В руке второго появился нож, блеснул, описывая полукруг.
— Рагдай! — предупредил Турецкий.
Рагдай мгновенно уклонился от удара и, приступая к выполнению заученной программы «человек с ножом», скользнул из-под руки и тут же схватил нападающего, широко раскрыв свою длинную пасть, за лицо — от уха до уха…
Четверо, что были слева, внезапно сбились в кучу, опутанные невидимой сетью.
— Бегите! — скомандовал Турецкий Марине, указывая налево.
Марина бросилась налево, увлекая Настю за собой, вперед и мимо груды тел, копошащихся под сетью.
Вдруг она потеряла Настину руку — та как будто вырвалась…
Марина замерла, не понимая, что произошло:
— Настя!
Настя стояла в трех шагах от груды тел под сетью и протягивала руки к матери. Руки плохо протягивались, беспомощно и конвульсивно сновали в воздухе: девочка зацепилась за невидимую сеть.
Марина бросилась к дочери и тут же попалась сама.
Теперь их было шестеро, участников безмолвного противоборства с сетью: четверо бандитов и Марина с Настей — в полутора шагах от них.
Все шестеро отчаянно бились, пытаясь вырваться… '
Турецкий с лету понял: дело плохо.
Первый, спровоцировавший столкновение, уже приходил в себя.
Парень, сбитый Рагдаем в первом броске, откатившись, уже встал и, оглядевшись, принимал в эту долю секунды решение. Он явно не собирался отступать.
«Это смертельный вариант», — успел подумать Турецкий.
Хлопнул выстрел, и взвизгнул задетый пулей Рагдай.
Восьмой! — понял Турецкий. В засаде.
Только теперь он увидел его, в дендрарии, за забором на дереве, метрах в пяти от земли…
Турецкий слегка согнул ноги, как будто намереваясь сесть, поддернул стрелку брюк, и в ту же секунду в его руках появился его родной «марголин»…
Турецкий не любил громогласно хлопающих крупнокалиберных. «ТТ», «Макаров», «стечкин» — на медведей охотиться… Куда милей почти бесшумная мелкашка, стандартно переделанная на пятизарядную обойму. Конечно, она требует уменья и точности стрельбы. «Марголин» не сбивает с ног, не останавливает с ходу, как «Макаров», но тем-то он и хорош.
Турецкий выстрелил в крону дерева, растущего в дендрарии, и в первую секунду даже охнул вполголоса: «промазал»… Но вдруг увидел с облегченьем, как тот, сидевший на суку, расслабился внезапно и обмяк.
«В лоб попал, — мелькнуло у Турецкого. — Руками не взмахнул и пистолет еще только роняет. Это в лоб. Совсем хреново».
В наступившей внезапно тишине было отчетливо слышно, как, шелестя листвой, с дерева на землю упал пистолет. Убитый наповал его владелец застрял на дереве.
Марина вдруг закричала в ужасе: их с Настей стали подтягивать бандиты к своей груде тел.
«Понятно, — мгновенно сообразил Турецкий. — Мне ваши действия ясны: заложники необходимы вам как воздух».
В копошащейся мужской куче под сетью блеснул нож, другой…
Один нож резанул по сети, второй медленно и неуклюже поплыл под сеткой, передаваемый из рук в руки, в сторону Марины, Настеньки.
Настасья завизжала: их подтягивали, и нож уверенно приближался к ней и к маме.
Турецкий сморщился, как от боли, и быстро, почти не глядя, всадил четыре пули в копошащуюся груду тел под сетью… Всех четырех почти синхронно дернуло, как током. Пули впились в них — одна за другой с интервалом одна десятая секунды. Турецкий стрелял так быстро, как быстро мог стрелять его пистолет. Один, последний раз брызнуло.
«Мозги, — сообразил Турецкий. — Да я же их всех четверых убил! Зачем я их убил? Я мог бы только крайнему и в руку, что с ножом… А я убил… Как?! Почему?!»
Он чувствовал, что он убил сознательно, что он хотел убить, но почему — ему не вспоминалось.
— Рви плащ! Рви платье! — крикнул он Марине.
Марина поняла. И вскоре они с Настей были уже свободны.
— Беги! Быстрей беги!
Турецкий оценил ситуацию мгновенно: Рагдай держал лишь одного — того, кто заходил на них справа и попытался убить ножом Рагдая…
Оставались еще двое: тот, кто первый начал, провокатор, и с ним второй — сбитый с ног Рагдаем и откатившийся затем.
