Но, как только я оборачиваюсь, мои наивные планы немедленно терпят крах, а сердце уходит в пятки.
Я тонко вскрикиваю от неожиданности, и Паша хрипло посмеивается над этим.
Он становится так, чтобы отрезать все возможные пути к отступлению.
Не переодевшийся, все еще в джинсах и хлопковой белой футболке, которая пахнет по-юношески остро — сладостью парфюма и горечью пота.
— Ты же не будешь против, если мы пропустим пару? — спрашивает Паша, склоняя голову набок и разглядывая меня с легкой ленивой улыбкой.
Как будто действительно ждет от меня ответа.
Я чувствую, как сжимается все внутри от страха. За две недели подзабытое чувство, щекочущее нервы и заставляющее сердце стучать сильнее. Если бы это чувство не жгло каленым железом внутренние органы и не вызывало удушье, я бы мог сказать: оно мне привычно настолько, что я стал от него зависим.
— Развернись, — велит Паша.
Так это всегда происходит.
Короткими командами, которые он не объясняет, и которых я беспрекословно слушаюсь.
Я разворачиваюсь лицом к стене, глядя на потрескавшуюся рыжеватую краску. И стараюсь не думать о плохом.
Паша выдергивает полы моей футболки из-под резинки шорт, касается холодной шершавой от изнуряющей работы в шиномонтаже ладонью моей поясницы.
Откуда он узнал, что там созрел огромный лиловый синяк от удара турникетом? Его дружок рассказал?
Паша очерчивает пальцами гематому, с силой надавливает, щиплет кожу пальцами, заставляя меня стиснуть зубы и зажмуриться. Я понимаю, что даже если буду вопить, через закрытую дверь раздевалки, сквозь общий гвалт и стук нескольких десятков баскетбольных мячей о пол никто этого не услышит, кроме Паши, который жадно вслушается в каждый аккорд моей боли, оближется и потребует добавки.
— Что ты чувствовал, когда смотрел на нас с Ритой? — его губы оказываются в паре сантиметров от моего уха, я чувствую тепло его дыхания.
Закрываю глаза.
Самое больное он всегда делает словами.
Кожа, которую он мнет пальцами, немеет настолько, что боль смешивается в почти неразличимый фон.
— Ты возбудился тогда? — спрашивает Паша хрипло.
«Я не чувствовал ничего», — хочется сказать мне, но я вспоминаю сон, вспоминаю утренний стояк, и волна стыда и чего-то липкого, давящего на грудь, по новому кругу захлестывает меня. Я никогда еще не был даже близок к тому, чтобы перестать испытывать к Паше хоть что-то.
Щемящую жалость. Желание докопаться до того хорошего, что, уверен, в нем есть. Влечение.
— А если я буду делать то же самое с тобой?
Я цепенею.
Что он имеет в виду?
Паша прижимается ко мне со спины. Я чувствую его сильное по-звериному напряженное тело, гулкое сердцебиение и горячие влажные выдохи в мою макушку. Чувствую, как одна его рука скользит под футболкой по моему боку, перемещается на живот, а затем движется к груди. Как его шершавые пальцы стискивают и мнут мой затвердевший сосок.
Пашины сухие губы целуют меня в шею, в то место, где она переходит в плечо. Он покусывает торчащую под кожицей плечевую кость.
Я размякаю, прислоняясь спиной к его груди.
Еще никогда, никогда Паша не делал так со мной. И это заставляет мою бдительность раствориться без остатка в бестолковом наивном восторге.
Его свободная рука ложится на мой пах, пробует на ощупь твердость, замирает будто бы в удивлении, неуверенно легонько оглаживает. Паша издает низкий хриплый звук, подступая еще ближе, вжимаясь в меня всем телом. Поцелуи становятся жестче, Паша крепко сжимает мой член сквозь ткань шорт.
Я откидываю голову ему на плечо. Меня ведет и подташнивает от нереальности происходящего.
И из меня невольно вырывается томительное тихое:
— Паша…
Он замирает, когда слышит мой голос. Вдруг напрягается, и кажется, будто каждая мышца в Паше в этот момент наливается стальной крепостью. Резко хватает меня за загривок и одним слитным движением отшвыривает от себя.
Я налетаю на стену и ударяюсь лбом и плечом.
В голове звенит, а ноги, все еще ватные, оказываются не в силах меня держать.
