Я чувствую, как он подается вперед. Ничего не видно, но дыхание приближается. В голове возникает мысленный образ длинной зубастой пасти с черным, вываленным наружу языком, хотя я понятия не имею, насколько он верен.
— Ты святой или проклятый, раз сумел пройти через все это, — говорит он, и я чувствую, как он рад, что моя судьба в его руках. — Мне еще предстоит выяснить, кто именно, но к этому мы скоро вернемся.
Ранее…
В трюме не осталось «Грозовых птиц», а «Громовых ястребов» на «Геометрическом» никогда не было, поэтому десантироваться им предстояло в грузовом модуле. От экипажа эсминца сохранился лишь основной костяк — пара сотен смертных, из которых часть все еще донашивали форму Стражников Шпилей. В былые времена, готовя десантную капсулу, они смотрели бы на своих повелителей, Легионес Астартес, с благоговением, но события последних месяцев пошатнули устои. Они своими глазами видели уничтожение Просперо, и это сокрушило остатки силы духа, еще жившей в них.
Вероятно, когда началось разрушение планеты, у многих там оставались семьи. Каллистон знал, что они важны для смертных. Сам он уже не мог припомнить, каково это — считать подобные вещи значимыми, но тоже ощущал утрату, правда, иного рода.
Запущенный транспортник неуклюже летел вниз в сгущающейся атмосфере, реагируя на команды пилота, словно чересчур норовистый конь. Пульт управления не был рассчитан на огромные ручищи космодесантника, а в воздухе носились тучи пепла, поднятого с выжженных равнин остатками свирепых бурь, бушевавших над континентом.
Транспортник тяжело ударился о поверхность планеты, встряхнув свой экипаж, запертый в фиксирующих клетях, пока тормозные двигатели гасили инерцию падения. Никто из воинов отделения не сказал ни слова. Клети с шумом распахнулись, выпуская их наружу, чтобы разобрать оружие. Каллистон, Арвида и остальные боевые братья надежно закрепили в магнитных держателях болтеры и силовые клинки, и задние двери отсека широко раскрылись.
В грузовой отсек ворвался воздух Просперо. Сквозь дыхательный аппарат шлема Каллистон ощутил жар, словно из доменной печи. Воздух был еще горячим и имел горький привкус из-за примеси пыли с развалин.
Спустилась ночь. Небо было черно-красным, как запекшаяся на ране кровь, с неряшливыми клочьями теней на месте проплывающих пыльных облаков. Повсюду на фоне линии горизонта виднелись разрушенные здания, остовы библиотек и хранилищ, арсеналов и исследовательских станций. Стояла мертвая тишина, если не считать стихающий гул спаренных двигателей посадочного модуля и легкий шелест горячего ветра.
Каллистон спустился по рампе первым. Едва он сошел с нее, под подошвами захрустело. Он посмотрел под ноги. Земля Просперо блестела: она была усыпана слоем битого стекла, глубоким и рыхлым, как свежевыпавший снег.
Когда-то здесь повсюду было стекло. Пирамиды, библиотеки, галереи. Теперь все обратилось в прах.
— Прочесать местность, — приказал Каллистон по воксу. — Держите оружие наготове. Точка сбора — Алеф.
Оставшиеся космодесантники медленно двинулись в разные стороны от места высадки. Два воина, пилотировавшие модуль во время полета, остались охранять его, расположившись у конца рампы под прикрытием хвостовой части фюзеляжа. Остальные семеро опустили болтеры и, стараясь двигаться как можно тише, зашагали по сверкающей стеклянной пыли. Они выстроились полукругом, и каждый брат направился к одному из зданий, видневшихся впереди. Воины держались примерно в сотне метров друг от друга, растянувшись в широкую цепь. Они принялись методично прочесывать лежащие перед ними пустынные улицы.
Каллистон движением век щелкнул по руне, переключая линзы в режим ночного видения. Воздух вокруг наполнился мерцанием разноцветных контуров. Там не было ни рун целеуказания, ни данных о жизненных показателях, ни предупреждений о приближении. Одни пустые остовы разрушенных зданий маячили перед ним в горячем мареве.
