– Чего свистишь, соловей-разбойник? – спросил он Фокина весьма недоброжелательно.
Севка понял, что душевного разговора не будет, поэтому сурово сказал:
– Госпожнадзор. Хочу поговорить с кем-нибудь из инициативной группы, которая борется против свалки.
– Ну, я инициативная группа, – нахмурился дед в бандане. – Я, бабка моя, сын наш Егор и соседи наши – Иван Матвеич и Алевтина Ивановна.
– Как?! – опешил Фокин. – И вы… все живы? Вся инициативная группа?!
– Ну вы даете, господин госпожнадзор. А чего нам копыта кидать? Едим экологически чистые овощи, свежим воздухом дышим, а уж о физических нагрузках и говорить не приходится – с утра до вечера приседания делаем. Нет, мы к соседям через дорогу не торопимся, помирать нынче больно дорого. Вот от свалки избавимся и будем жить еще лучше и дольше!
– Но… разве из восьмерых убитых никто не состоял в инициативной группе, воюющей против свалки?
– Чего? – фыркнул дед. – Да ты хоть знаешь, кого грохнули-то? Петрович своими пчелами всю округу задолбал, у нас даже кошки покусанные ходили. Его рано или поздно все равно такая участь ждала, уж больно много народу на него обозлилось. А до свалки ему дела не было. Ильинична, которую прирезали, тоже пчеловодкой своего рода была, только вместо пчел коз редких пород разводила. А ты знаешь, госпожнадзор, что такое козы?
– Не знаю.
– Это хуже пожара. Они везде лезут и все жрут. Забор будет стоять, забор сожрут. А что не сожрут, то потопчут. Вот и жил наш «Соколик» пчелами весь покусанный и козами затоптанный. Думали, со свалкой разберемся, так за этих вредителей возьмемся. А смотри-ка ты, как вышло… Кто-то без нас разобрался. Ой… – схватился дед за болтливый рот. – В смысле…
– А остальные? Остальные жертвы тоже не имели отношения к борьбе со свалкой?
– Что ты! Девки-сиковошки, которых прирезали, побеситься на дачу приехали, пока родители в отъезде. Какая им к лешему борьба со свалкой! Диджей, тот вообще в общественной жизни не участвовал, даже морковку на своем участке не садил. Гамак на березу повесил и болтался в нем, как мудак распоследний. Тьфу! – сплюнул дед, обозначая свое отношение к тем, кто не сажает морковку. – Про остальных, правда, ничего плохого сказать не могу, потому что лично не сталкивался с их отрицательными качествами. Но со свалкой из них никто не боролся. А зря, ишь, как судьба-то распорядилась…
– Ну да, ну да, – пробормотал Севка, понимая, какая красивая версия рушится и что нужно снова искать и думать о том, что общего было между такими разными по возрасту и роду занятий людьми.
Что общего?!
Только дачи в «Соколике». Только эти чертовы дачи и наличие спиртного в доме… И вот это-то спиртное и стало основной зацепкой для следствия. Логика простая – если пропадали только вино, водка и одеколон, значит, орудовал не маньяк, не грабитель, а обыкновенный алкаш. Плохая идея, как сказал Вася Лаврухин, ведь самым прожженным алкашом, проживавшим поблизости, был папаня…
Куда ни плюнь, везде – плохая идея.
– А с каких это пор госпожнадзор убийствами занимается? – прищурился дед.
– Да мы всегда убийствами занимались, – отмахнулся Севка. – Только этого не знает никто.
– То есть свалкой ты заниматься не будешь?
– Нет.
– А ведь она пожароопасная! Шибко пожароопасная! Особенно если спичку бросить.
– А вы не бросайте.
– А хочется! Особенно теперь, когда я узнал, что пожарные занимаются всем, чем угодно, кроме пожаров.
– Ты бы дурью не маялся, батя, – тяжело вздохнул Севка. – Чем бесполезные жалобы писать, подорвался бы со своей инициативной группой да покопался в этой свалке. Там памятников да оградок из нержавейки до фига и больше. Взяли бы да сдали все это добро в пункт приема цветных металлов! Всей группе на бани хватило бы, а то еще и на новые заборы осталось. И свалку бы разобрали, и деньжат огребли!
– Ох ты, едрен корень, а ведь и правда… – Пораженный этой простой коммерческой мыслью, дед хлопнул себя по ляжкам и побежал в сарай. Через секунду он пронесся мимо Севки с тележкой на колесиках.