Паша разворачивает меня и быстро, не давая опомниться, впечатывает кулак мне в живот.
Весь воздух вылетает у меня из легких. Я сгибаюсь пополам, силясь глотать воздух открытым ртом, но в следующий же момент меня снова бьют. Паша бьет меня по бокам, и животу, хлесткими ударами проходится по надсадно ноющим ребрам.
Я пытаюсь закрыться руками, едва дышу и понимаю, что от ужаса у меня парализовало глотку — я не могу даже вскрикнуть.
Паша останавливается только тогда, когда я оседаю на пол, сжавшись и дрожа, и обхватываю колени руками.
Он тяжело дышит, утирая рот тыльной стороной ладони.
Я вижу, что он сбил костяшки пальцев, и понимаю, что все очаги жгучей ревущей боли на моем теле вскоре расцветут кровоподтеками и ссадинами.
— Это ты представлял, когда увидел нас вчера? — спрашивает Паша ровно, становясь надо мной.
Его черные волосы в свету лампы кажутся осененными контуром рыжеватого нимба. В серых глазах, на радужке, почти скрытой расширенными зрачками, стынут ярость, отвращение и недоброе веселье.
— Тогда счастливой тебе ночи с этим воспоминанием, Рысик, — улыбается Паша и сплевывает мне в лицо.
========== 2 ==========
Выходные — дар мне свыше.
Мила зовет кататься на скейтах, но я, ссылаясь на то, что пришло много заказов, остаюсь дома.
Не вылезаю из пижамы весь день, втайне от мамы обрабатываю все ссадины и жуткие багровые гематомы жирной мазью. Закутавшись в махровый халат и изредка заглядывая на кухню за новой порцией чая, делаю две статьи, отправляя их заказчикам на неделю раньше оговоренного срока.
Тело, как один большой нарыв, жутко болит после вчерашнего. Всю ночь я вертелся в попытках найти такую позу, в которой бы меня не ломало и не выкидывало с каждым неосторожным вздохом из беспокойного сна. Зато теперь, сидя в кресле перед ноутбуком и просматривая бесконечные ролики в сети, я наконец-то претерпеваюсь к боли настолько, что практически ее не замечаю.
Я стараюсь не думать о недавнем поведении Паши.
Стараюсь не вспоминать о том, что у него встал на мой синяк, на мою беспомощность и покорность. Мне не привиделось это, не пригрезилось на ударной волне дофамина, потоком прошедшегося по клеткам мозга. Вчера Паша прижимался ко мне, и я почувствовал сквозь ткань своих шорт и его джинсов твердый возбужденный донельзя член. Паша не гей, в отличие от меня, но его заводит моя слабость и безропотность. Он — хищник, которого охватывает будоражащая эйфория в присутствии жертвы.
Я делаю очередной глоток чая.
Наивный глупый дурак.
Не надо было показывать Паше, что во мне еще остались чувства к нему. Это может стать спусковым механизмом для новых издевательств. А я только и сделал, что прижался к нему и обмяк в кольце обнимающих меня рук. Хорошо хоть, что не попросил трахнуть там же.
Боже.
Провожу ладонями по лицу и ставлю очередной ролик на паузу.
— Дорогой, — в дверь стучится мама и робко заглядывает внутрь моей комнаты. — Там к тебе пришли.
— Мила? — отзываюсь со вздохом. — Я же ей сказал, что сегодня…
— Нет, не Мила. Это Паша, — улыбается мама и шепотом с едва скрываемой радостью спрашивает: — Вы что, снова с ним дружите?
Сердце уходит в пятки.
Его имя из уст моей мамы настолько сбивает с толку, что я лишь спустя две бесконечно долгие секунды догадываюсь с вымученной улыбкой выдохнуть «ага».
Неужели, он действительно пришел ко мне? Дом всегда был моей крепостью, местом, где я скрывался от любой напасти, где пережидал любую боль. Раньше я мог просто закрыть дверь и знать, что я в безопасности. Но зверю не надо когтей, чтобы вспороть ими замки, ему нужна лишь дружелюбная улыбка и вежливое: «Здравствуйте, а я к Леше». Мозг начинает лихорадочно обдумывать пути отступления. Выпрыгнуть в окно? Падение с десятого этажа не лучшая альтернатива. Выбежать и спрятаться на кухне? Меня с потрохами сдаст мама, которая так рада, что я общаюсь с Пашей Соколовым, что не поймет внезапной капитуляции.
