========== Пролог ==========
Взгляни на этот свет,
Шагая в темноту. (с)
***
В раздевалке тихо.
Слышно только, как где-то в душевой редкие капли срываются с крана и бьются с глухими шлепками о кафельный пол.
И в этой тишине его загнанное дыхание кажется просто оглушительным. Сигнальным выстрелом в воздух — я здесь. Я в ловушке.
Лешка закрывает рот обеими ладонями, забивается в пыльную брешь между шкафчиками и стеной. На виду торчит только мокрый лимонно-желтый шнурок кроссовка. Нет сил его подобрать и упрятать. От страха, гоняющего сердце мячиком в груди, немеют и перестают слушаться пальцы. Лешке всего десять лет, он еще не знает, что такое гордость, или месть, или жгучая ответная ярость. Зато он знает, что такое боль.
Боль — это когда кровоточит свежая ранка на распухшей от удара губе. Боль — это когда тебя со всей силы пинают коленом в живот. Боль — это когда ты хотел подружиться с ним, подложил ему яблоко в портфель на переменке и нарисовал забавную рожицу на его парте, подписав криво «Лешка», но он сразу же тебя невзлюбил. С первого яблока, с первой рисованной рожицы, с первой робкой улыбки.
Боль — это то чувство, которое царапается внутри, когда Паша Соколов смотрит на тебя злыми серыми глазами.
Тише.
Он старается дышать еще тише.
В коридоре слышатся торопливые шаги, приглушенные мальчишеские голоса и сдавленные смешки.
— Рыся, — зовет Паша ласково. — Где ты, Рыся?
Прицепился намертво к фамилии Рысаков, прозвище вот придумал, от которого мурашки бегут по коже.
Лешка знает, что чуть он всхлипнет или подвинет ногу, и Паша услышит. Поэтому он замирает, почти не дыша, и следит за тенью.
Тень ползет по скамейкам, вслед за Пашей проверяет по очереди шкафчики, проверяет за куртками на крючках. И останавливается вместе с Пашей напротив Лешкиного укрытия.
— Вот ты где, Рысик, — улыбается Паша.
У него щербинка между передними зубами и маленькая родинка на виске. У него встрепанные черные волосы, и правая бровь чуть короче левой из-за едва заметного шрама.
— Иди сюда, — говорит Паша, и его улыбка больше не кажется дружелюбной, она кажется злой. — Я не обижу тебя.
Лешка прекрасно знает, что это неправда.
Как знает и имя того чувства, что поднимается в нем, когда Паша наклоняется, чтобы вытащить его из укрытия.
Боль.
*
Металлические ножки парты с грохотом проезжаются по полу, и резкость этого звука вырывает меня из сна.
Голова болит. Болит затекшая шея. Ноги кажутся чужими и ватными из-за неудобной позы, в которой я провел два часа.
Проснулся, а вокруг все та же кромешная тьма и тонкая полоска света посередине — это дверца шкафа, в котором я спрятался, закрывается не до конца.
Снова слышу, как стонет парта под их общим весом. Риты, опрокинутой спиной на столешницу, и Паши, который трахает ее со звериным напором.
Слышу поверхностные вдохи-выдохи и скулеж Васильевой, такой громкий, что весь колледж бы слышал, если бы в это время в западном крыле был кто-то, кроме нас троих.
Я — непрошенный гость на празднике жизни Риты, которая давно мечтала скинуть трусики перед Пашей.
Я — нечаянный свидетель и мелкий трусливый зверек, прячущийся в тени.
Застрял до вечера с недоделанной лабой по химии, а когда настало время уходить, услышал шаги в коридоре, сдавленное хихиканье Риты и хриплое Пашино «давай сюда». Опомнился уже в одном из классных шкафов среди полсотни пробирок и микроскопов, едва дыша от страха. У меня было два варианта, либо немедленно броситься в укрытие, либо попасть под горячую руку Соколова. То есть, как такового выбора не было.
Я лишь молился, чтобы ничто меня не выдало.
Впрочем, эти двое были так заняты друг другом, что не заметили ни моей сумки, которую я быстро затолкал за урну, ни тетради по химии, оставленной на столе.
Краткая полудрема оставила за собой тупую пульсацию в висках и чувство тошноты.
Хочется есть. Хочется в туалет. Хочется разогнуть ноги.
