— Нет нужды в лекарях, панове. Его величество король Доброжир скончался своей смертью в присутствии пятерых… — Он бросил быстрый взгляд на Годимира. — В присутствии шестерых рыцарей. Исполняя обязанности каштеляна Ошмянского замка, я должен произнести ритуальные слова, панове. Король умер. Да здравствует… королева!
Ее высочество… Нет, уже ее величество поднялась, тонкая и строгая в черном платье. За исключением побледневших щек и плотно сжатых губ ничего не выдавало ее душевного состояния. Вот это выдержка!
— Надеюсь, пан Божидар, пан Добрит, вы будете исполнять свой долг по отношению ко мне так же, как и к моему отцу. Также я рассчитываю, пан Стойгнев, пан Тишило, пан Криштоф, на вашу помощь в грядущей войне с загорцами. Для тебя, пан Годимир, у меня будет особое поручение.
Рыцари склонились, выражая одновременно глубокую скорбь по скончавшемуся королю и почтение новой повелительнице Ошмян.
Драконоборец успел заметить, что пан Божидар опять мельком взглянул на зажатое в кулаке кольцо.
— Прошу за стол, панове, нам есть о чем поговорить, — решительным тоном произнесла Аделия.
— А как же… — Пан Черный Качур недоуменно указал на лежавшее тело Доброжира.
— Ему уже не помочь, а дела не терпят отлагательства, пан Криштоф.
— Ну, коли так… — Рыцарь из Белян пожал плечами.
Остальные занимали места во главе стола молча. Парящая под сводами залы смерть-невидимка давила, заставляла тише говорить и медленнее двигаться. Пан Ворон осторожно, словно вещицу из заморского стекла, положил перед Аделией поднятую с пола корону.
— Итак, панове… — Королева сцепила пальцы перед грудью. — По-иному я думала всходить на престол. Не такой ценой. И не в такое время. Скорбь моя безгранична. Это скорбь любящей и любимой дочери. — Она вздохнула. — Скорбь по доброму отцу и мудрому королю. Его величество Доброжир достоин самых пышных похорон, самых великих почестей, которые только способны оказать ему благодарные ошмяничи. Однако жизнь берет свое. Она не дает нам времени на долгий траур. Не правда ли, панове?
Тишило буркнул что-то под нос. Криштоф решительно кивнул.
— Все вы знаете, что война стучит в наши ворота, — продолжала Аделия. — Черная стрела от Кременя Беспалого тому подтверждение. Вестей из Ломышей нет? — повернулась она к пану Божидару.
— Конные гонцы обычно опережают слухи. А загорцы умело пресекают попытки свидетелей растрезвонить об их появлении по всему свету.
— Хорошо. — Королева кивнула. — Вернее, не совсем хорошо. И даже очень нехорошо. Вот что я думаю. Если предсмертные слова гонца верны, то дружина Кременя потерпела поражение. Рыцарского ополчения он собрать не успел. Боюсь, что Ломыши уже захвачены.
— Очень даже может быть… — кивнул пан Добрит. — Если загорцы еще не в городе, значит будут. Не сегодня, так завтра. Вот так вот.
— Что бы вы делали, панове, на месте короля Кременя, его каштеляна пана Яробуда, мечника пана Путислава? — Аделия обвела глазами чинно сидевших за столами рыцарей. — Прошу высказываться по старшинству. Сперва пан Божидар.
Каштелян откашлялся:
— Надлежит, по моему мнению, укреплять город. Оттянуть стражников с щарских переправ…
— А как же Желеслав? — нахмурилась девушка.
— Желеславу нужно стрелу черную послать, — твердо проговорил пан Добрит. — Обычай, веками освященный. Не только в спину не ударит, но и подмогу прислать должен. Вот так вот.
— Верно, — подтвердил Божидар. — Не посмеет, получив черную стрелу, не помочь. Свои же проклянут…
«Ага, — подумал Годимир. — Смотря какие свои. Если мечник Авдей, так тот первым присоветует пару-тройку деревень от Ошмянского королевства отхватить».
— Хорошо, — одобрила Аделия. — Пан мечник Добрит, что ты еще добавишь?
— Думаю… — задумчиво протянул пан герба Ворон. — Думаю, если Кремень Ломыши оставил, то остатки его войска на восход направятся, у нас спасения искать. Вот так вот.
— Если осталось то войско, — вставил Божидар.