— Слышите, бегите! Я задержу, прикрою.
— Хватай их! — указывая на Марину и Настеньку, скомандовал «провокатор». — Хватай, не бойся, у него патронов нет, пять раз стрелял, я считал.
— Стоять! — Турецкий крикнул настолько громогласно и свирепо, что тот, второй, бросившийся было к женщинам, невольно замер. — Бегите, ну бегите же! — Турецкий чуть ли не стонал. — С тремя я справлюсь без труда! Прочь, прочь! Рагдай, фу, брось подонка! Столкни их с места! И вместе с ними — охранять!
Рагдай мгновенно понял и бросился к Марине, Насте рыжей молнией, подталкивая, увлекая.
Шок наконец оставил их. Марина с Настей побежали.
Они бежали по ночной булыжной мостовой приморского по-осеннему пустынного городка: почти голая женщина, почти голая девочка и очень мохнатый рыжий пес… -
Навстречу им летела легкая изморось, сверкая в тусклом свете редких фонарей.
Дул ветерок.
— Давай, давай! Ты отвлекай, не дай перезарядить. Все время со спины, чтоб он волчком крутился.
Круг замкнулся.
Стоящий сзади кинул нож в Турецкого, но промахнулся.
— Ни бэ, — сказал тот, что впереди, — уж я не промахнусь!
Он занес руку с ножом, но не успел метнуть: Турецкий выстрелил, всадив пулю точно в горло, пробив кадык и шейный позвонок.
В глазах оседающего на асфальт бандита мелькнуло удивление и ужас, почти мистический: ведь он считал — пять выстрелов.
— Ошибка вышла, — объяснил ему Турецкий. — Шестой патрон всегда ношу в стволе.
Пользуясь секундным замешательством, Турецкий отбежал и выскочил из «окружения», держа теперь обоих оставшихся бандитов перед глазами.
Но те, судя по всему, не собирались ничего предпринимать, стояли как потерянные…
Турецкий не спеша сменил обойму, перезаряжая пистолет:
— Ну что, ребята, продолжаем или перекурим?
Справа и слева почти одновременно раздался звук тормозов патрульных машин…
— Собирайтесь, ребята, — посоветовал Турецкий. — Сейчас на автомобиле катать будут… Бесплатно.
18
Папка с материалами об астрологии так и лежала, брошенная на кровати Турецкого.
«К черту! — подумал он, как только увидел ее. — Немедленно отдать коридорной… Чтоб больше чертовщины никакой!»
Марина и Настенька все утро пребывали в каком-то ирреальном мире, казалось, они плохо соображают, заторможены.
Турецкий знал: пройдет это нескоро, он сам прекрасно помнил свой первый раз, почти десять лет уже прошло, а он все помнит ту далекую и тоже предельно жестокую схватку. Задержание банды Лукьянченко в Марьиной роще.
Особенно он переживал за Настеньку. Конечно, их тормознули: седативка, транквилизатор, но как сравнить-то химию и жизнь?
Да и сам он был взвинчен не меньше. Ну, драка — сама по себе, а тут и нелепый допрос, собственноручные показания, которые пришлось писать почти полночи, пока Марину и Настеньку выхаживали в неврологии к счастью оказавшегося рядом военного госпиталя…
Это случайно, что все обошлось. Обошлось потому
лишь, что майор, немолодой, со шрамом на лбу, признался ему под конец с глазу на глаз:
— Я тебе честно скажу, Александр Борисыч, спасибо тебе. Я, если ты обратил внимание, даже не спрашивал тебя, зачем ты свой табельный ствол с собою в отпуск взял. Это мне понятно. Я тоже к матери во Владимирскую область езжу в отпуск, на рыбалку, и все равно пугач с собой беру. А там деревня же, что за дела? Нет, обязательно! А как же? Я в точности такой же, как и ты, — с семьдесят третьего года, было там дело одно у меня… Пока мы в мегафон кричали, они двух детей, заложников-то… Горло — вот так— и нам прямо под ноги из окна выкинули. А мы — в мегафон им: сдавайтесь, ребята, мы ждем. Подождали. И дождались: еще одного. И тоже без головы почти, старика. С тех вот пор я, если нож или ствол тем более увижу в руках, — сразу же в конечность — и стреляю: обезвредить! Но попадаю в голову. Всегда. Такой уж я стрелок неважный. Как ты, такой же. Дело я конечно же прекращаю, тут все понятно, даже не держи. И с прокуратурой будет порядок. А говорю все это тебе зачем? Иди и спи спокойно. А то смотрю, ты будто даже и переживаешь. Вот водки выпей и иди поспи. Держи за ерунду. Желаю повышения по службе. И с добрым утром!