– Только ты это… не говори другим инициативным про нержавейку! – проорал он на бегу. – Я сам эту свалку ликвидирую. Са-а-а-ам!
Ретивый дачник умчался, а Севка поплелся к машине.
– А камеры где? – томно задала Кристи мучивший ее вопрос.
– Не думай о них, – грустно ответил Севка. – Профессионалы никогда не думают о камерах.
– А что мне делать? Кого играть?
Секретарша была хороша, но надоела безмерно.
– Иди чучелок посчитай, – распорядился Севка, кивнув на огородные чучела, которыми были усеяны участки.
– Вслух? – уточнила Кристи.
– Господи… Да, можешь вслух. Главное, с умным видом. У тебя с собой есть умный вид?
– Есть. Даже два. Один с розовой помадой, другой с сиреневой.
Выбравшись из «девятки», Кристи поковыляла на каблуках, показывая пальцем на чучела и громко, с выражением, декламируя:
– Раз, два, три, четыре…
Севка уселся за руль и с ухмылкой стал наблюдать за ней. Интересно, до скольких такая красота умеет считать?
– Пять! Шесть! Семь! – усилила артистизм Кристи.
– Не верю! – заорал Севка, прикуривая стыренную у Лаврухина сигарету. – Совсем не верю! Кто тебя учил актерскому мастерству?
Кристи вдруг замерла на полушаге и на полуслове. Навстречу ей шел светловолосый красавец в белой рубахе навыпуск и белых штанах. Его пронзительно-голубые глаза сияли, а тело играло грацией молодого самца.
Севка остро почувствовал собственное несовершенство и легкий укол ревности. Кристи, забыв про камеры, уже весело болтала с парнем.
Фокин в два прыжка оказался возле нее.
– Я тебе что сказал делать? – накинулся он на секретаршу, по-хозяйски пихнув ее в бок. – Почему из образа вышла?! Почему забыла про камеры?!
– Это мой режиссер, – улыбнулась парню Кристи. – Правда, прикольный?
Парень протянул Севке загорелую крепкую руку. Пришлось пожимать эту руку, снова ощущая собственное несовершенство – невысокий рост, астеничное телосложение, бледную кожу и отсутствие чего-либо привлекательного в своей внешности.
– Светозар Лунев, – представился высокий красавец. – Сторож «Соколика».
– Всеволод Фокин, – буркнул Севка. – Режиссер. Как бы… Простите, вы сказали – сторож? – Фокин с интересом посмотрел на парня.
– Да, – засмеялся Лунев и гостеприимно обвел рукой дачи. – Охраняю частную собственность. Не скажу, что это занятие мне очень нравится, но как временная работа – очень даже ничего. Свежий воздух, тишина и покой…
У него оказалась привлекательная улыбка. Не такая, какая должна быть у простого сторожа дачного поселка.
– Ничего себе тишина и покой! – хмыкнул Севка. – Я слышал, у вас тут маньяк восемь человек зарезал!
– Да не маньяк, а алкаш, – еще шире заулыбался Лунев. – Его уже поймали и посадили. Так что опасаться больше нечего. А вы какое кино снимаете?
– Страшное, – выпучил глаза Севка.
– Триллер?
– С элементами мистики. Иди, Кристи, иди! Дойдешь вон до того домика, сделаешь вид, что повстречала маньяка, и с визгом побежишь к машине. Понятно?
Нужно было брать быка за рога, пытать этого сторожа и расспрашивать, но Севке почему-то не хотелось этого делать.
Совсем не хотелось, хотя на кону стояла жизнь и свобода папани.
Кристи «включила» артистку и пошла искать маньяка.
Севка, пересилив себя, решил все-таки выжать из этого сторожа с голливудской улыбкой все, что возможно.
– Вот скажите, Светозар, режиссеру страшного кино, как могло такое получиться, что какой-то алкаш при наличии сторожа зарезал восемь человек?
Лунев немного погрустнел и, заинтересованно глянув в сторону Кристи, сказал:
– А вы знаете, кто оказался убийцей?
– Нет, – соврал Севка. – Откуда мне знать?
– Убийцей оказался мой коллега. Сторож кладбища! – Светозар захохотал, и Севку покоробил этот беспардонный хохот. – Скажите, разве я мог в чем-то подозревать человека, которого хорошо знал и который работал по соседству? Ну ходит себе и ходит по поселку, что мне его, гнать, что ли?
– А он ходил?
– Регулярно тут ошивался. То банки алюминиевые собирал, то просто так прогуливался.
