Облачиться бы в рубище и незаметной тенью - облаком - скользнуть по жухлым травам осенним. Мир без Тебя - беспросветность. На храмовых узких ступенях раствориться в потоках дождя, растаять в сумраке тленном... Не оставляй меня! Мир без Тебя - нелепость. Я - ничто и живу потому лишь, что длится этот серый ненужный вечер. Я, как царь вавилонский, взвешен на весах Твоих, и гаснут одна за другой в шандалах оплывшие свечи. ... Кто я, чтобы роптать? Но мир без Тебя - агония. Под сенью крыл Твоих я постиг Полноту - и пустые сжимаю ладони. Сжалься же, Свете Тихий, над чадом Твоим поникшим. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Сжалься надо мною. Мир без Тебя - безысходность...
Лишь под утро Эммануэлю удалось забыться тяжёлым сном.
Проснулся он после полудня. Риммон и Хамал ещё не вернулись. Съев что-то, не разбирая вкуса, Эммануэль некоторое время сидел, словно в прострации, затем медленно оделся, вышел из замка и побрёл вдоль дороги навстречу карете, которая должна была уже, по его расчётам, возвращаться в замок. С горного уступа он видел дорогу до самого горизонта, но она была пуста. Охряной громадой сзади возвышался Меровинг. Серое море сливалось с серым свинцовым небом. Неожиданно Эммануэлю показалось, что он видит призрачную фигуру человека в лохмотьях. Но тот вышел из лежащего в ложбине рваного тумана и оказался реальностью - бледным и чуть сутулым путником лет сорока.
Тоска не проходила, сердце сжималось в предчувствии беды. Эммануэль вспомнил, что приехав сюда, уже ощущал это. 'Нет, это просто моя боль, это пройдет, - уверил он себя. - Такова воля Господня, я смирюсь, и всё пройдет'. Обернувшись, он посмотрел на замок. Почти до ветхой вековой черепицы цепкие побеги иссохшего плюща оплетали стены и бойницы его безмолвного ночлега. Вдали, у кромки прибоя, послышался тревожный клекот одинокой птицы. 'Нет, напрасно поэт, не любя небылиц, Левконою просил не верить Вавилонским таблицам. Даже если не верить в предзнаменования, не листать фолиантов чернокнижных -так размыты здесь бытия очертания, что случайный странник кажется призраком... Как же устал я дышать затхлостью подвалов, бродить лабиринтами этих полутёмных лестниц ... Симона... горе моё... '
Эммануэль почувствовал, что замерзает, и медленно побрёл по направлению к Меровингу. Мысли всё мрачнее и тяжелее окутывали его. Ему стало страшно. 'De profundis glamavi ad Te...' 'Из бездны взываю к тебе, Господи...'
В эту минуту Эммануэль услышал лошадиный топот и, обернувшись, увидел приближающуюся карету. Риммон почти на ходу втянул Ригеля внутрь, и Эммануэль ощутил железную силу мышц Сирраха. Карета промчалась под въездной аркой и остановилась у Южного портала. Ригель внимательно вглядывался в лица Сирраха и Гилберта, но в темноте кареты ничего не рассмотрел, когда же все трое оказались, наконец, в гостиной Риммона, он не выдержал:
- Ну, не томите же, рассказывайте.
- Риммон приобрел красивые безделушки для своей пассии,- устало и как-то глухо проговорил Хамал. - Покажите, Сиррах, - Риммон достал ларец, обтянутый синим бархатом, и раскрыл его. Голубое мерцающее сияние вспыхнуло мириадами крохотных искр. - Я чуть было не отравился мясным пирогом в гостинице. Сам виноват, пытался съесть некошерное, вот Яхве меня и наказал. Встретились мы и со стариком-ювелиром... Да, - кивнул он головой, поймав вопросительный взгляд Эммануэля, - это камни покойницы. Вы бы заказали уже обед, Сиррах, - обратился он к Риммону, - как едва не отравившийся я нуждаюсь в диетическом питании. Да, надо что-нибудь выпить, bibendum quid!
Эммануэль боялся дышать. Хамал же, точно нарочно испытывая его терпение, принялся обсуждать с Риммоном обеденное меню. Спор был въедливым, выдавая прихотливый и тонкий вкус Гиллеля. Он одно за другим браковал предлагаемые Риммоном блюда. Наконец они сошлись на легком консоме и нежных гренках, улитках по-бургундски, засахаренных фруктах и венгерском рислинге.