— Правильно. Но если осталось… Даже если Кремень, Яробуд, Путислав головы сложили, их рыцарство и дружинники к нам потянутся. Не зря ведь стрелу посылали. Вот так вот.
— Хорошо, — снова кивнула Аделия. — Значит, нужно помочь им перебраться через Ивотку… Река это такая, — пояснила она нарочно для нездешних рыцарей. — Принять на правом берегу Ивотки, накормить, полечить, дать оружие взамен утраченного. Они Ошмяны будут защищать как… как…
— С отчаянием обреченных, — подсказал пан Стойгнев.
— Верно. — Пан Молотило почесал лоб. — Если еще пообещать им, что…
— Что на Ломыши пойдем после победы, — подхватил пан Криштоф. — Если, конечно, побьем загорцев, если побьем.
— Надо будет, пообещаем! — Глаза королевы горели праведным огнем, как у волчицы, защищающей свое логово. — Пан Стойгнев, пан Тишило, я прошу вас взять на себя отступающих ломышан.
— Наобещать, что ли… — еле слышно прошептал пан Конская Голова, но вслух, конечно, провозгласил: — Почту за честь, твое величество. Если, само собой, пан Стойгнев не против моего участия.
— Я советовал бы вам на время забыть свары, — прогудел Божидар. — Опосля войны разберетесь.
— А то и вовсе славой сочтитесь, — заметил пан Добрит. — Кто больше загорцев на тот свет спровадит, тот и победил.
— Я не против участия в походе к Ивотке пана Тишило из Любичей, — медленно проговорил Стойгнев. Мирные слова давались ему с трудом, но здравый смысл пересиливал. — Обещаю при всех не вызывать на поединок пана Тишило и не принимать вызова от него, пока последнего загорца не прогоним за Запретные горы.
— Согласен! — Пан Конская Голова стукнул кулаком по столешнице. — Я также обещаю не вызывать и не принимать вызов от пана Стойгнева герба Ланцюг. Посчитаемся, кто сколько голов богомерзких снес.
— Почему богомерзких? — вполголоса поинтересовался Годимир у пана Криштофа.
— А обычай у них чудной, такой чудной. Весь череп бреют за исключением темени, а все, что там отрастает, на ухо зачесывают, на ухо. Эх, пан Косой Крест, не видел ты загорцев, загорцев. Взглянешь — вздрогнешь. Нет, потом привыкаешь, конечно, привыкаешь. Но первые несколько дней тяжко.
— Свидетельствую ваше обещание и принимаю вашу службу, досточтимые паны. — Аделия поднялась, взяла в руки корону. — Венцом королей ошмянских благословляю ваш будущий подвиг. Уже сегодня к вечеру вы в дороге быть должны.
— Тогда, думаю, приступим незамедлительно. Вот так вот. — Пан герба Ворон сделал знак рыцарям следовать за ним.
— Пану Криштофу я намерена поручить собрать рыцарей, что были на мои поиски отправлены, — вернулась на место девушка, когда мечник с заключившими перемирие панами покинул залу.
— Пана Иржи герба Два Карпа и пана Езислава герба Мантихор я видел едва ли не на границе, — подсказал Годимир. — Южнее Гнилушек.
— Ого! Далеченько забрались! — удивился пан Черный Качур. — С ними еще пан Лукаш должен быть. Пан Лукаш герба Подкова. Не видал ли?
Так вот как звали молоденького пана, раздавленного конем! Тезка иконоборца, оказывается.
— Видал, — не покривил душой словинец. — Только его нет уже в живых.
— Как так? — опешил Криштоф.
— Да вот так, — пристально глядя на Божидара, ответил Годимир. — Напали они на меня невесть с чего. Может, подсказал кто?
— И что? Ты их? — захлопала ресницами Аделия. — Что ж молчал?
— Почему молчал? Упоминал у костра. Видно, запамятовала ты, твое величество. Лукаша, правда, не я, а спутник мой свалил с коня.
— Ярош, что ли?
— Ах он висельник! — возмутился Божидар, стараясь не встречаться глазами с драконоборцем. — Ну, попадется он мне! — И вдруг хлопнул себя по лбу. — Так это Ярош был у пещеры? Кметь, который «дыкал», будто с малолетства мешком ушибленный?
— Он, — не стал возражать рыцарь. — Они на нас втроем набросились. Ни слова не сказавши. Лукаш сразу погиб. Езислав ранен. Королевич Иржи в лоб хорошенько получил, но очухался быстро. Даже говорил со мной.