У Севки стало кисло во рту. И на душе горько-горько.
Вот он – свидетель, который на суде, не моргнув глазом, подтвердит виновность Фокина-старшего. И никогда – никогда! – Севка больше не увидит папаню.
– Вы были знакомы со сторожем кладбища лично?
– На уровне «Привет, как дела?», не больше.
– Вы живете здесь?
– Да, в сторожке. Это удобно, когда работаешь и живешь в одном месте.
– Ясно. А убитых вы знали?
– Вы ведете себя как следователь, – хмыкнул Лунев. – Я уже отвечал на эти вопросы в полиции.
– Все режиссеры немного следователи, а все следователи чуть-чуть режиссеры.
– Наверное, вы правы. Да, я знал убитых, но не всех. Пчеловода Ивана Петровича трудно было не знать, его пчелы всех покусали, и меня в том числе. Мария Ильинична – пенсионерка, тоже личность известная. Она коз разводила, а все козы – жуткие сволочи. Все топчут, ломают и жрут. Ученый-физик редко тут бывал, за дачей в основном его мать ухаживала. А тут приехал первый раз за все лето вместо матери грядки полить и – на тебе. Убили! С Сержиком я иногда здоровался. Больше я никого из зарезанных лично не знал. Я же всего лишь сторож, а не… – Его слова прервал пронзительный визг Кристи. Вероятно, она действительно обладала актерским талантом, потому что с ужасом на лице и, распугав своим ультразвуком всех птиц, пронеслась мимо Севки и запрыгнула в машину.
– Ух ты, как мы умеем, – восхитился такой экспрессией Севка. – Может, «Анну Каренину» с ней в главной роли снять?
– Вы меня в главной роли снимите, – вкрадчиво попросил Лунев.
– Я подумаю, – кивнул Фокин. – Если продюсер согласится, чтобы Каренина была высоким блондином, я свяжусь с вами!
– А камеры где? – огляделся Светозар.
– Камеры, камеры… Дались вам эти камеры… А, кстати, в «Соколике» есть видеонаблюдение?
– Откуда? Здесь же не банк и даже не автостоянка. – Светозар внезапно смутился. – Простите, я могу оставить вам свой телефон, если вдруг… если вам понадобится актер?
– Конечно. – Севка раздраженно забил в мобильный номер, который продиктовал Лунев, и пошел к машине.
Что-то заигрался он в режиссера. Если так дело пойдет, придется покупать камеры и нанимать операторов. Оглянувшись, Фокин увидел, как Светозар пружинистой походкой идет к лесу.
Сторож в белом, мечтающий сняться в кино…
Чего только не увидишь, занимаясь частным сыском!
Кристи полулежала на заднем сиденье с закрытыми глазами.
– Хорошо визжала, – похвалил ее Фокин. – Достоверно.
– Там… там еж! – Растопырив пальцы, Кристи изобразила ежа.
– А-а! – разочаровался Фокин. – Ты боишься ежей?
– Я боюсь мышей, а ежи их едят.
Было что-то тонкое в этом заявлении и в этом изысканном страхе, но Севка не смог понять что.
Он достал телефон и позвонил Лаврухину.
– Мне нужно официальное разрешение следователя на свидание с отцом, – приказным тоном сказал он в трубку.
– Вот следователю и звони, – огрызнулся Лаврухин.
– Мне нужно разрешение следователя на свидание с отцом, – с нажимом повторил Севка. – Иначе…
– Ладно! – выдохнул Вася. – Я позвоню тебе, если сумею договориться. Только обещай, что отстанешь от меня на неделю!
– На два дня, – пообещал Фокин.
– Сволочь.
– Гад.
Обменявшись с Лаврухиным привычными любезностями, Севка вырулил на трассу и неторопливо поехал по правой полосе, размышляя, что делать дальше.
– Я его видела, – вдруг с придыханием сказала Кристи.
– Кого? Ежа?
– Светозара! Нет, я где-то видела его раньше! – Кристи потерла виски, стимулируя мозговую деятельность. – Точно видела! Совсем недавно.
Севке было неинтересно, где и кого видела Кристи, поэтому он прибавил газу, перестроился влево и погнал в город.
– Нет, ну где-то я его видела, причем совсем-совсем недавно! – твердила секретарша, забыв про ежа и про камеры.
Свидание с папаней назначили в два часа дня.
Севка отвез Кристи в офис, а сам рванул в РОВД. На сей раз все было правильно – в комнате для свиданий, где стояли стол и два стула.