Я слышу, как он скидывает обувь в прихожей, как клацают металлические пуговицы кожанки, которую он вешает на крючок. Слышу его шаги в коридоре.
И не успеваю придумать ничего лучше, чем подняться из кресла и пробормотать:
— Ма, не оставишь нас?
— Конечно, — мама усмехается и шепчет: — Я к соседке загляну пока.
Мне отчаянно хочется закричать: «Только не выходи из квартиры!»
Но я лишь киваю и сглатываю ком в горле.
Мама выходит из комнаты, на пороге пересекаясь с Пашей. Тот улыбается ей самой своей обаятельной улыбкой, галантно пропуская вперед.
— Приятно было повидаться, Анастасия Сергеевна, — говорит он. Надо же, и имя моей матери помнит.
— Ты так вырос, Пашка… — мама приподнимается на цыпочках, чтобы поправить его встрепанные черные волосы. Я вижу, как напрягается при этом Соколов, ненавидящий чужие прикосновения без спроса, но он не возражает, просто продолжает улыбаться. — Обязательно передавай привет матери, ладно?.. Я пойду. Не буду вам мешать.
— Непременно передам, — отзывается Паша, провожает ее взглядом до поворота к прихожей, а потом захлопывает дверь.
Я слышу, как гремят ключи: мама закрывает за собой квартиру.
Мы остаемся вдвоем с Пашей.
Он преграждает собой единственный выход, и я буквально чувствую, как ноги наливаются свинцовой тяжестью от страха и растерянности.
— Как чувствуешь себя, Рысик? — спрашивает Паша, подходя ближе.
На нем белая футболка и джинсовый комбинезон. На шее и воротнике остался черный след копоти, а от самого Паши едва уловимо сквозь веяние парфюма пахнет потом и бензином — он явно зашел ко мне после работы.
— Как будто ты не знаешь сам… — произношу, едва шевеля губами.
Во мне не находится сил огрызнуться или отвесить ему оплеуху. Могу нарваться на что-то похуже нескольких ударов в живот и по ребрам.
— Снимай, — требовательно велит Паша, показывая на мой халат.
Он что, хочет, чтобы я разделся?
— Рысик, — произносит Паша с нажимом и делает еще один шаг. Он смотрит мне в глаза с недобрым предупреждающим выражением — «не дергайся» — и сам распутывает пояс моего халата и разводит его полы в стороны.
Рукава сползают с моих плеч, и халат падает мне под ноги. Я остаюсь в коротких пижамных шортах и майке с эмблемой «Эдвенчер тайм». Она мне безбожно мала уже два года как, а потому открывает полоску голой кожи на животе и редкие светлые волоски, идущие от пупка к резинке шорт.
Я смущаюсь, пытаясь закрыться, но Паша хмыкает и отталкивает мои руки. Тянет полы моей майки вверх и грубо стаскивает ее через голову. Мои волосы электризуются, светлые пряди лезут в глаза, но я не решаюсь их убрать.
Паша замечает, как я морщусь, и заправляет эти пряди мне за уши.
Он опускает взгляд, внимательно разглядывает лиловые кровоподтеки под моими ребрами, отливающий синевой синяк, дугой огибающий тазовую кость. Паша проводит шершавыми подушечками пальцев по царапине прямо под моим левым соском, и я шиплю сквозь зубы от боли, зажмуриваясь и прислонясь щекой к плечу.
Я чувствую, как тяжелеет дыхание Паши.
Чувствую, как он подается ближе и прижимается своим стояком к моему животу. А потом слышу его тихий рокочущий стон, когда Паша наклоняется к моему уху и захватывает зубами мочку.
Мне хочется выдавить из себя «не надо».
Но правда в том, что его возбуждение не только пугает меня. Оно постыдным образом заставляет возбудиться и желать близости и меня.
Паша отстраняется, и я открываю глаза, чтобы встретиться с его полным похоти взглядом. Меня захлестывает душащая волна жара, становится невыносимо трудно ровно дышать и сохранять ясность рассудка.
Паша стягивает с плеч лямки комбинезона, не отводя от меня глаз, спускает его до колен. Оттягивает резинку боксеров и достает налившийся кровью член. Я смотрю на открывшуюся головку, на вздувшиеся крупные вены, и внезапно со смущением понимаю, что Паша бреет пах.
— Хочешь? — спрашивает он хрипло.