— Говорил? — прищурился каштелян. — Вот уж не думал… Ладно. Довольно…
— Почему же довольно, — удивился пан Криштоф. — Трех рыцарей одолеть, это вам не хухры-мухры. С его высочеством Иржи ты как, пан Годимир, бился — на копьях, на мечах, на секирах?
— Пеше и на мечах, — отвечал словинец.
— Достойно. Нет, право слово, достойно. Его высочество, хоть и годами молод, молод, но в поединках преизрядно поучаствовал. Опыт немалый имеет, имеет. Прими мое восхищение, восхищение, пан Годимир герба Косой Крест.
Драконоборец поклонился, желая в душе одного — чтобы этот разговор побыстрее закончился. Вот так ни с того ни с сего и самохвалом прослыть можно. Да и про Яроша напрасно упомянул. Вернее, не он упомянул, а Аделия проболталась. Но, не заведи он разговор о стычке с тремя рыцарями, она бы и не вспомнила про томящегося в плену у Сыдора лесного молодца. Вконец запутавшись, на кого ему дуться и обижаться, Годимир потупился, разглядывая обломанный ноготь на большом пальце.
— А для пана Косой Крест, — звонко произнесла королева, — у меня будет совсем особое поручение.
— Слушаю, твое величество! — Словинец вздохнул облегченно — ну вот и до него добрались!
— Ты отвезешь мое письмо, пан Годимир, нашему союзнику. Надеюсь, пан Божидар тоже не откажется его повидать. — Она хитро прищурилась. Ошмянский каштелян пожал плечами, погладил пальцем кошель, привешенный к поясу сбоку.
— Тот ли это союзник, про которого я подумал? — Рыцарь встал, одернул выглядывающий из-под кольчуги жак.
— А вот сейчас проверим. — Аделия тоже поднялась, расправила складки платья. — Об одних ли мы людях думаем? Пойдешь со мной, пан Годимир. Я сейчас письмо напишу, а как закончу — тебе сразу в дорогу.
Пан Криштоф и пан Божидар тоже вышли из-за стола.
— А к вам, панове, просьба. Не сочтите за труд. Отдайте распоряжения о похоронах. Хорошо бы успеть до прихода загорцев.
Рыцари поклонились, всем видом показывая, что любая прихоть королевы для них — священный приказ.
Выходя из залы следом за Аделией, Годимир чувствовал затылком их взгляды. И даже, кажется, различал их. Пан Черный Качур смотрел с уважением, как если бы открыл в давно знакомом человеке какой-то новый, необычный талант, а Божидар буравил спину странной смесью зависти и ненависти. Вот его нужно опасаться. В таком душевном состоянии человек на любую гадость способен, даже если он рыцарские шпоры и суркотту с гербом носит. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
РЫЦАРЬ-ПИСЬМОНОША
Годимир остановил коня на вершине очередного холма. Редкая буковая роща давала довольно тени, но в то же время позволяла оглядеться и прикинуть дальнейший путь.
К середине четвертого дня пути игреневый начал сдавать. Нет, благородное животное не пыталось перейти на шаг, как только давление шенкеля ослабевало. Конь служил честно и беззаветно. Не всякий человек на такое способен. Будет бежать, пока не свалится и не отбросит копыта. Вот этого как раз не хотелось бы. Ну, во-первых, оказаться пешим в предгорьях Запретных гор, где до ближайшего жилья и верхом-то самое малое сутки добираться, радость сомнительная. А во-вторых, Годимир успел привязаться к коню. Между ними установилось что-то вроде молчаливой мужской дружбы. Игреневый, похоже, был из скакунов, что все понимают, только сказать хозяину ничего не могут. А потому он не просил пощады и не пытался лукавить, облегчая себе жизнь. Просто ребра все больше и больше прорисовывались под некогда блестящей шерстью, все ниже и ниже опускалась чеканная голова даже на легкой рыси, все длиннее и длиннее требовались переходы шагом, чтобы хриплое дыхание выровнялось и успокоилось.
Рыцарь похлопал коня по шее.
— Держись, дружок, держись. Скоро отдохнем.
Сам он в это верил мало. Как показала жизнь, этим летом отдыхать ему вообще не приходится.