Никто не болтал по системе связи. Боевые братья шли вперед в почтительном молчании. Они ступали по останкам своего родного мира. Каллистон чуть приподнял голову, разглядывая выступивший из темноты высокий металлический стержень. Он был более сотни метров в высоту, но тонкий, будто обгоревший древесный ствол. Когда-то он поддерживал более высокое строение, а теперь покачивался в одиночестве, один из немногих уцелевших в огненных бурях, бушевавших в Тизке.
Город Света. Родина нашего народа.
— Вы что-нибудь нашли, брат-капитан? — донесся голос Арвиды по закрытому каналу связи.
Арвида шел чуть впереди и немного в стороне от остальных. Во время другой операции Каллистон, возможно, сделал бы ему замечание.
— Ответ отрицательный, — ответил капитан, стараясь лишить свой голос любых эмоций. Даже на расстоянии в сотню метров он чувствовал скептицизм Арвиды. Здесь, на Просперо, способность Каллистона к чтению мыслей вновь достигла своего пика, и настроение каждого воина отряда было для него очевидно.
— Здесь, наверное, уже ничего не осталось, — сказал Арвида.
— Возможно.
— И сколько мы будем искать?
— Это решу я. Побереги силы для охоты, брат.
Каллистон отключил связь.
Отряд двигался дальше, углубляясь в разрушенный город. Темнота цеплялась за подножия рухнувших стен, просачивалась под притолоками обожженных плазменными зарядами дверных проемов, ведущих в никуда.
Каллистон почувствовал, как под его башмаком что-то хрустнуло, и посмотрел вниз. Там лежала грудная клетка, раздавленная его тяжелым сапогом — хрупкая и черная, как уголь. Она была слишком маленькой, чтобы принадлежать взрослому…
Он оглядел улицу. Впереди она была усеяна костями, судя по размеру, человеческими.
На дисплее его шлема что-то мелькнуло. Каллистон мгновенно насторожился, хотя сигнал, руна опасности на самой границе дальности детектора в его доспехах, исчез так же быстро, как появился.
— Капитан, — позвал по воксу Фарет, один из воинов его подразделения. — Думаю, вы захотите взглянуть на это.
Каллистон щелчком подтвердил свое согласие. Руна опасности на его дисплее больше не появлялась. Возможно, ошибка прибора или какая-нибудь неисправность авгуров дальнего действия, встроенных в доспех.
И то и другое было маловероятно. Каллистон снял болтер с предохранителя и двинулся в сторону отметки, обозначавшей Фарета, по-прежнему оставаясь наготове. Он прекрасно сознавал опасность, равно как и возможности.
На Просперо был еще кто-то живой.
— И что же ты почувствовал, увидев уничтожение родного мира?
Вопрос меня удивляет. Какая разница, что я вообще чувствую? Если бы этот допрос вел один из тех, кто захватил планету, я мог бы ожидать расспросов о местонахождении остатков моего легиона, о силах уцелевших — о том, что, по крайней мере, имеет отношение к военному делу.
Но этот допрос какой-то странный. У меня такое ощущение, что я здесь не ради информации, которую способен дать. Нет, этому невидимому дознавателю нужно нечто другое.
— Неудобство, — отвечаю я. — Но не более того. Мы примерно представляли то, что увидим. Мой сержант-провидец предупредил нас о том, что произошло, в самых общих чертах.
Упомянув Арвиду, я гадаю, жив ли он. Быть может, его тоже допрашивают сейчас в такой же комнате, или он лежит мертвый в стеклянной пыли города.
— Неудобство?
Кажется, это слово раздражает дознавателя — его дыхание становится неровным.
— Вы были слабаками, — говорит он грубо и обвиняюще. — Вы вернулись сюда, как гнусные трофейщики, чтобы подбирать жалкие крохи того, что сами позволили уничтожить. Будь это мой мир, я ни за что не покинул бы его и убил бы любого, кто посмел приблизиться к нему. И пропади пропадом все приказы моего примарха! Вы оказались слабыми, капитан Каллистон. Слабыми!
Он подчеркивает это слово, будто плюется им. Я чувствую, как его тело придвигается ближе. Теперь силуэт вырисовывается во тьме, у самого стула. Мое лицо обдает дыхание, жаркое и едкое, как у собаки.
— Если бы мы знали… — начинаю я, пытаясь оправдываться. Не понимаю, почему я чувствую настоятельную потребность сделать это. Не имеет значения, что этот дознаватель думает обо мне, поскольку моя совесть чиста.