Папаня выглядел плохо. Трезвый взгляд выдавал жесточайшую депрессию, а трясущиеся руки – губительное отсутствие алкоголя в крови.
– Есть? – щелкнул папаня себя по шее, едва Севка зашел в комнату без окон.
– Не положено, – потупился Севка, ощущая сильнейшее чувство вины перед папаней и пристальный взгляд конвойного через глазок в двери.
– А новости?! Что в мире творится, Севун? Мне тут радио не дают слушать, – пожаловался Генрих.
– «Шаттл» опять не взлетел. У него там что-то с обшивкой.
– Ты посмотри! – хлопнул себя по ляжкам папаня. – И ты говоришь – не положено?! Так он же никогда не взлетит, если ему не помочь. – Фокин-старший опять щелкнул себя по шее и вдруг серьезно сказал: – Может, пить бросить? А то видишь, какая белиберда вышла.
– Ты здесь уже бросил, – усмехнулся Севка. – И если сейчас не напряжешь свои мозги, то «Шаттл» навсегда останется без твоей поддержки.
– Навсегда, – эхом отозвался папаня, судорожно почесав то место на шее, по которому щелкал. – Севун, я где-то слышал, что вместе с алкоголем из организма выводятся клетки мозга. Вот ты говоришь «напряжешь мозги», а как я напрягу то, что давным-давно покинуло организм?
– На пару килобайт памяти я могу рассчитывать?
– Не знаю, давай проверим.
– Скажи, как у тебя очутилось спиртное, которое принадлежало убитым?
– Не знаю! – Папаня вскочил и пробежался по тесному помещению. – Не зна-ю! – снова сел он за стол. – Вот скажи, Севун, где я спиртное беру?
– Я приношу, – начал перечислять Севка, – ты сам покупаешь в ближайшем магазине и… Признайся, ты с могил что-нибудь таскаешь?
– Ну… – замялся папаня, – что значит «таскаю»?!
– Берешь вино и водку, которые родственники оставляют на могилах?
– Только когда голяк совсем, – покраснел Генрих.
– У тебя по три раза на дню голяк, – вздохнул Севка.
– А при чем тут убийства?
– Не знаю. Но как-то же бутылки, которые принадлежали жертвам, оказались в твоей сторожке!
– Это подстава, Севун, – зашептал Генрих. – Я не встречал в жизни еще ни одной пол-литры, по которой можно определить, кому она принадлежала до того, как оказалась у меня.
– А криминалисты на что?! Нет, у тебя точно весь мозг вытек. Во-первых, часть этих бутылок были очень дорогие, тебе такие не по карману. Во-вторых, домашнее вино, разлитое в хозяйскую посуду, ни с чем не спутаешь, и родственники его опознали.
– Ну, не знаю тогда. – Генрих Генрихович ссутулился, скукожился и стал как будто в два раза меньше.
– Вот и я не знаю, – вздохнул Севка. – Боюсь только, с этим незнанием тебя на всю оставшуюся жизнь упекут за решетку.
Папаня еще больше ссутулился и еще сильнее уменьшился.
Никогда никого Севке не было так жалко. Никогда комок в горле не душил так сильно, и впервые в жизни Фокин остро почувствовал правильность выражения «сердце кровью обливается».
– Папань, а что ты делал в «Соколике»?
– Понятия не имею. А что я там делал?
– Дачный сторож говорит, что часто видел тебя там. То ты банки алюминиевые собирал, то просто так шастал.
– Ну, значит, собирал. Значит, шастал, – безучастно откликнулся Генрих.
– Ты совсем с ума сошел?! – заорал Севка. – Совсем сбрендил?! Ты не понимаешь, что творишь своим безразличием и своей придурочной невменяемостью?! Ладно, тебе на себя плевать, но ты обо мне подумал?! Я сиротой останусь, круглым сиротой! А мне еще тридцати нет! – Севка вдруг зарыдал – всерьез и по-настоящему, – с истеричными всхлипами, соплями и слезами величиной с горох.
– Ну… ты… это… Не хорони меня раньше времени-то, Севун, – растерялся папаня. – Может это, того… правда восторжествует? Разберутся, поди, кто мне бормотуху подсунул! А в «Соколике» я банки не собирал, что я, больной или бомж какой? Пару раз заходил, не спорю, но только затем, чтобы поговорить с дачниками по поводу свалки. Я хотел уговорить их, чтобы они жаловаться на нас перестали! Наш директор кладбища пообещал через месяц свалку ликвидировать. Не расстраивайся ты так, Севун!