Выехав из Ошмян, Годимир сперва ехал знакомым путем. Одно поприще до Подворья. Село богатое, ничего не скажешь, — полсотни дворов, овины, широкие лоскуты огородов за околицей, возвращающееся к вечерней дойке стадо с тремя пастухами и целым десятком подпасков. На въезде даже корчма имеется, а из разговоров коротавших время за кружкой пива селян словинец понял, что верстах в полутора, на берегу реки Птичьей, зажиточный мужик отстроил водяную мельницу, да платил сухомельщину[41] не местному пану, чье имя и герб так и остались для драконоборца загадкой, а самому королю, в Ошмяны. К услугам мельника часто прибегали, но его самого не любили. Лаяли чародеем и черствой душой. Видно, кому-то в долг не дал. Или дал не так охотно, как на то рассчитывали.
Переночевав в Подворье, рыцарь отправился через балку, до знакомого брода через Птичью. Не так давно, кажется дней десять назад или чуть больше, они проезжали тут с Ярошем Бирюком. А пару дней тому возвращались той же дорогой с Аделией и Велиной. Только теперь, вместо того, чтобы забрать влево и через двое суток попасть в Гнилушки, от одного воспоминания о которых начинали зудеть кулаки, Годимир повернул направо, держась так, чтобы рассветное солнце согревало в затылок, а полуденное — пекло в левую щеку.
Так он ехал почти два поприща без дорог, преодолел без всякого брода речку Ивотку — бурную из-за близости гор, скачущую между скользкими валунами, зато не широкую, добрался до приметного знака — расколотого пополам молнией столетнего дуба. Там он снова заночевал пораньше, давая роздых умаявшемуся коню, а с рассветом поехал прямо на юг — к вздымающимся на границе земли и неба Запретным горам.
Передвигаться стало гораздо тяжелее. Земля то вспучивалась холмами — высокими, с каменистыми, обрывистыми склонами, то разверзалась глубокими узкими лощинами, на дно которых, казалось, солнце не заглядывает даже в середине липня. Однажды им с игреневым пришлось пересечь длинный, узкий язык оползня. Полоса шириной два десятка шагов состояла из больших и малых камней, угловатых и округлых, унылых серовато-бурых и поблескивающих гранями сколотых кристаллов. Исполинская сила, стащившая их со склонов гор, не поддавалась человеческому разуму. Не иначе, неведомый промысел Господний, а быть может, предзнаменования грядущей расплаты за неверие и грехи… Как бы там ни было, а преодолевать оползень пришлось спешившись и ведя коня в поводу, и каким чудом жеребец не побил ноги, не покалечился, ведомо опять же только Господу.
Зато каменная полоса тоже была приметным знаком, о котором говорила Аделия. Теперь следовало отыскать холм с раздвоенной вершиной, северный склон которого оплыл, обнажив серовато-красную скалу, напоминающую гигантский сжатый кулак. Вот под этим Кулаком, подальше от людских глаз, и устроила хэвра Сыдора логово. Срубили коновязь. Надежную, с навесом от дождя и солнца. Вырыли землянки, укрепив их стены и потолок бревнами на манер рудокопов, спасающих свои штольни и рассечки от обрушения. Чуть в отдалении построили лабазы, где хранили запасы харчей.
Передав письмо ее величества Сыдору, Годимир мог считать исполненным не только королевское поручение, но и обещание, данное самому главарю хэвры.
Так сказала Аделия, выкладывая на резную деревянную конторку лист пергамента, чернильницу и очиненное загодя перо. Рыцарь в это время рассматривал простое и суровое убранство спальни Доброжира. Новая правительница Ошмян не мешкала с вступлением в права наследования. Мол, раз батюшка умер, чего же комнате пустовать?
Королева макнула перо в чернильницу, высунув от усердия кончик языка меж алых губ, написала первое слово. Задумалась.
Распространявшийся в воздухе запах чернил, который даже самый равнодушный к благовониям человек ароматом не назвал бы, свидетельствовал как раз об их высоком качестве. Это тебе не простая сажа, разведенная водой. Добавленный в состав смеси отвар из рыбьей чешуи, или по-другому — рыбий клей, придавал чернилам долговечности и стойкости. Хоть под дождь попади, а письмо не испортится.
— Твое величество… — несмело проговорил словинец.
— Это на людях я величество, — обернулась королева, строго погрозила гусиным пером. — А наедине по-прежнему Аделия. Запомни, пожалуйста.