Очень хочется домой.
Рита стонет, и я осторожно заглядываю в щелку.
Вижу ее запрокинутую голову и фигуру Паши, подсвечиваемую сзади единственной горящей настольной лампой. Он ритмично подается бедрами вперед, мнет рукой левую грудь Риты, грубо оглаживает пальцем ее набухший сосок.
Меня передергивает — так близко парта к моему укрытию, так близко разгоряченный сипло дышащий Паша. Ему стоит лишь поднять взгляд, и он наверняка увидит, что шкаф затворен неплотно.
Трахаются без продыху уже не первый час.
И вдруг, как выстрел посреди чистого поля, раздается вибрация. Противная громкая вибрация моего телефона, который прижимается вплотную к мусорной корзине и заставляет дребезжать и ее.
У меня чуть не останавливается сердце.
Я чувствую, как отчаяние захлестывает меня вместе с животным ужасом. Неужели, я так долго сидел в укрытии, чтобы быть в итоге обнаруженным?
Мама. Наверняка, это звонит она, беспокоясь, почему я не появился к ужину.
Паника сжимает меня в своих тисках так сильно, что я на полном серьезе думаю немедленно вылететь из шкафа и броситься к двери, пока член Паши все еще в Рите, и Соколов не сможет сразу меня догнать.
Но в этот момент Рита стонет еще громче и протяжнее обычного, и Паша, схватив ее за бедра и замирая, вторит этому звуку на особенно звучной ноте. Телефон перестает вибрировать как раз в тот момент, когда Паша кончает и выходит из Риты, берет в руку опавший член и вытирает остатки спермы с головки о внутреннюю сторону ее бедра.
Я перевожу дух.
Кажется, они не заметили.
— Проводишь до дома? — спрашивает Рита с улыбкой, слезая с парты, оправляя юбку и натягивая трусики.
Паша застегивает брюки, щелкает пряжкой ремня и смотрит на Васильеву с улыбкой.
Встрепанный, все еще разгоряченный после секса, Соколов кажется еще опаснее, чем обычно. И этот взгляд серых глаз: полный веселья, но отнюдь не добрый. От него у меня мурашки бегут по коже.
— Не сегодня.
Рита выглядит обиженной.
Но и она, похоже, замечает в глазах Паши нечто такое, из-за чего не решается ему возразить. Поэтому, пробормотав «встретимся на парах», она быстро огибает парту и скрывается за дверью кабинета.
Угол моего обзора невелик.
Провожая взглядом Риту, я тут же теряю из поля зрения Пашу.
И шагов его я не слышу, чтобы понять — в какой он части кабинета?
Несколько секунд просто стою возле самой дверцы, а потом она вдруг распахивается, и я в оцепенении гляжу на возникшего из ниоткуда Пашу. Он усмехается, окидывая меня взглядом с головы до ног, вальяжно опирается плечом о край шкафа. И спрашивает с хрипотцой:
— Успел передернуть, Рысик?
*
Паша тащит меня за капюшон толстовки.
Я спотыкаюсь, потому что ноги после двухчасовой неподвижности в неудобной позе плохо слушаются. Роняю из открытой сумки, которую прижимаю к груди, карандаши, черновики и мелочь.
Когда несколько монеток со звоном ударяются о кафельный пол, Паша тормозит, раздраженно застегивает сумку сам и хватает меня уже за шиворот, продолжая тащить в сторону раздевалок.
Его любимое место.
Локация моих ночных кошмаров.
— Живее, — бросает Паша сухо. — Или ты хочешь провести здесь всю ночь?
Он швыряет меня на скамью. Я ударяюсь спиной о стену и дрожу, не в силах ничего поделать с реакцией собственного тела.
Паша щелкает по выключателю.
Свет бьет мне в глаза, заставляя болезненно щуриться.
— Соскучился? — Паша становится надо мной, смотрит сверху вниз с широкой ослепительной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. Его возбуждает моя беспомощность, моя слабость и то, как мелко дрожат мои губы в попытках произнести хоть что-то в свое оправдание. — Подглядывать за моим перепихоном из шкафа - вполне в твоем стиле. Я уж было подумал, что ты меня избегаешь.
«Так и есть», — хочется сказать мне.