— Если бы вы знали! — ревет он, прерывая мои робкие попытки и обдавая лицо брызгами слюны. На мгновение мне кажется, что он впал в ярость, но потом я понимаю, что дознаватель смеется. — Только послушай, что ты несешь, легионер Тысячи Сынов! Вы всегда были такими самодовольными, расхаживая по мирам, завоеванным доблестью других легионов, и упиваясь своим высшим пониманием того, что мы нашли для вас. Грязная военная работа была не для вас. О нет! За вас ее всегда делали другие воины, рисковавшие жизнью в сражениях, чтобы вы могли часами просиживать в своих библиотеках. Вы хоть догадывались, как мы вас презирали?
— Мы прекрасно знали об этом, — говорю я.
Это правда — мы действительно знали, насколько наши братья не доверяют нам, и поэтому изо всех сил старались их не провоцировать. Он не прав, говоря, что мы похвалялись своим высшим знанием. Напротив, мы скрывали его и пытались демонстрировать как можно реже. Выходит, и инстинктивное поведение можно истолковать превратно.
— Знали?! Вы могли бы сражаться как воины, а не заниматься колдовством. У вас был выбор. Я не понимаю!
Был ли у нас выбор? Просперо являлся миром, пропитанным психическими возможностями Великого Океана. К добру или нет, но это коснулось всех. Я не думаю, что мы могли отказаться от возможностей, которые это открывало, даже зная, что другим легионам сие не по вкусу.
В конечном счете, этот вопрос лишен смысла. Мы сделали то, что сделали, и никакая сила во Вселенной не может изменить прошлое.
— Мы сражались, — отвечаю я, вспоминая покорение Сорокопута, когда сам Магнус вел нас в битву. Он был великолепен, неудержим, как Русс или Лоргар — любимый сын Императора в каждом шаге. — Мы сыграли свою роль.
— Теперь этому конец, — парирует мой оппонент с жестоким удовлетворением. — Ваша роль действительно сыграна. Ваши пирамиды разрушены. А вашему ублюдку-примарху свернули шею.
Он ненавидит нас, и эта ненависть не стала слабее после унижения моего легиона. Может, поэтому он и притащил меня сюда. Чтобы позлорадствовать. Мое мыслезрение начинает проясняться, и я чувствую ужасную неудовлетворенность, кипящую в моем дознавателе. Его оставили здесь, в то время как остальные отправились покорять другие миры. Это одна из причин его гнева. Скоро он выплеснет его на меня.
Но я не могу поверить, что эта причина единственная. Теперь я понимаю, как мало мне известно. Почему был уничтожен Просперо? Что именно навлекло на нас такую участь? Это незнание мучительнее всего, что уготовано мне дознавателем. Умереть, так и не узнав правду, будет самым постыдным из всех возможных исходов, который лишь докажет, что Арвида правильно сомневался насчет возвращения.
Могу ли я использовать неуравновешенность моего дознавателя? Не выдаст ли он тайну, если я стану побуждать его к этому? Опасный путь! Его сдерживаемый гнев сродни ярости дикого зверя — свирепой и безрассудной. С другой стороны, мне нечего терять. Мой легион рассеян, примарх пропал, родной мир превращен в безжизненный каменный шар. Мне бы хотелось получить хотя бы часть ответов на вопросы, прежде чем он утратит контроль над бушующим в нем пламенем и прекратит наш разговор.
— Магнус жив, — говорю я. — Если бы он умер, я бы знал. Мы вернулись сюда именно потому, что надеялись его найти. Похоже, тебе известно все и про нас, и про то, что случилось с планетой. Ты намекаешь на то, о чем я могу лишь догадываться. Поскольку тебе известно много, а мне мало, может, мне стоит задавать тебе вопросы?
В почти полной темноте я замечаю лишь мгновенную грязно-серую вспышку. Вылетевшая из тьмы латная перчатка хватает меня за горло. Пальцы сжимаются, причиняя боль, как раз между подбородком и стальным ошейником, удерживающим мою голову.
— Ты для меня добыча, изменник, — кровожадно рычит голос. — И ничего более! Если забудешь об этом, умрешь мучительной смертью.