Сердце Эммануэля гулко билось. Едва Риммон вышел, он кинулся к Хамалу, вцепившись в лацканы его сюртука.
- Ну, говорите же!
Хамал мягко убрал его руки. Эммануэль обратил внимание на залегшие под его глазами густые чёрные тени. Вчера их не было.
- Старик сказал, что украшения принёс какой-то молодой человек, рассказав, что это-де семейная реликвия, но дела идут плохо и он вынужден продать её. Говорит, что не разглядел лица.
Ригель на мгновение замер.
- А то, что он сказал... соответствовало тому, что он думал?
Хамал долгим, мрачным взглядом окинул Ригеля.
- Нет, не совсем соответствовало. Точнее, совсем не соответствовало.
Эммануэль молча ждал.
- Он сказал Моозесу, что хочет не заложить, а сразу продать украшения.
- И это всё? Немного, - резюмировал Эммануэль.
Хамал судорожно вздохнул. Вошёл Риммон. Слуги стали накрывать на стол.
- Можно сделать ещё ряд умозаключений. Он хорошего происхождения, семья богата - ведь он разбирается в камнях, хотя, ... ну, не важно, а ещё - у него хорошие артистические данные и недюжинные находчивость и смелость.
- Я исключаюсь по всем признакам, - невесело заметил Эммануэль, разглядывая купленное Риммоном колье. На душе его странно похолодело. Он Симоне такого не купит... нет, не то...Что-то он понимал, но само понимание не облекалось в слова и не доходило до сознания.
- А вот Риммон подходит по всем, - ввернул Хамал.
- Да уж, нашли артиста, - Сиррах лениво развалился в кресле и, взяв ларец, внимательно поглядел на камни. - Что нужно женщинам? Зачем им эти побрякушки?
- Бриллианты никогда не были просто украшениями, Риммон. Они отражают статус. А статус будет важен всегда.
- Наверное, вы правы. Кстати, вы торговались, Хамал, как заправский делец. Я много переплатил?
- Нет. Вы не переплатили. Торговался же я не как делец, а как самый обыкновенный еврей. Есть такой забавный анекдот. Еврей обещает Богу, что будет исполнять все заповеди, если Бог даст ему богатство, красавицу-жену и сделает его раввином. Слышащие его молитву говорят ему, чтобы он не торговался с Богом. Тот педантично перечитывает все десять заповедей и уверенно говорит, что заповеди 'не торгуйся' там нет... - Эммануэль и Сиррах улыбнулись.- Я надеюсь, Риммон, камни Эстель понравятся. Они подходят под цвет её глаз.
Некоторое время все молча ели. Неожиданно Риммон заметил:
- А может, Хамал, мы ошибаемся? Укравший камни - ведь не обязательно убийца. Он мог просто знать о них, а, когда Лили убили, подумать, что это - весьма удобный случай стащить их.
- Если так, то воришка - одна из девиц. А продать камни она могла через подставное лицо.
-Девица не стала бы их продавать. Оставила бы до лучших времён. Сами же говорите - 'статус', - Риммон захлопнул футляр.
- Слишком много загадок. Никто так и не знает, как её убили. Есть ли связь между смертью Лили и гибелью Виллигута? Как погиб Генрих? Колдовство какое-то... - Хамал нервно поежился, и Эммануэль снова ощутил исходящий от него странный импульс.
- Я не верю в колдовство, Гиллель.
-А в привороты, Риммон? - насмешливо спросил Гиллель. Губы его раздвинулись в какой-то механической, деревянной улыбке.
- Да ну вас, Хамал! Будь можно колдовством мужчин заманивать, у Хеллы Митгарт были бы любовники!
Хамал нервно расхохотался. Отсмеявшись, заметил, наклонившись к Ригелю:
- Представьте, Эммануэль, нашего красавца мсье де Невера и Хеллу Митгарт у алтаря...
Эммануэль обладал живым воображением, и нарисованная Гиллелем картинка на мгновение вызвала оторопь, потом - улыбку, сменившуюся тихой болезненной грустью. Морис и Симона...
Хамал заметил странности его мимики, внимательно посмотрел на него и опустил глаза. Руки его нервно дергались, он, казалось, готов был сломать себе пальцы. За окном закружились снежинки, и вскоре снег повалил хлопьями.
После обеда Хамал напомнил Эммануэлю о книге, обещанной ему. Эммануэль ничего не обещал Хамалу, но понял, что тот хочет остаться с ним наедине. Он кивнул, и они направились к нему в комнату. В коридоре Гиллель напевал под нос какую-то шансонетку, смеясь, рассказал, как пытался уговорить Риммона сходить в городе в варьете, а сам то и дело поглядывал на Ригеля. Эммануэль, наконец, смог сформулировать свои ощущения.