Уже две недели я подгадываю каждый свой шаг в колледже так, чтобы ненароком не наткнуться на Пашу. Это не слишком сложно, учитывая, что у наших групп почти не совпадают пары. И учитывая то, что Соколов постоянно вертится в компании своих приятелей. Они отвлекают его. Не дают времени смотреть на таких отщепенцев как я.
Паша подходит к раковине.
Выдавливает немного жидкого мыла на ладонь, тщательно моет руки под тонкой струйкой воды. Затем снова подходит ко мне и наклоняется так близко, что я вижу белую тонкую полоску шрама на его брови и зреющий засос под распухшей от поцелуев нижней губой, который оставила ему Рита.
И его серые глаза — пытливые, цепкие.
— Открой рот, — велит он.
У меня даже мысли не возникает ослушаться.
Паша пальцем оттягивает мою левую щеку в сторону и указательным пальцем другой руки нащупывает резец.
Я непроизвольно дергаюсь, понимая, что он задумал.
Две недели — слишком короткий срок для импланта, поставленного на жалкие остатки корня вместо выбитого зуба. Если Паша и его выбьет, будет крайне сложно убедить мать, что я снова неудачно упал со скейта.
Но Паша лишь надавливает на него.
С силой и резко, заставляя меня вскрикнуть и дернуться ощутимее от помутившей рассудок боли. У меня все темнеет перед глазами, я хватаюсь за руку Соколова и умоляюще бормочу прямо с его пальцем во рту:
— Паша, пожалуйста…
— Чего, Рысик? — спрашивает он с притворным недоумением, добавляя второй палец и сжимая теперь резец между большим и указательным. Дергает туда-сюда, будто бы в попытке расшатать. — Я не расслышал.
Я чувствую себя донельзя глупо с его пальцами во рту, но прекрасно знаю, что без моей слабости, без моей безоговорочной покорности он никогда не отступит.
— Пафа… Пофалуйсфа… Не фелай мне больно.
Соколов убирает пальцы из моего рта. Поглаживает меня рукой по спутанным волосам, вытирая о них мои собственные слюни.
— Что ты, Рысик, — говорит он, ласково улыбаясь. Смотрит внимательно, что-то прикидывая в уме. — Я тебя не обижу.
Он отходит к раковине, снова моет руки. Пока журчит вода, я не смею двинуться с места, не зная, чего мне еще ждать от сегодняшнего вечера.
Паша выключает воду и, мгновенно теряя ко мне интерес, идет к выходу.
— Еще увидимся, — говорит он скучливо, скрываясь в коридоре.
Я прислушиваюсь к его постепенно отдаляющимся шагам.
И только когда вдалеке хлопает тяжелая входная дверь, прячу лицо в руках.
«Я тебя не обижу», — звенят у меня в ушах Пашины слова.
Он не забыл, ничего не забыл.
Не забыл, как это приятно — причинять мне боль. И мы действительно еще увидимся, причем гораздо раньше, чем мне бы того хотелось.
========== 1 ==========
С Пашей я знаком с первого класса.
Мы вместе учились в школе до самого выпуска, а этой осенью поступили в один и тот же, благо городок у нас маленький, колледж.
За все это время я почти ничего о нем не узнал.
Только то, что фамилию он носит мамину. Что отец-наркоман неоднократно поднимал на Пашу руку, когда тот был маленьким, и поколачивал на глазах у сына свою жену. Что потом, когда Паше было лет двенадцать, отец сторчался и умер, оставив им с матерью трешку в центре и маленький, но исправно приносящий хоть какую-то прибыль шиномонтаж.
Я отчетливо помню день смерти его отца.
Паша прибежал в школу вприпрыжку, сияя улыбкой и размахивая от избытка чувств портфелем. Впервые это была не ухмылка или невнятно приподнятые уголки губ. Паша научился улыбаться широко и искренне и с годами лишь отточил мастерство, став вкладывать в этот мимический жест обаяние и легкий шарм. Он всегда с тех пор улыбался так заразительно, что хотелось немедленно улыбнуться в ответ. Только глаза у Паши остались недобрыми, полными не вытравленной из них звериной злобы и настороженной упреждающей агрессии.
Он был любимчиком учителей — они его жалели.
Он был желанным гостем любой мальчишеской компании — из-за того, что он рано повзрослел, его считали крутым.
Он был объектом желания многих девочек, начиная со старшей школы — они находили его загадочность и флер опасности, окружающий его, чертовски сексуальным.