Я не думаю о том, что мама может вернуться от соседки.
Я не думаю о том, что я, тощий, весь в синяках и блестящий из-за жирной лечебной мази, становлюсь сейчас на колени перед тем, кто унижал меня и бил все годы, что мы с ним знакомы.
Я не думаю ни о чем.
— Хороший мальчик, — шепчет Паша, запрокидывая голову и закрывая глаза, когда я обхватываю губами его солоноватую головку и неторопливо катаю ее на языке, пытаясь привыкнуть к необычности ощущений.
Я пропускаю его член глубже.
Он задевает небный язычок, и я едва сдерживаюсь, чтобы не закашляться. Член Паши у меня во рту становится больше. Слюны выделяется так много, что она течет по подбородку.
Паша нетерпеливо выдыхает.
Видимо, устал ждать, когда я приноровлюсь к совсем не маленьким габаритам, потому что он берет свой член у основания и сам проталкивает его мне в рот.
Я всхлипываю, пытаясь сдержать рвотный позыв.
Чувствую, как его член скользит все глубже. Паша проталкивает его в меня больше чем на половину, так, что у меня немеет язык, и я не могу ничего им сделать.
— Черт. Да ты совсем не умеешь сосать, — сердится Паша.
Я снова всхлипываю. На глаза выступают слезы обиды и бессилия.
Паша видит это и, кажется, немного смягчается. Он вынимает член и пальцами грубовато стирает слезы с моих глаз. Потом берет меня за подбородок и легонько тянет его вниз.
— Открой рот.
Так всегда было проще. Через его краткие команды и мое беспрекословное подчинение.
— А теперь расслабь вот здесь и здесь, — велит он, надавливая пальцами у меня под подбородком и над кадыком. Я пытаюсь сделать так, как он мне сказал. — Давай не будем брать глубоко. Просто задействуй язык, как будто сосешь леденец.
Я опускаю взгляд и улыбаюсь.
Такое клише. Но почему в его исполнении эти слова так меня заводят, что я чувствую, как натягивает ткань трусов и шорт мой собственный член?
— Готов попробовать снова?
Я робко киваю и открываю рот.
Паша усмехается и снова кладет головку мне на язык. Я плотно обхватываю ее губами и втягиваю в рот, как сделал бы с леденцом на палочке. Закрываю глаза и полностью концентрируюсь на том, что делаю: усердно облизываю его член языком, не размыкая при этом губ.
Спустя какое-то время открываю глаза и поднимаю взгляд, чтобы понять, делаю ли все правильно. И опасливо замираю — Паша вцепился пятерней в волосы и стиснул зубы так сильно, будто боится раскричаться. Я вижу по тому, как натужно дергается его кадык, что он едва сдерживает стон.
Тот факт, что я сумел его завести, отзывается во мне такой будоражащей эйфорией, что я принимаюсь сосать усерднее, сжимая собственный член рукой сквозь ткань шорт.
У меня ломит челюсть, и шея затекает от неудобного положения. Губы немеют и почти теряют чувствительность, но я не останавливаюсь до тех пор, пока Паша, издав низкий гортанный стон, не изливается мне в рот.
Я пытаюсь проглотить всю сперму, но ее так много, что большая часть капает мне на грудь. У нее горький отрезвляюще терпкий вкус.
— Быстро учишься, Рысик, — Паша поднимает мою майку и вытирает о нее капли спермы и мою слюну с опавшего члена. На радужке его серых глаз стынут наслаждение и довольство.
Я едва замечаю, как Паша надевает трусы и комбинезон, как грубо треплет меня по волосам и выходит в коридор.
Все, что я ощущаю в этот момент, так это дискомфорт собственного подавленного возбуждения. Я поднимаю дрожащими руками свою майку и прижимаю ее к лицу. Она остро пахнет Пашиной спермой и едва уловимо — бензином.
========== 3 ==========
К понедельнику на улице теплеет настолько, что я меняю куртку с подкладкой на легкую хлопковую ветровку. От шорт, правда, приходится отказаться в пользу джинсов — колени у меня стерты до ссадин, как у последней бульварной бляди.
На настойчивые уговоры Милы пойти после пар на рампу отвечаю отказом и вновь со зреющим внутри стыдом лгу про большое количество заказов. Не уверен, что мое тело скажет «спасибо», если сверх Пашиных побоев я добавлю неудачные падения на скорости.