Действительно, к тому времени уже рассвело.
И только еще полчаса спустя, уже по дороге назад, на подходе к своему люксу, Турецкий понял, верней, почувствовал: он так и стрелял, на пораженье, из-за А. Н. Грамова… Он обещал и начал выполнять.
Что-то уже сидело в нем, что-то, что выше его самого и больше его самого. Марина была права: после того дня, в Сочи, после фуникулера, что-то изменилось в их жизни, появилась какая-то подспудная тревога, ощущение человека, живущего на просыпающемся вулкане.
И эта стычка. Ведь он предчувствовал ее! Ну, может, не именно такое, но что-то, что-то, что-то!
Поэтому, возможно, был он так жесток: отделаться, покончить навсегда, забить и заглушить! Снять напрочь с повестки дня. И вместе с тем он убивал как автомат, стрелял, не чувствуя почти ничего. Вот это, может быть, и значит — прикоснулся? Как раз, возможно, Травин именно это имел в виду. Ведь Травин не дурак был. Возможно, Травин тоже «договорился»? С покойным А. Н. Грамовым? Очень может быть. И, например, он, Травин, Коленьку и задушил, а вовсе
и не Грамов, как? Нет, невозможно. У Травина ведь было алиби. Железное. Ну, хватит! Всю эту чертовщину прочь из головы!
Турецкий укрыл поплотнее пледом Марину и Настеньку, спавшую в объятиях Марины: кажется, он слишком много дал им феназепама — будут до обеда спать… А может, и до ужина. Взяв со своей кровати папку, Турецкий вышел из номера.
— Девушка, уборщица, которая вчера наш номер убирала, оставила там папку… — Турецкий положил папку на столик дежурной.
— Нет, это папка не моя, — коридорная отрицательно качнула головой. — Я ничего у вас не оставляла.
— Не вы — уборщица, я говорю!
— Все люксы убираю только я. У нас тут уже давно нет уборщиц. Сезон почти закончился.
Турецкий удивился.
— У нас зарплаты небольшие, и мы обычно работаем на двух ставках. Зимой, когда нет большого наплыва отдыхающих… Не поняли? Ну вот сегодня я дежурю в качестве администратора этажа, а вот вчера и завтра — я горничная. Вчера ваш номер убирала я. И эта папка — не моя.
— Так, может, кто-то еще заходил?
— Нет. В люкс никто без вас или меня зайти не может, — девушка слегка улыбнулась, сочувствуя неосведомленности Турецкого. — Ведь люксы на Особом положении, вы ж знаете, наверно…
— Спасибо.
— Ну, пожалуйста.
Вернувшись в номер, Турецкий еще раз оглядел папку, довольно пристально. Открыл и удивился. Страницы были явно другие… Шрифт другой. И текст — совсем другой.
Теперь это было интервью. С кем? С кем-то, кто, видимо имел широкий доступ к известнейшей болгарской прорицательнице Ванге. И странное какое-то интервью. Как протокол допроса. Вопросы ставились все так, чтобы ответ был однозначным, бинарным: «да» или «нет»…
«— Способна ли Ванга читать чужие мысли?
— Да.
— На любом расстоянии?
— Да.
— Может ли Ванга читать мысли не только своих соотечественников, но и иностранцев тоже?
— Да.
— Имеет ли каждый человек свой собственный «код», с помощью которого возможно определить нить его жизни?
Ответа нет.
— Возможен ли мысленный вызов информации о человеке или событии за определенный период времени? Или, скажем проще, конкретный ответ на конкретный вопрос?
— Да.
— А радиопередача, радиоволны вызывают у Ванги конкретный мыслительный образ?
— Нет.
— Ванга часто слушает радио?
— Нет.
— Само предсказание Ванги, его убедительность и конкретность зависят от серьезности проблемы, от силы человеческой личности, о которой идет речь?
— Да.
— А от физического здоровья человека или его психического состояния в данный момент?
— Нет.
