметанные лихорадкой губы.
И это батюшка панны, которую Годимир полюбил?
Увы, да. И хотя бы поэтому надо быть с ним сколь возможно более почтительным.
Драконоборец склонился, прижимая ладонь к груди. Потянул за собой ругающегося сквозь зубы шпильмана. Олешек отвесил изысканный поклон, но тут же воспользовался им, чтобы потереть отбитую коленку.
— О! А вы кто? — хриплым, посаженным, как у загулявшего плотогона, голосом спросил Доброжир.
— Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, — напомнил молодой человек.
— Годимир? Герба Косой Крест? — приподнял бровь король, стряхивая пальцами что-то невидимое с плеча. — А! Как же! Помню, помню. Драконоборец. Настоящий. Из-за Оресы. Верно?
— Истинно так, твое величество.
— А второй? Нет, погоди. Не говори. Сам вспомню. Шпильман заезжий. Божидар его лазутчиком объявлял. Удивительно… Что ж это лазутчик и не под стражей?
— Почту за честь объяснить, твое величество… — велеречиво влез Олешек, но король его не слушал.
Доброжир подошел поближе к словинцу, дохнув кислым запахом подбродившей капусты и ядреным перегаром, свидетельствующим о неумеренном потреблении браги. Причем, по всем признакам, свекольной. Спросил, ежась и стягивая «разлетайку» у горла:
— Пан Годимир, а скажи мне, как рыцарь рыцарю, у тебя чего-нибудь дернуть не найдется?
— Что? — не понял словинец. — Кого дернуть?
— Да не кого! — скривился король. — А что! Браги там… — Он протянул руку, снял с кольчуги молодого человека нитку или пылинку-паутинку. — Вина. Можно и пива, но оно слабое. Не люблю пиво. От него штаны… Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил. Глянь туда!
Заречанин ткнул пальцев в темный угол.
— Что там, твое величество?
— Не видишь? Эх, какой же ты драконоборец! Так и дракона проглядишь.
— Да не вижу…
— Не видишь и ладно. Что там насчет браги? — Король придвинулся почти вплотную. От его одежды воняло потом и мочой. Видно, не зря про пиво вел разговор.
— Ну, твое величество, нет у меня ничего…
— Врешь! — Доброжир погрозил пальцем. — Прячешь. Ты, пан Годимир, правильно делаешь, что прячешь! Никому не говори. Никому. А особенно, Дельке моей. Доченьке родимой… А то она опять визжать начнет. Знаешь, как она громко визжит? А у меня голова ж не чугунная. Так когда мы дернем по малой?
Не прерывая тирады, король шарил пальцами по своей одежде и волосам. Что-то ловил щепотью (блох, что ли?), бросал под ноги. Пару раз пытался и до усов Годимира дотянуться, но словинец брезгливо отшатнулся, стараясь, впрочем, не выглядеть чересчур непочтительным.
— Нет у меня ничего. Честное благородное слово, — развел руками драконоборец. — В дороге долго был…
— Я понимаю. Обеты рыцарские и все такое… Но мне-то ты можешь помочь? Я ж Дельке ничего не скажу. Глоточек. Всего один глоточек.
Годимир уже и не знал, как отделаться от приставучего, словно три нищенствующих монаха сразу, короля. Или правда кликнуть кого-то из челяди? Глядишь, его величество побоится, что шум поднимется и до Аделии дойдет отголосок. Дочку он, похоже, всерьез опасался. Что ж она такое учинила, вернувшись под родительский кров? Не иначе все хмельное, что в замке хранилось, под замок надежный упрятала, а то и спровадила в выгребную яму. А где же король в ее отсутствие себе бражку добывал? Или нарочно кто-то поставлял. Ох, непрост Божидар, ох, непрост… Серьезную видать игру затеял, если короля споил, наследницу престола в город пускать не велел.
— Что ты таращишься, пан Годимир, как домовой на крынку с медом? — Сухие пальцы Доброжира ткнулись рыцарю под ложечку. — Ты меня, никак, обидеть задумал?
