– Синьор капитан, горит возле Аконьи!
Капитан открыл глаза и сел под навесом. Солнце палило по-прежнему, жужжали осы, пахло вином и травой. А еще дымом – совсем чуть-чуть, но слабого запаха хватило, чтобы тревога выпустила когти. С пригорка ни пожара, ни дыма не видать, но мерченар доверял своим разведчикам. Началось? Красный Бык проявил свое знаменитое нетерпение и несется на них? Только почему первой под удар попала деревушка Аконья, а не крепость, где засел бастард?
– Всем строго сохранять позиции, – капитан поднял руки, и подскочивший Ружерио проворно застегнул на нем пояс с оружием, потом подал колет, – пусть сержант Паскуале возьмет тридцать человек и проверит Аконью. А я съезжу к Ла Сенте.
Вот же черти лысые! По договоренности Акилле должен был прислать гонца в случае нападения. Мерченар склонился к уху командира охраны:
– И прикажи приглядывать за его гасконцами. В случае чего… – Дженнардо не договорил. Просто сделал движение, будто отрывая невидимую голову. Ружерио его прекрасно поймет.
****
Ворота крепости были распахнуты настежь, и Дженнардо тут же пожалел, что взял с собой только одну конную роту, хотя красно-желтые колеты вояк Быка не кишели под стенами. Безумие, все итальянские войны чистое безумие! Капитан знавал людей, доживших до седых волос, но так и не увидевших разницы меж настоящей баталией и этим копошением скорпионов в глиняном горшке. Есть у арабов такое жестокое развлечение… Если бастард предал, то его кудрявая башка ляжет к ногам Его Высокопреосвященства так скоро, как гонцы доберутся до Лаццаро. Пусть ради этого сыну герцога Форса придется тут подохнуть. Он оставил два десятка кавалеристов возле брошенных амбразур и направил коня в ворота. На серо-желтых выщербленных камнях крепостной площади гудела толпа. Настолько заняты, что даже караулов не выставили? Думать так было ошибкой! Белый дымок поднялся сразу в нескольких местах, и живот тошнотворно прилип к спине. Залп вышел редким и не слишком точным. Кто бы ни стрелял, они явно не ждали опасности. Рядом забилась раненная лошадь, подминая всадника под себя, но его мушкетеры уже спешивались, разворачивали коней, чтобы те стали живым щитом. Предал бастард или нет, кто встретил союзников огнем – думать было некогда. У них в запасе всего несколько минут, прежде чем враги перезарядят аркебузы. Дженнардо рванул толедскую саблю с пояса.
– Тони, ты на правый край!.. Марко – прижми их к стене! А ну, бесовские прихвостни, вперед!
Дженнардо со своим отрядом врезался как раз в середину толпы. Навстречу ему ринулся здоровенный гасконец и… да тут же кругом одни горцы! Их черные береты в толпе – будто тараканы в грязной харчевне!
– Форса! – знакомый звонкий голос, и в нем… торжество? – Развяжите меня, сучьи дети! Развяжите, пока не поздно!
Откуда орет распроклятый бастард и чего?.. Отменно выученный конь вертелся в гуще схватки, и за черными беретами, за искаженными смуглыми лицами Дженнардо не видел ничего. Вновь затрещали аркебузы, кто-то заорал. Дженнардо рубанул с седла какого-то детину в ярком полосатом колете, и тут лошадь запнулась. Капитан кубарем скатился на плиты, едва успев вынуть ноги из стремян. Ружерио уже несся к нему, будто тараном разбивая пешую толпу.
– Форса, повернитесь! – Дженнардо едва услышал предупреждение – избиваемые горцы орали отчаянно, – но успел крутануться на земле. Острый обломок старой плиты больно врезался в ребра, а толедская сталь вовремя встретила удар. Располосованный гасконец свалился прямо на него, горячая кровь хлынула потоком, и тут мерченар увидел… в окровавленном полуголом человеке, привязанном к каменному столбу, в прежние времена, видно, служившем подпоркой для разрушенной галереи, он едва узнал Акилле Ла Сенту. Да и не узнал бы, не раскрой римлянин рот. Локоть к локтю толстой веревкой к бастарду были привязаны еще двое: тот самый тощий сержант Бальтассаре, что помешал им с Акилле зарезать друг друга в Лаццарском соборе, и еще кто-то чернявый, чья голова бессильно свесилась на грудь. Все яснее ясного! Бунт. Гасконцы подняли против своего капитана бунт. Сделав Ружерио знак прикрыть его, Дженнардо кинулся к столбу. Ла Сента что-то кричал ему, но капитан не слушал. Нужно остановить тварей, иначе…
– У меня с собой три роты! – чтобы гасконцы лучше его расслышали, пришлось сложить ладони, подобно горну. – Не уберете оружия, черти гасконские, все здесь поляжете! Остановитесь немедля!