Он был мальчиком, с которым я когда-то отчаянно хотел дружить. А я стал для него бесхребетным молчаливым «Рысиком», на котором он мог безнаказанно возмещать копившуюся в нем годами злость. Потому что знал: я никогда никому не проговорюсь.
Потому что знал: в глубине души я все еще очень сильно, несмотря на все побои и издевательства, был в него влюблен.
*
В колледж утром иду окольными путями.
Петляю между гаражей, обходя стылые февральские лужи, слушаю музыку в наушниках и стараюсь не думать о плохом.
Всю ночь мне снилось, как Паша трахается с Ритой. На парте в пустом классе, на продавленной койке, даже в торговом центре на витрине одежного магазина. Проснулся я с таким стояком, что первые вялые движения руки на члене оказались до одури больными и неприятными. Зато разрядка наступила неожиданно быстро, и мне стало так хорошо, что в мареве наслаждения, нежась в своей кровати, я позабыл о вчерашнем. Позабыл на мгновение о том, что вновь нечаянно привлек внимание Паши, которого так старательно избегал.
А потом мой славный воображаемый мирок разбился о третий звонок будильника, кашу, пронзительный уличный ветер и моросящий дождь.
«Надо всего лишь находиться постоянно в людных местах», — говорю я себе, поднимаясь по ступеням крыльца и толкая тяжелую дверь.
Какой-то парень протискивается мимо, грубо и намеренно задевая меня плечом.
Я спотыкаюсь и так резко пролетаю через турникет, что его металлическая балка больно бьет меня сзади по пояснице.
Парень гогочет, глядя на меня лишь мельком, и уходит, не извинившись. Я его узнаю. Он из компании Паши. Вот и первый звоночек: псы Соколова уже начеку, лают, дразнясь и запугивая меня еще до встречи с самим вожаком.
— Это еще что? — спрашивает Мила, подходя ко мне. Она хмурит рыжие брови. — Я думала, Паша и его компания отстали от тебя.
Я поправляю ремень сумки и стараюсь как можно более безразлично пожать плечами.
Я ценю поддержку Милы, единственного человека, которому в этом болоте не стыдно со мной дружить, но рассказывать ей всего я точно не намерен. Только зря ее испугаю. Поэтому я тяну со вздохом:
— Видимо, нет.
Мила подозрительно прищуривается, но ничего не говорит больше на эту тему. Знает, что попытками что-то из меня вытащить добьется лишь того, что я замолчу и не буду с ней разговаривать весь остаток дня.
— Ты доделал вчера лабы? — спрашивает Мила, учтиво уводя тему разговора ближе к насущному.
Я достаю тетрадь, которую чудом вчера умудрился вовремя запихнуть в боковое отделение сумки, и показательно верчу ею перед носом у Милы.
— Познал все прелести вечерних доработок. Каюсь и клянусь больше не копить домашку, — произношу торжественным тоном, как клятву.
Мила смеется, легонько пихая меня в плечо.
— Дурачок.
*
Весь день сижу на парах как на иголках.
Непроизвольно вздрагиваю каждый раз, как преподаватели повышают голос на шумных однокурсников на галерке. Черчу бессмысленные каракули в тетрадях, подумывая о том, что если на рампе в парке растаял последний снег, можно будет немного погонять на скейте после учебы.
Последней парой стоит физкультура.
Она общая для четырех групп, и, конечно же, на ней мы неминуемо пересекаемся с Пашей.
Я вижу его, как только захожу в раздевалку.
Он сидит на скамье в окружении переодевающихся приятелей, смеется их шуткам и копается в телефоне, не спеша доставать спортивную форму. Это настораживает меня. Не припомню, когда в последний раз Паша пропускал физру.
Стараясь не смотреть в сторону Паши и не привлекать к своей персоне много лишнего внимания, я забиваюсь в излюбленный угол за шкафчиками, меняю футболку и надеваю шорты вместо джинсов. Потом уже привычно делаю вид, что увлечен новостной лентой социальной сети и не слышу едких смешков, летящих мне в спину, и шепотков редких девиц, которые заглянули в юношескую раздевалку.
Когда тренер зычно кричит из зала, что пара уже давно началась, и все начинают выходить из раздевалки, я все еще стою лицом к стене, выжидая несколько секунд, чтобы пристроиться позади всех.