— Зависит ли жизненный путь человека от силы его характера? Возможно ли изменить этот путь?
— Нет.
— Сохраняется ли человеческая личность после смерти? — Да.
— Может ли человек родиться вторично?
Ответа нет.
— Если считать, что человечество является разумным сообществом, находящимся на определенной стадии развития, то следует ли допустить параллельное существование другого, более высокого разума?
— Да.
— Где корни этого более высокого разума? В Космосе? — Да.
— Предшествовали ли нашей иные крупные цивилизации на Земле?
— Да.
— Сколько их было?
Ответа нет.
— Следует ли считать нашу цивилизацию «детским разумом»?
— Да.
— Существует ли во Вселенной разум, находящийся на той же ступени развития, что и наша цивилизация?
Ответа нет.
— Произойдет ли наша встреча с представителями иной цивилизации?
— Да.
— Если определенному лицу предсказать какое-либо несчастье или даже смерть, то могут ли они быть предотвращены?
— Нет.
— А такое же в отношении группы лиц, целого города или государства?
— Нет.
— Если бы Ванга сообщила людям все, что она видит и знает, то они захотели бы сразу покинуть этот, мир?
— Да.
— Ванга знает нечто, чего ей нельзя сообщать людям? — Да.
— Ванга располагает большим количеством такой «запретной» информации?
— Да».
Турецкий захлопнул папку, не дочитав, положил аккуратно на столик возле кровати.
Откуда взялась эта папка? Кто ее подложил им? Покойник Грамов мог бы ему сообщить все, что считал нужным, и не прибегая к подобным приемам… Если же папку подкинули просто люди, то люди, осведомленные о ситуации более, чем он знает о ней сам. Тот же Навроде еще в Москве вполне определенно дал понять, что он, Турецкий, в зоне его интересов. Сегодня их попытались убить. Почему? За что?
Тот милицейский майор со шрамом на лбу объяснил все предельно просто, до примитивности просто:
— Конечно, какая ж случайность? Определенно кого-то они ожидали. И перепутали. Тут, через наш городишко, проходит по крайней мере два транзита: шоссе, порт, аэродром, наркотики качают из Азии и прямо в Европу, через турок или болгар. У нас тут разборки отличные бывают. Они тебя приняли не за того. Ведь ты же не член ЦК, а поселился в люксе. Не секретарь горкома. Не Кобзон. Что? Говоришь, — кого же они ждали? А вот мы скоро и узнаем. Как появится какой-то, лет под сорок, с бабой и собакой. И в люкс поселится. Вот он и будет тот, кому все это и предназначалось. Потерпи. Увидим. Сам придет. Теперь уж точно: этих покромсал ты. И тут же он, настоящий-то: он тут как тут — хозяйство прибирать… Он не явился — почему? Видать, предупредили. Теперь сообщат — шесть трупов. Тут же прилетит. Ты не волнуйся.
Вот так. Все просто.
Но Турецкий не разделял эту несколько наивную веру в прямолинейный ход Событий.
Все было, на его взгляд, сложнее. Больше всего ему не нравилась заметная эклектика происходящего, смешение жанров. Его видения, договор с покойным Грамовым, внезапная болезнь и выздоровление Настеньки были событиями одного как бы ряда, одной «пьесы»… Реальные бандиты, подкинутая рукопись, замена текста были, очевидно, из другой оперы. И это «из другой оперы» очень напоминало Турецкому всегда почти каллиграфический почерк «смежников», коллег из МБ… Со сменой текста в папках и с неумело подобранной группой бандитов. Все это содержало легкий налет халтуры, недоработки, профессиональной неполной компетенции.
Турецкий знал прекрасно, что на десяток мастеров из «смежников» извечно приходились две-три «блатняжки», деточки цековских и «возлецековских» пап и мам… Они-то часто и портили игру остальным. И сразу все дело, естественно, насмарку — в ноль секунд… Это непреложное обстоятельство было ахиллесовой пятой «смежников», одновременно и их «торговой маркой», отличительным признаком, отчетливым указанием на их причастность, и вместе с тем это было и горем, бедой работавших в бывшем КГБ настоящих профессионалов.
Надо обмозговать все еще разок, — решил Турецкий. — Но сперва укрыться. Исчезнуть временно. Вернуть себе инициативу, подумав крепко…
В этот момент Турецкий даже и не предполагал, что время на обмозговывание предоставится ему еще ой как не скоро…