Те, кто слышал его, переглядывались неуверенно, какой-то молодчик бросил мушкет, а противник Ружерио опустил широкий кинжал. Следовало развить успех, и Дженнардо гаркнул:
– Три роты – и еще одна на подходе, – в подтверждение его слов со стенного выступа свалился один из стрелков: сержант Тони времени даром не терял. – Сдавайтесь, и мы вас пощадим!
Не сразу, но они начинали понимать. Дженнардо знал подобных парней – от крови эти дикари пьянели, однако их можно взять на сворку. Неужто Акилле не заплатил им? Так-то, нечего сорить деньгами, устраивая балы, если тебе не на что содержать солдат! И тут бастард четко произнес окровавленным ртом:
– Пощадим всех, кроме зачинщиков, – оторвать бы ему наглый язык! Ответ последовал незамедлительно: один из горцев с нечленораздельным воплем метнул свою шпагу. Не попал – острие ударилось о камень и зазвенело на плитах. Поклявшись лично выпороть Акилле при первой удобной возможности, Дженнардо вскинул руки над головой:
– Каждому воздастся по делам его! Не двигайтесь с места, сложите оружие, и вы останетесь живы!
– Форса, вы, наконец, отвяжете меня?
По правде говоря, Дженнардо хотелось оставить засранца у столба под палящим солнцем, вот только здесь слишком много лишних глаз. Главное, эти глаза видели нужное, а уши слышали – гасконцы ругались, плевались, но драка прекратилась. Ружерио перерезал веревки, и чернявый рухнул на землю – он был мертв. Сержант Бальтассаре, кажется, не получил серьезных ран, а вот Акилле… бастард сделал шаг к Дженнардо, вскинул лихорадочные глаза.
– Ну что вы уставились? – на лице римлянина ссадины запеклись коркой; и Дженнардо поймал себя на мысли: ему бы не хотелось увидеть эту скотину мертвым, изуродованным. – Ждете благодарностей?
– А почему бы и нет?
Ла Сенту порядком шатало. Из порванной штанины текла кровь, а руки были разодраны веревкой – пытался освободиться, а как же! Реджио не потерпит оков!
– Я спас вам жизнь и даже больше. Думаю, ваши гасконцы отменно бы с вами позабавились, прежде чем прикончить. В их горах обожают каленое железо… Что здесь произошло? Вы пустили их жалованье на Чинцию и замок?
– Не одолжите ли мне вашу саблю? Только на минуту! – с непонятной отстраненностью произнес бастард и обернулся требовательно. Выполняя просьбу, Дженнардо передернул плечами. Пусть лучше Акилле сам прикончит самого буйного. Клинок будто вобрал в себя сияние летних небес – блеснуло синим, а в следующий миг тот, кто пытался заколоть Акилле, свалился на желтый камень с распоротой глоткой. Гасконец захрипел, дернулся и затих, а бастард зашипел:
– Жрите, собаки! Вы же этого хотели! – и запрокинул голову, точно призывая солнце в свидетели расправы. Дженнардо невольно придвинулся к нему, и горячая мокрая ладонь коснулась его руки, передавая оружие.
– Благодарю вас, Форса… но только за саблю, – безупречно вежливый тон и странно блуждающий взгляд. – Они убили старосту Аконьи и подожгли деревню, несмотря на мой приказ. В следующий раз будут умнее…
Судорога прошла по юному лицу, и бастард непременно рухнул бы на испятнанные красным плиты – если бы Дженнардо не подхватил его.
****
Все же Акилле еще очень юн, думал Дженнардо, силясь прогнать воспоминание о своем первом порыве – самому тащить хлопнувшегося в обморок римлянина. Ла Сенту уложили на узкую покрытую сеном кровать в караулке и без участия капитана Форсы. Сержант-гасконец немного понимал в ранах, он и перевязывал своего командира, а Дженнардо встал поодаль. Дочерна загорелые руки Бальтассаре сноровисто вертели безвольное тело, раздевали, смывали кровь и пыль… отчего-то смотреть на это было неприятно. Да, Акилле молод, но мальчишкой его не назовешь – слишком в нем много упорства, злой воли и какой-то… трудно подобрать слово, но преосвященный Валентино посчитал бы такое свойство испорченностью. Наклонившись над раненым, сержант дорвал на нем штаны, отбросил тряпку в сторону. Удар ножа или сабли пришелся немного выше колена, но сухожилия не перерезаны, иначе едва ли римлянин смог бы двигаться, не хромая. Влажная тряпка осторожно скользила по обнаженным бедрам, задевая пах. Вот гасконец отвел правую ногу бастарда в сторону и принялся смывать кровь в промежности, и у Дженнардо появилось желание прижать собственное естество ладонью – мошонка мигом налилась горячей сладостью. Акилле гладко брил не только щеки и подбородок, интересно, зачем? Дженнардо ни разу не слышал, чтобы дамы жаловались на растительность между ног мужчины…
– Должно быть, его ударили по голове, сержант, да еще солнце, – стараясь перебить неуместное вожделение, буркнул мерченар, – впрочем, вы сами виноваты. Чего ради капитану Ла Сенте вздумалось сейчас запретить грабеж? Ваша банда промышляла этим еще во Франции, верно?
Бальтассаре молча приподнял еще одну тряпицу, пристроенную римлянину на лоб.
– Вот, даже лед нашли. Здешняя кухарка запасла, – гасконец взялся за чистое полотно, с сомнением покачал головой. – Должно помочь от ушибов, а рану надо бы прижечь…
– Ты оглох, сержант? Я спросил, что у вас тут вышло и почему ты не взбунтовался вместе с соплеменниками, – Дженнардо шагнул ближе, стараясь смотреть только на рану. – Да, прижечь бы не мешало… но тогда он не встанет еще неделю, а мы не можем себе такого позволить.
– Ваша правда, синьор, – гасконец хмуро пригладил усы, – а о прочем вы уж у синьора капитана спрашивайте. Мои соплеменники поступили дурно, им следовало подождать – и все бы поживились на солдатах Быка. Синьор Ла Сента так и сказал им, но они не послушались и улизнули тайком. Он велел остановить их, да только дурней тут оказалось больше, чем умных. Примите мою благодарность, синьор…
– Почему вы не позвали на помощь? – Рана на бедре Акилле не слишком велика, может быть, обойдется, лишь бы гнить не начало. – Наш лагерь в получасе езды!
– А это не вашего ума дело, Форса, – ответил хриплый голос, и бастард, отбросив тряпку с лица, попытался сесть на постели. – Бальтассаре, что там такое холодное?..
– Не дергайтесь, Ла Сента, у вас был удар, – Дженнардо невольно прижал плечи бастарда, – вы должны оправиться как можно быстрее, а не то ваши люди станут моим делом. Я повешу зачинщиков, а прочих найму к себе. Вас устроит такой поворот?
Акилле прикрыл глаза, быстро облизал губы – он пытался справиться со слабостью, и Дженнардо не торопил его. Наконец бастард пробормотал:
– Что говорят дозорные? – ему никто не ответил, и римлянин уточнил нетерпеливо: – Что они докладывают о моем брате?
Ого, здорово же его приложило, раз римлянин впервые на памяти Дженнардо назвал Быка братом!
– Пока все тихо, синьор, – Бальтассаре ловко затянул повязку на бедре раненого, – одежду бы вам найти…
– Вот что… пойди и скажи своим: я прощу тех, кто станет храбро драться сегодня. Никто не будет повешен, разве что «красно-желтые»… сегодня будет бой, так им и передай! Ступай, Бальтассаре!
Гасконец кивнул и вышел, а Дженнардо хмыкнул с досадой. Римлянину было плохо, как он сможет сесть на коня, да еще драться?
– Форса, подойдите поближе.
Значит ли что-нибудь, если люди понимают друг друга еще прежде, чем самое важное будет сказано? Ла Сента нашел выход, его догадка казалась прозрачней слезы. Дженнардо опустился на солому и не смог остановить себя. Сейчас сюда ввалится солдатня, и ему не хотелось, чтобы все они пялились на Акилле… когда он такой. Бастард будто бы и не заметил, что его накрыли плащом. Нахальный щенок любую заботу принимает как должное!
– Вы думаете, что Бык сейчас прет сюда во весь опор?
Удивительно – замурзанная мордашка Акилле не потеряла и толики привлекательности. Он просто стал ближе.
– Готов поставить вознаграждение за кампанию на это! – римлянин завозился на тюфяке и вдруг прижал горячие пальцы к запястью Дженнардо. – Они решат, что мы передрались… любой бы так решил. Нужно воспользоваться преимуществом.
Ну да, конечно! Что могли видеть дозорные Быка? Пожар в Аконье, дымки выстрелов, конный отряд, вломившийся в крепость: мерченары на службе Лаццаро вцепились друг другу в глотки, обычное дело! Бык или тот, кто командует от его имени, просто обязан добить победителя.
– Мы им подыграем, – кивнул Дженнардо, как будто с закрытыми глазами Акилле мог его видеть, – пусть думают, что мои наемники одержали победу, а ваши люди или перебиты, или сидят в подвалах крепости. Уверен, Бык отправит сюда тот отряд, что стоит у изгиба Лацци… к ночи они будут здесь.
– Подождем и подготовим встречу, – Ла Сента улыбнулся слабо, но с привычным нахальством, – дайте мне час…
– Да уж лежите пока.
Нужно дать бастарду напиться и идти во двор.
– Так как же вышло с грабежами? Морочьте голову кому угодно, но не мне – вы спускали свое зверье на поселян не единожды, а сейчас совесть проснулась?
– Не мелите чепухи, – почерневшие от лихорадки глаза распахнулись, уставились на него – прямо и с вызовом; но руки римлянин не отнял, будто чужое прикосновение возвращало ему силы, – грабить селян можно, только когда в брюхе пусто. Мое, как вы изволили выразиться, зверье, позабыло, что они не в своей поганой Гаскони и не на Лаццарском тракте, где водятся жирные купцы! Аконья же… не стоит гадить там, где, возможно, отдашь душу чёрту.
– Ты маленький циничный засранец, Акилле, – с удовольствием протянул капитан, поднимаясь с ложа – время ждать не будет, – но меня радует твое признание.
– Ты циничен не менее, Дженнардо, – бастард вновь закрыл глаза, и, повернув голову, выдохнул со стоном: – просто сам себя боишься.
Они работали как проклятые, и через три часа все было готово. У бойниц затаились аркебузиры, благо, строители крепости смастерили на стенах достаточно удобных площадок, теперь основательно засыпанных щебнем. Во дворе поставили три ординарных кулеврины – Дженнардо убил много времени на то, чтобы они могли сделать хотя бы три-четыре выстрела, когда начнется бой. Кулеврины и прислугу так задрапировали ветками и мусором, коего в крепости оказалось предостаточно, что сейчас капитан и сам не поверил бы в их способность рявкнуть огнем. По расчетам, стрелять можно только, когда солдаты Быка въедут на середину площади, иначе не достать – если повезет, то после первого же залпа противник окажется у сарацина в заднице. Проверяя наемников, Дженнардо насвистывал сквозь зубы от нетерпения. Бык должен клюнуть, должен – во что бы то ни стало! Жаль, трупов после бунта оказалось не так много, но двое повешенных на крепостных стенах – более чем достаточно для задуманной комедии. Еще троих мертвецов положили у самых ворот: вояки Реджио непременно захотят проверить тела. Люди трудились на совесть, даже гасконцы не отлынивали, зарабатывая себе прощение, и страх перед грозным врагом лишь подгонял. Проходя под бойницами, капитан услышал, как один из стрелков хвалился товарищам сшитой девственницей на прошлое Рождество сорочкой – она защитит лучше миланской брони. Если в ход пошли их любимые суеверия, значит, солдаты готовы к драке! Только вот как же стрелок отыскал в Лаццаро девственницу?