Хамал солгал ему. Всё совсем не так. Хамал боится чего-то. Он напуган до полусмерти.
Глава 17. Оборотень.
'И под личиной внешней скрыта личность, которой мы вовек не разгадаем...'
И.В.Гёте 'Фауст'.
Едва они оказались в гостиной Ригеля, Гиллель наложил на дверь засов и дважды провернул ключ в замке. Выдержка начала изменять ему. Он рухнул в кресло, вцепившись руками в волосы. Ригель присел на краешек тахты и терпеливо ждал. Страх Хамала передавался ему.
- Это ужасно, Ригель.
- Рассказывайте же, Господи!
- Старик Моозес знает меня с пелёнок. Почти год до поступления сюда я работал с ним. Он любит меня как внука своего друга и невероятно высоко ценит как сотрудника. Говорит, что у меня великолепная интуиция. Вы знаете, Эммануэль, на чём она основывается. Я помог ему заработать на клиентуре сотни тысяч. - Он сглотнул слюну, и руки его конвульсивно сжались, - Моозес обладает огромным опытом и отточенным умом. Обмануть его невозможно... - Гиллель снова замолчал. Эммануэль боялся пошевелиться. - ... а самому ему ничего не стоит надуть любого... Но лгать мне он бы не стал, да и не смог бы, вы же понимаете...
Ригелю показалось, что он уже начал понимать.
- Эммануэль, это ужасно... Он был потрясён моим вопросом и подумал, что я рехнулся.
- То есть... к нему приходил...
- Гиллель-Исроэль-Шломо бен Давид бен Абрахам Хамал! Я, я к нему приходил!!! - сорвался на истеричный крик Хамал.
Эммануэль потрясённо молчал, ни о чём не спрашивал. Опустив глаза, обдумывал услышанное. В глухой тишине было слышно только мерное тиканье настенных часов. Хамал тоже сидел молча, вцепившись в подлокотники кресла.
- ...Я говорил Неверу, что здесь слишком много чертовщины, но это уже чертовщина запредельная, - проговорил наконец, глубоко дыша, Хамал. - Человек, принимающий облик другого... Спасибо, что не подумали...
- О чём? - прошептал Эммануэль.
- 'Не я ли это все-таки был?', 'Не стащил ли я сам в сомнамбулическом сне дедовы бриллианты и не загнал ли их в беспамятстве?' Кстати, вор получил настоящую цену, Моозес же знал, что я в этом разбираюсь не хуже него. Я боюсь, Эммануэль.
- Если речь идет о гриме, под вас могли загримироваться только девушки или... я. У всех остальных - другая комплекция.
- Грим не мог бы обмануть Моозеса Фейбиша. Он знает меня с детства, помнит ребенком. Форма лица, носа, скул, цвет глаз, разрез век и ноздрей! Это не подделать никаким гримом.
- Да, у вас своеобразная внешность. Но вы объяснили этому Моозесу, что произошло? Он рассказал, как прошла встреча с этим человеком? Или бесполезно было разговаривать?
- Старик живёт в мире денег и реальных дел. Но он очень умён, и границы собственного опыта не считает границами мира. Я не смог до конца уверить его, что это был не я, но то, что произошло, я знаю - и с его слов, и - из его мыслей... это чертовщина, Ригель, чертовщина. Подумать только - я сам разгуливаю по городу, предлагаю другу деда ворованное на продажу, и никто ни о чём не подозревает. Страшно подумать - что может вытворить мерзавец, способный на подобные метаморфозы! Но не верить мыслям Моозеса я тоже не могу. Но как поверить в такую дьявольщину? Вы можете? Впрочем, вы же верите только в Писание...
- Я верю в Бога, Гилберт. Но дьявол существует несомненно, как и Бог. Они несопоставимы, но оба экзистенциальны. В чертовщину я верю. Подобное возможно, но...
- Но?
- Такие вещи делаются тоже посредством веры, страшной веры в дьявола, питаемой стремлением ко злу. Но заниматься этим - значит испытывать и гневить Бога, и всякий, кто преуспеет в этом, серьёзно навредит своей душе. - Эммануэль говорил медленно, ему казалось, что надо дать Хамалу время прийти в себя.