— Нет, твое величество. Нисколько. И в мыслях…
— Врешь! Ты со мной выпить брезгуешь. Или жалеешь. Нельзя жалеть. Как сказано в «Деяниях Господа»? И вернется сторицей…
Словинец уже не знал как быть. Хоть молча разворачивайся и бегом по коридорам, пока не достигнешь спасительной часовни. И то под вопросом — можно ли от Доброжира в его замке скрыться? Наверняка он тут, как рыба в воде.
— Твое величество! — неожиданно шагнул вперед Олешек.
— Шпильман? Говори. Только быстро, а то мне нужно брагу искать…
Годимир незаметно отошел назад, оставляя мариенбержца лицом к лицу с Доброжиром. Никто его в спину не толкал. А раз сам влез, пускай сам и выкручивается.
— Твое величество, у меня найдется пара глотков.
— Правда? — Король молниеносно вытянул вперед руки со скрюченным пальцами. Попробуй пообещай и не дай — в глотку вцепится и поминай как звали!
— Правда. Вот баклажка, — музыкант для убедительности встряхнул небольшую флягу, оплетенную лозой. Подтверждая его слова, внутри что-то булькнуло.
— Давай! Повелеваю тебе…
— Э-э, нет, твое величество. Не пойдет.
— Как не пойдет? Я сейчас стражу!..
— Не надо стражу, — испугался шпильман. — Давай так, твое величество. Я тебе баклажку, а ты меня из Ошмян выведи.
— У-у-у, — протянул Доброжир. — Эдак мы до рассвета промаемся.
— И что с того?
— Ага! А на рассвете Делька проснется. Если она меня, короля и родителя, не жалеет, знаешь, что она с тобой учинит?
— На кол, самое малое, — шепнул Годимир.
Олешек передернулся, но стоял на своем:
— Не хочешь сам выводить, прикажи кому-нибудь. Но только я просто так баклажку не отдам.
Пальцы короля забегали по рукаву бесформенного одеяния с лихорадочной быстротой, напоминая расхожую фразу, что, мол, спешка нужна при ловле блох и при поносе.
— Ох, ты и ушлый малый, шпильман чужеземный… Ох, и ушлый!
— Какой есть, твое величество. А решать тебе.
— Раз мне решать, сейчас и порешим. — Заречанин схватил музыканта за полу зипуна и поволок за собой. До Годимира донеслось его малосвязное бормотание: — Разве я не понимаю? Ты мне, я тебе. Господь учил помогать ближнему. Вот Божидар добрый, помогает…
Они скрылись в темноте, оставив драконоборца стоять с раскрытым ртом. Ай да Олешек. Ну, скажите на милость, нужна такому чья-либо помощь? Хитрец, ловкач и умеет воспользоваться слабостью другого. Может, и вправду лазутчик?
А если не лазутчик, то гад бессовестный, это уж совершенно точно. Удрал и не попрощался. Не договорился о встрече. Друг называется.
Годимир развернулся и медленно пошел обратно. К алтарному престолу, расшитому антиминосу, иконам и «Деяниям Господа». Как ни крути, а если предстоит тебе посвящение, блюди традиции. Молись и достигай просветления. Получив пояс и шпоры, в любой корчме наверстаешь упущенное. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
СУМАТОШНОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
Перед самым рассветом Годимир заснул.
Самым богопротивным манером взгромоздил локти на святой престол, опустил лоб на раскрытые посредине «Деяния Господа» и провалился, как в мутную жижу.
Снов он не видел. Он вообще перестал видеть сны с тех пор, как умерла… Нет, не умерла, а, как бы поточнее выразиться, прекратила земное существование навья. Ни кошмаров, ни светлых, радостных грез. Ничего.
Но, как ни просило измученное погонями, драками, скачкой тело отдыха, легкий скрип приоткрываемой двери он услышал сразу. Встрепенулся, снял локти с антиминоса. Провел ладонью по лицу от лба к подбородку, прогоняя остатки сонливости.