Эта угроза немногого стоит. Однако, пытаясь вздохнуть, я понимаю кое-что другое. Силы, черпаемые мною из эфира, возвращаются. Конечно, они пока еще малы, но потихоньку вливаются в меня в полутьме. Быть может, он знает об этом, а может, и нет. В любом случае, теперь передо мной забрезжила надежда. Чем дольше все это продлится, тем сильнее я стану. И, возможно, стану достаточно сильным, чтобы порвать оковы.
Лишенные дара воины всегда недооценивали возможности разума. Несомненно, потому что мы, наделенные этим даром, никогда не любили пользоваться им без крайней необходимости.
Дознаватель разжимает кулак, и я жадно глотаю пахнущий кровью воздух. Он отодвигается, хотя я продолжаю чувствовать его возбуждение. С трудом сдерживает ярость, словно голодного зверя, рвущегося с ненадежного поводка.
— Сколько человек было в твоем отряде? — спрашивает он, с трудом беря себя в руки.
Это хорошо. Надеюсь, у него еще много таких вопросов. Я буду подробно отвечать на каждый из них, дожидаясь, когда способность повелевать эфиром возвратится.
— Девять, — говорю я, и хотя голос мой звучит угрюмо и зло, в душе разгорается предвкушение того, что должно случиться. — Нас было девять.
Ранее
Когда Каллистон подошел, Фарет сидел на корточках у подножия колонны. Она переломилась на высоте около двух метров, усеяв камнями все вокруг. Впереди виднелись развалины других сооружений; от некоторых остались лишь раскачивающиеся над глубокими воронками балки.
— Что у тебя? — спросил Каллистон, тоже опускаясь на корточки. Фарет молча указал на землю.
Среди оплавленных камней лежала перчатка. Каллистон поднял ее и повертел, разглядывая на свету. Свинцового цвета, она была готова развалиться на куски. Перчатка явно от силового доспеха Астартес, ни один смертный не смог бы носить такую штуку. Двух пальцев недоставало, и оставшиеся на их месте обрубки почернели от копоти. На тыльной стороне ладони, там, где основная керамитовая пластина защищала кулак воина, была вырезана руна. Исполнение искусное. Даже Каллистон, который не являлся знатоком мастерства ремесленников, мог оценить его тщательность и кропотливость.
— Кто из наших братьев использует такие руны? — спросил он сам себя.
Он вновь мысленно вернулся к нападению на Сорокопут, название, которое его легион дал Заливу Ковчега Секундус. Именно там произошло первое столкновение Магнуса и Русса из-за сохранения библиотек авенианцев. Страшный день! Каллистон был там, когда Король Волков вихрем пронесся по мощеной дороге. В его глазах светилось бешенство, и тогда казалось — еще немного, и космодесантники начнут сражаться друг с другом. Он помнил подлинное величие Волков Фенриса, ужасающую силу, заключенную в их подчиненных одной-единственной цели телах. Да, их удалось на время остановить при помощи колдовства, но в конце концов и эта преграда была бы сломлена. Они продолжали бы наступать, не обращая внимания на потери и настигая цель, как снаряд, пущенный из ствола орудия.
Безжалостность — сила, которую, однажды выпустив на волю, уже не остановить.
— Это их работа, — сказал Фарет. Его юный голос осип от волнения. — Волков Фенриса.
Каллистон поднялся, не отрывая глаз от перчатки.
Они всегда были главными подозреваемыми. Все знали о вражде между Магнусом и Руссом, равно как и о склонности Волков к внезапной и неконтролируемой жестокости. Поговаривали, что суд на Никее был устроен по наущению Русса. Ненависть Короля Волков к колдовству стала поводом для этого, и теперь, похоже, он дал волю своей нетерпимости.
Но как можно осмелиться на такое? Неужели Русс превратился в мерзавца и впал в варварство, погубившее его жестокую душу? Или это деяние было санкционировано свыше?
Чем дольше Каллистон смотрел на перчатку, вглядываясь в единственную руну, выгравированную на керамитовой пластине, тем больше вопросов теснилось в его голове. Одно дело — узнать, кто был преступником, и совсем другое — понять причины его поступка.
— Капитан, — позвал по воксу Арвида, нарушая ход мыслей Каллистона. — Доказательства. Тут есть следы космо…
— Знаю, — смертельно уставшим голосом ответил Каллистон. — Псы Русса.