- Согласен, но не думаю, что это волнует твердолобых тевтонов типа Нергала или Мормо. Мысль о том, что они гневят несуществующего для них Бога, их не остановит.
- Вы считаете, что это кто-то из них?
- Не знаю. Они, конечно, ambo meliores, оба хороши. Нергал - вервольф, а Мормо - вампир-кровосос. - Поражённый Эммануэль в ужасе замер с полуоткрытым ртом. - Вы разве не знали об этом, Ману? - Эммануэль потрясённо покачал головой. - Я думал, Невер сказал вам. Да, это волк и вампир. Но горло Лили было неповреждённым. Мормо - далеко не дурак и, где живёт, там... не очень блудит и не сильно кусается. Над окровавленным трупом Генриха, мир его грешному праху, Август, конечно, несколько возбудился, но не он убил Виллигута. Он недоумевал не меньше нашего. А если он узнает, кто убил Лили, уверяю вас, убийце не поздоровится. Он мстителен, а тут... это немыслимо, но он до сих пор... скорбит. И это не напускное.
- Но никто из них не мог превратиться в вас?
- Нет. Нергал в полнолуние становится волком и разгуливает по окрестностям. Встреча с ним ничего хорошего никому не сулит, но других метаморфоз за ним не замечалось...
Эммануэль несколько минут молча обдумывал сказанное.
-Значит, здесь собрались вампир, волкодлак, человек, читающий чужие мысли, и некто, принимающий чужой облик? Не много ли в этом странного?
Хамал высокомерно усмехнулся.
- Вы кое-что упустили, друг мой. Здесь ещё была женщина-лярва, высасывающая из мужчин душу... ну, в смысле... у тех, - Хамал прищурил огромные глаза, - у кого она, разумеется, была. Мы чудом или, как выразились бы вы, милостью Божьей избежали этого, а вон Риммон с Невером, те с одной-то ночи - месяц в себя прийти не могли, а уж оба куда как покрепче нас с вами будут. Кстати, вы её особенно почему-то интересовали. А ещё, - продолжил Хамал, судорожно вздохнув, - ещё здесь до недавнего времени пребывал чудной юноша с противоестественными склонностями блудливой бабы, умевший к тому же завораживать. Правда, он не сумел, хотя и очень хотел, приворожить вашего дружка Невера и Бенедикта Митгарта - непонятно почему. Есть тут и ещё особы... тоже дарований неординарных. Так что странного не много, Ману, а очень много. Проблема, кстати, заключается ещё и в том, что негодяй был у Моозеса довольно давно - через три недели с лишним после смерти Лили... Не покойник ли Виллигут приворожил ювелира? Неуёмно жадна до безделушек и ещё одна особа... Не было ли какого сговора между ними? - Хамал тяжело вздохнул. - Вы не обессудьте, Эммануэль, но я просил бы разрешения переночевать у вас. Мне сильно не по себе. С моим сложением глупо играть в смельчака.
- Разумеется, оставайтесь. А... Риммон? Что он собой представляет? Вы, я видел, доверяете ему, но не до конца.
Хамал поморщился.
- До конца. Я просто не хочу, чтобы мои возможности были широко известны. Чем больше людей посвящены в мою тайну, тем выше и степень моего риска. Я слишком много знаю. Ваш дружок Невер, непомерно, кстати, умный для красавца, просто поймал меня тогда. - Эммануэль с укором взглянул на него, но Хамал сделал вид, что не заметил этого. - Я излишне выпил и действительно перепутал, то, что он говорил, с тем, что он думал. Непростительная ошибка. Но Риммон будет опасен для меня только в одном случае - если красавица Эстель вдруг влюбится в молодого еврея. К счастью, пока я нравлюсь ей не больше, чем Митгарт или Мормо. Кстати! Я заметил странность ваших последних помыслов. Вы так легко уступили мсье де Неверу свою любовь... Я-то был уверен, что если между двумя мужчинами встаёт женщина... Суть ваших мыслей мне ясна, но как Вам удается так, как это сказать - самоотречённо, да? - мыслить, для меня непостижимо. Amare et sapere vix deo concendit. Любить и оставаться в здравом уме и богу неподвластно...
- Amor - dolor. Любовь - страдание. И разве Морис в чём-то виноват?
- Влюбись в меня Эстель, Риммон свернёт мне шею, нисколько не задумываясь о степени моей вины.
Эммануэль грустно улыбнулся и промолчал. На душе его потеплело. Ночное искушение прошло. Он почти физически ощутил мощный приток крови к сердцу. В него возвращалась жизнь.