И обмозговывать тогда ему придется не только это, но и еще два пуда новых фактов.
…На следующее утро на маленьком уютном АН-24 они оторвались от земли и улетели в глушь, подальше в горы, от побережья километров за триста.
При покупке билетов и на регистрации Турецкий предъявил свой второй комплект документов. У него, как у многих людей его профессии, были разные удостоверения — на разные случаи жизни.
Рагдай попал на самолет сидящим тихо в чемодане: собака, ясно, яркая примета. Так как по новым документам Турецкий был теперь майором госбезопасности, то он пронес багаж с Рагдаем, минуя предполетный пункт контроля… Да и «марголин» свой он тоже не хотел засвечивать особо…
Марина с Настенькой садились в самолет сами, как будто бы отдельно от Турецкого. При регистрации Марина предъявила паспорт на Арбузову Татьяну Викторовну, гражданку СССР, жительницу Томска. В ее паспорт была вписана также ее дочь, Нина, восьми лет.
Марине этот паспорт дал, естественно, Турецкий.
О том, что они улетели в горы, не узнал даже новый приятель Турецкого — местный пожилой майор со шрамом на лбу.
19
Самолет взял курс на восток, забираясь повыше, чтобы пройти над хребтами с запасом.
Турецкий уже почти окончательно успокоился. Конспирация прежде всего. Уйти из-под контроля, исчезнуть на время — главное, что ему удалось.
Регистрация, посадка, отлет — все прошло на редкость гладко, без сучка и задоринки, если, конечно, не считать того, что в последний момент им пришлось долго сидеть в самолете и ждать: с ними одним рейсом летело какое-то районное начальство, для которого по заведенным номенклатурой правилам специально освободили головной салон. Слуг подвезли отдельно, к переднему трапу, чтобы они, избавь Бог, не шли по проходу салона и не вступили б с народом в контакт.
Из «общепассажирского» салона было видно лишь, как мимо самолета промелькнули две тридцать первые «волжанки» — черная с «белой костью» внутри, как обычно, и бежевая, очевидно, с «мальчиками», и сразу исчезли из сектора обзора, зарулив вплотную к переднему трапу.
Тут же после этого таинственного прибытия по радио в салоне предупредили, что для разных нужд можно пользоваться лишь туалетом в хвостовом отсеке.
Приняв на борт начальство, самолет сразу вырулил на взлетную полосу и без малейшей проволочки разбежался и взлетел.
— Вот видишь, — Турецкий наклонился к Марине. — Все у нас ранжировано, распределено и разложено по полкам. Хронометрировано. А мы с тобой залезли здесь слегка в чужие сани: с собакой отдыхать, жить в люксе и т. д. И ты, конечно, докрутила тоже…
— Чего я «докрутила»?
— То, что ты им, этим паханам-то местным, добавила уверенности: своим прекрасным внешним видом, умением держаться… Да и вообще. Мы отдыхали словно мафиози и вместо них едва не поплатились. Если подумать, это справедливо: помнишь, Настя: «Кто хлебал из моей тарелки и все выхлебал?»
— Нет, не помню.
— А «не садись на пенек, не ешь пирожок»?
— Это помню.
— Ну вот, даже ты помнишь! А мы вот сели от ума большого на пенек…
Турецкий говорил все это лишь для того, чтобы успокоить Марину, хотя ему и самому хотелось в это верить всей душой. Ну пусть еще семь дней! Пусть! Им оставалось отдыхать неделю.
— Так вот я говорю: тут некого винить! Тем более валить все на умершего родителя! Отец твой абсолютно ни при чем здесь!
— Мне так не кажется. И на душе все так вот… кувырком.
— Ты много думаешь об этом. Ты не думай.
Самолет давно уже миновал три хребта, быстро промелькнуло ущелье внизу под крылом, самолет снизился и начал заходить на посадку посреди окруженной горами долины.
Первым, как обычно, выгрузили невидимое, но вечно незримо присутствующее начальство: к переднему трапу мгновенно подрулил новый, надраенный «РАФ». Только когда пассажиры переднего салона покинули взлетное поле, начали выгружать всех остальных…
— Ну, видишь, долетели! — прошептал Турецкий Марине на ухо. — А что бы стоило папаше твоему наш самолет там, над горами, грохнуть? И были б мы самоубийцы. Но я шучу! Шучу, шучу, не обижайся…
— Ты, Саша, забываешь про начальство, — так же тихо ответила Турецкому Марина. — Они нас и спасли, я думаю. Возможно. Советская-то власть им, «форзи», тут нужна. А нас с тобой они сгребут отдельно. Ты только дай им срок. Да нет, шучу. Шучу, как ты, советской власти — слава!
Из самолета они вышли уже без всякой конспирации: Рагдай бодро бежал впереди. Все четверо почувствовали, что здесь, среди гор, им всем чуть-чуть полегче стало.
Солнце висело уже высоко, и горы, сразу окутавшиеся сизой пеленой, и от того ставшие в его ярких лучах волшебно-прозрачными, казались им тем не менее могучей, надежной защитой.
К вечеру, однако, это ощущение заметно ослабло. Солнце мгновенно закатилось за горы, как это бывает только на юге, долину начал заволакивать туман. Он шел слоями, слой за слоем: холодный, мутный, недобрый…
Не прошло и получаса после того, как последний кроваво-красный луч закатного солнца погас, словно выключился над черным силуэтом хребта, а их семиэтажный отель уже казался темной башней, утесом в белесом и безбрежном океане туманной дымки.
— Давай мы Настеньку положим сюда, на нашу кровать? — предложила Марина.
— А я пойду спать в соседнюю комнату?
— Нет, это тоже плохо. Я боюсь оставаться с ней одна.
— Я могу лечь на пол.
— Мне тебе туда постелить нечего.
— А ничего и не надо. Я надену свитер, лыжные брюки и лягу в обнимку с Рагдаем — вместе нам будет не холодно.
— Вот это правильно. Твой свитер в моем чемодане, а лыжные брюки, по-моему, в твоем — там справа, под рубашками… Вот, возьми свитер, сейчас найду брюки…
Рагдай внезапно приподнял голову, тревожно прислушался…
И вдруг вскочил, поскуливая.
— Что?! