– Я помню вас, – обратилась она к Тома. – Вы по-прежнему строите ту чудовищную башню?
– Да, мадам. Это моя работа. Мне жаль огорчать вас.
– В любом случае вам следует подойти ко мне поближе, чтобы я лучше вас слышала. – Старая дама фыркнула. – А это кто? – Она указала на Люка.
– Мой младший брат, мадам. Его зовут Люк.
– Он тоже строит башню?
– Нет, мадам.
– Рада слышать. Видимо, у него больше ума, чем у вас. – Она оценивающе оглядела Люка. – И он будет красавцем, этот мальчик, вы согласны? – глянула она на Ортанс.
Мадемуазель слегка склонила голову, давая понять, что такое развитие событий возможно.
– У него хитрые глаза. Он мне нравится. Вы хитрец, юноша?
– Я то, чем желает видеть меня дама, – самым галантным образом ответил Люк.
– О, каков нахал! – воскликнула старая дама, придя в восторг. – Каков злодей этот мальчик! – Она снова обратилась к Ортанс: – Не выходите замуж за младшего, дорогая. Он будет вести в танце. Старший кажется куда более надежным, на мой взгляд. Не такой забавный, но… – Мадам Говри снова взглянула на Люка. – Ах, до чего же озорные у него глаза!
Мадемуазель Ортанс медленно повернулась на стуле и посмотрела на Гасконов. Сначала ее взгляд остановился на Люке, но всего лишь на краткий миг, затем она перевела его на Тома.
У нее были темно-карие глаза. Раньше он не замечал, какие они темные, почти как шоколад. Цвет был глубоким и красивым, но взгляд ничего не выражал, Тома не мог уловить в нем ни единого проблеска чувства. Ее продолговатое бледное лицо также было абсолютно непроницаемо. Мадемуазель Ортанс была одета в модный костюм для верховой езды, который выгодно подчеркивал ее тонкую талию и небольшую грудь. И опять Тома почувствовал, что его физически влечет к дочери стряпчего, даже сильнее, чем при первой встрече.
– Мне придется оставить вас с этими двумя юношами, мадам, – тихо проговорила она, поднявшись.
Когда мадемуазель Ортанс шла к двери, Тома показалось, будто около него она помедлила – всего мгновение, но все же. И тогда ему в голову пришла абсурдная мысль: а вдруг он ей понравился? В конце концов, мадемуазель уже почти тридцать и она еще не замужем… Вот был бы сюрприз для родителей, до сих пор оплакивающих его отказ от союза с дочерью вдовы Мишель, если бы он заполучил в жены наследницу богатого юриста Нея!
А Люк не терял времени даром и развлекал старую мадам Говри:
– Вы играете в карты, мадам?
– Раньше играла, но теперь у меня даже нет карт.
Люк сунул руку в карман и извлек оттуда две колоды.
– Подумать только! – вскричала старуха. – Этот юноша подумал обо всем. У вас две колоды?
– Да, мадам. Может, партию в безик?
– Отлично! – От радостного предвкушения она захлопала в ладоши.
Так как в безик играют вдвоем, Тома довольствовался тем, что подал поднос, который поставили на кровать, и стал наблюдать за партией между старой дамой и своим братом. Он не мог сказать наверняка, поддается ли Люк мадам Говри, но она постоянно выигрывала и была счастлива.
Почти полчаса продолжалось это развлечение, и наконец одержавшая убедительную победу дама улыбнулась братьям.
– Достаточно, юноша, – сказала она Люку. – Но вы доставили мне огромное удовольствие. – Она кивнула Тома. – Надеюсь, вы не очень скучали, месье.
– Вовсе нет, мадам. Мой младший брат слишком уж высокого мнения о себе, я был рад быть свидетелем его поражения.
– А что вы думаете о той башне, которую строит ваш брат? – обратилась мадам Говри опять к Люку. – Говорят, она видна с любой точки Парижа, но мое окно обращено не в ту сторону.
– Она уже выше самого высокого собора Европы, – сказал ей Люк. – И ее отлично видно с авеню Гранд-Арме.
– Я хочу посмотреть на нее, – заявила мадам Говри. – Хочу посмотреть прямо сейчас. До сумерек еще не менее двух часов. Молодые люди, вы проводите меня?
– Разумеется, мадам, – сказал Люк. – Это недалеко.
Мадам Говри обернулась к Тома:
– Окажите мне любезность, молодой человек, скажите им, что я собираюсь на прогулку.
На мгновение Эдит потеряла дар речи.
– На прогулку?! Но у нас никто не гуляет. Я думаю, это запрещено.
Они вместе отправились на поиски тети Аделины.
– Все, что нашим постояльцам необходимо, имеется в доме, – твердо сказала тетя. – А если чего-то нет, то это немедленно доставят для них. Уверена, что месье Ней и слушать не станет ни о чем подобном.
– Вам придется самой сообщить ей об этом, – сказала Эдит. – Мы не сможем.
Но даже тетя Аделина заколебалась, обдумывая, как выполнить эту задачу. Однако ситуация разрешилась сама с появлением месье Нея.
– Да, вы правы, организовать прогулку трудно, – согласился он, как только тетя Аделина описала ему проблему. – При обычных обстоятельствах мы не выпускаем наших постояльцев за пределы дома, – объяснил он Эдит и Тома, – потому что большинство из них слабы здоровьем, а кое-кто плохо ориентируется в пространстве. Мы ограничены в средствах и не можем нанять помощников, которые выводили бы их в город, а самостоятельные прогулки им не под силу. Только представьте, что будет, если мы позволим им бродить по всему Парижу. Но мадам Говри… – Он задумчиво подвигал бровями. – Она – особый случай. – Стряпчий взглянул на Тома. – Она действительно хочет выйти на улицу?
– Боюсь, она настроена очень решительно, месье. – Тома осознал, что невольно стал подражать манере речи семейства Ней, причем ничего не мог с этим поделать. – Мадам Говри играла в карты с моим братом. А теперь желает добраться до авеню Гранд-Арме, чтобы взглянуть на башню месье Эйфеля, хотя я не думаю, что башня ей понравится.
– А может, лучше сказать мадам Говри, что сегодня слишком холодно и ей стоит выбрать иной день для прогулки? – предложила Эдит.
– С любым другим постояльцем это было бы превосходным решением проблемы, – сказал месье Ней с едва заметной улыбкой. – Но мадам Говри не забудет, уверяю вас. – Он опять посмотрел на Тома. – Я не могу отвлекать от срочных дел Эдит и ее тетю. Не согласитесь ли вы с братом сопроводить нашу почтенную даму на авеню?
– С удовольствием. – Вот он, шанс оказать услугу. – Мы будем предельно осторожны.
– Благодарю вас, – сказал Ней. – Я зайду к мадам Говри и сам сообщу ей о нашей договоренности.
Братья Гаскон помогли почтенной даме спуститься по лестнице. Она настояла на том, чтобы идти самой, но два спутника, поддерживающие ее под руки, оказались как нельзя кстати. Ради такого случая была отперта парадная дверь.
– Тетя говорит, что в последний раз эту дверь открывали, когда мадам Говри впервые прибыла сюда, – шепнула Эдит на ухо Тома.
По ступеням крыльца они спустились на тротуар, и там юноши усадили мадам Говри в большое кресло-коляску, которое нашлось у месье Нея. Это было внушительное средство передвижения. Корпус кресла, покоящийся на двух больших боковых колесах и одном переднем, был сплетен из лозы и напоминал огромную корзину. Потребовалось несколько минут, чтобы устроить в нем мадам Говри, обернуть ее плечи шалью и накрыть ноги одеялом. Когда все было готово и Тома под взглядами провожающих толкнул коляску, она тронулась и медленно поплыла по тротуару, словно океанский корабль, покидающий порт.
Кресло-коляска оказалось тяжелым, и Тома с Люком толкали его по очереди. Мадам Говри, зарумянившаяся от холода, настороженно посматривала по сторонам. Они преодолели одну улицу, повернули на другую, миновали небольшую церковь. Мадам Говри заметила, что день морозный. Тома любезно осведомился, не желает ли она повернуть назад.
– Ни за что! – вскричала дама, но через минуту Тома увидел, что она прикрыла глаза.
Часть пути мадам Говри подремала, но уже проснулась к тому моменту, когда кресло выкатилось на широкую авеню Гранд-Арме.
Был тихий воскресный день. Деревья на улице стояли голые. Слева, в конце плавно взбирающейся на холм улицы, стояла Триумфальная арка, заполняя собой пустоту серого ноябрьского неба. Вдоль авеню тянулись два ряда длинных невысоких зданий, словно переглядываясь со своими двойниками напротив. По пустынной проезжей части изредка с грохотом прокатывались кареты. Пешеходов на тротуарах почти не было.
– Вот она, мадам. – Тома взмахнул рукой, указывая налево. – Вот башня.
Будь день солнечным, то лучи клонящегося к закату солнца облили бы конструкцию мягким светом, превращая в мощный готический шпиль, окутанный романтическими тайнами. Но солнца не было. Сооружение над крышами казалось мрачным скоплением балок, которые злыми железными пиками впивались в небо.
– О боже! – в ужасе вскричала старая дама. – Но это же кошмар! Это ужас! Она даже хуже, чем я себе представляла! – Она стукнула ладонью по плетеному сиденью. – О нет!
– Когда башню достроят… – начал Тома, но старая дама не слушала.
– Какой кошмар! – в ярости вопила мадам Говри. Она стала выбираться из шали и одеяла, как будто захотела подняться и броситься на оскорбляющую ее чувства башню, сломать ее голыми руками. – Их нужно остановить! – кричала она. – Немедленно остановить! Ах!
В конце концов она запуталась в своих покрывалах и откинулась на спинку кресла без сил. Тома перепугался и беспомощно смотрел на брата. Тот пожал плечами:
– Она выбрала неудачный день для осмотра башни.
После этого приступа гнева мадам Говри тяжело дышала, но потом, вероятно, впала в бессильное отчаяние от увиденного. Она молча лежала в кресле и дрожала. Тома постарался поровнее натянуть одеяло.
– Простите, мадам, – сказал он. – Вы хотите вернуться?
Но мадам Говри отказывалась отвечать ему. Он снова посмотрел на Люка в ожидании помощи, и брат склонился над креслом-коляской.
– Известно ли вам, мадам… – заговорил он, но внезапно замолчал и присмотрелся к старой даме.
– Что? – спросил Тома.
– Она умерла, – сказал Люк.
Строительство башни продолжалось без происшествий почти весь декабрь, вплоть до двадцатого числа. В этот день один из верхолазов заявил, что при расчете ему недоплатили за час работы. Ситуация быстро обострилась, казалось, вот-вот начнется новая забастовка. На этот раз Эйфель пообещал щедрые премиальные – по сто франков каждому, кто останется на строительстве до самого окончания. Но тот, кто не вернется немедленно к работе, будет тут же уволен. Какие бы меры ни принял Жан Компаньон, они явно подействовали, и Эрик быстро уступил. Несколько упорствующих бунтарей были уволены, и им тут же нашли замену. С приближением Рождества башня продолжала расти.
Но Эйфель пообещал еще кое-что, чем поразил Тома до глубины души.
– Я укажу имена всех, кто проработал на строительстве от начала и до конца, на памятной табличке, помещу ее на башне, и весь мир узнает об этих людях.
– Только подумайте, – говорил Тома семье, – я стану бессмертным.
Мать сказала только, что она рада за него, зато отца это известие тронуло до глубины души.
– Ах, какое событие! Наша фамилия впервые будет увековечена в письменном виде.
У Тома сложилось впечатление, что даже его свадьбе с Бертой Мишель отец не обрадовался бы так сильно.
Если Новый год во Франции сводился к взаимным поздравлениям, то христианские праздники отмечались с соблюдением всех обычаев. В начале декабря почитали святого Николая, через месяц, в начале января, вспоминали Крещение. Что же до Рождества, то оно проходило спокойнее, чем в других краях, но это только украшало его.
Месье Ней не скупился, когда дело касалось Рождества. В сочельник, перед всенощной в своей церкви, местный священник пришел к постояльцам Нея и провел службу в холле у парадной двери. А праздничную трапезу в честь рождения Христа, которая обычно проводится после всенощной, старикам устроили в обед.
На Монмартре семья Гаскон планировала отметить праздник с соседями в ресторане «Мулен де ла Галетт» в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря. Когда Эдит сообщила Тома, что его приглашают на праздничный обед в Рождество, он согласился не колеблясь.
Целую неделю после смерти мадам Говри Тома боялся, что юрист каким-то образом станет винить его в произошедшей трагедии. Но поскольку они с Люком вывезли старую даму на прогулку по просьбе самого Нея, оснований для его опасений не было. Ней, несомненно, расстроился, потеряв свою самую ценную клиентку, чье аристократическое имя привлекало в дом новых постояльцев, однако внакладе не остался.
Вскоре после смерти мадам Говри выяснилось, что, помимо тех денег, которые она заплатила месье Нею по прибытии, она также завещала немалую сумму его дочери.
– Она всегда любила мадемуазель Ортанс, – объясняла тетя Аделина.
То, что оставалось от состояния мадам Говри, переходило бедной родственнице, которая и думать не думала, что может получить хоть что-то.
– Мадам Говри – сама доброта, – провозгласил месье Ней. – Она подумала обо всех.
Он являлся душеприказчиком покойной, и в его обязанности входила передача наследства. Стряпчий говорил тете Аделине, что сделает это с особой радостью, если, конечно, будет что передавать.
Обитателям дома поведали о судьбе мадам Говри, подчеркнув, сколь мудро поступает месье Ней, запрещая постояльцам выходить на улицу.
К моменту прибытия Тома тетя Аделина с племянницей уже помогали тем старикам, которые не были прикованы к постели, пройти в длинную узкую комнату на первом этаже и усесться за обеденный стол. Когда процесс был завершен, Тома насчитал почти двадцать пожилых постояльцев месье Нея. Сам стряпчий занял место во главе стола, а напротив него села тетя Аделина. Мадемуазель Ортанс не присутствовала. Тома в глубине души надеялся увидеть ее, так как хотел еще понаблюдать за ней.
– К сожалению, моей дочери нездоровится, – пояснил Ней. – Думаю, это из-за потрясения, вызванного утратой ее дорогого друга мадам Говри, но она к тому же перенесла тяжелую простуду, и я был вынужден отослать ее на юг. Надеюсь, более теплая погода в Монте-Карло укрепит ее здоровье.
Стряпчий привел двух служанок из своего дома, чтобы прислуживали за столом. Эдит и полная сиделка Марго разносили тарелки по комнатам лежачих. Тома предложил свою помощь, но Ней и слушать ни о чем таком не желал.
– Вы наш гость, – заявил он, и Тома был усажен между матерью Эдит и пожилой дамой, которая, полностью поглощенная едой, не испытывала желания поддерживать разговор.
А еда действительно была вкусной. Начали с устриц и бокала шампанского. Потом появились индейка, фаршированная каштанами, и кровяная колбаса, к которым подали бордо. Старикам дали только по стакану, но Тома Гаскону месье Ней дал понять, что он может подливать себе столько вина, сколько пожелает. Ну а мать Эдит подталкивать не требовалось. Было ясно, что в честь праздника тетя Аделина и месье Ней позволили ей пить вволю – видимо, в надежде, что так она скорее заснет.
В какой-то момент показалось, что мать Эдит хочет подняться и произнести тост, но тетя Аделина бросила на нее такой взгляд, что даже одурманенная алкоголем невестка сообразила, что лучше сидеть тихо.
– Превосходный обед, – торопливо обратился к матери Эдит Тома, желая сгладить неловкость.
– Это уж точно, – ответила она.
Затем настал черед главного блюда дня – рождественского пирога. Это был не плотный фруктовый кекс, столь любимый англичанами, а легкий бисквит, намазанный толстым слоем шоколадно-масляного крема и скатанный в рулет. Тут месье Ней превзошел самого себя. Он съездил в одну из лучших кондитерских Парижа и купил пирог длиной с половину стола. Генуэзский бисквит был золотистого цвета, спираль густой начинки издавала аромат шоколада. Сверху пирог был присыпан сахарной пудрой.
– Кондитер придумал очаровательное название для этого пирога, – поделился со всеми месье Ней. – «Рождественское полено»!
К концу трапезы все наелись досыта. Ней, словно монарх, который знает, что его народ будет послушен, если его развлекать время от времени, оглядывал комнату с выражением безмятежного благодушия на узком лице. Старики, сонные и довольные, разошлись по комнатам, и Тома помог тем, кто слишком ослаб после пиршества. Со стола убирали грязную посуду.
Появились Эдит и сиделка Марго – они закончили кормить постояльцев, не сумевших покинуть комнаты. Для двух женщин на столе поставили приборы и принесли еду, которую держали на кухне теплой. Месье Ней поблагодарил обеих за труды и оставил их с бутылкой вина, а сам отправился домой. Тетя Аделина ушла восвояси с невесткой, которая засыпала прямо на ходу. А Тома присоединился к Эдит и старой Марго за столом.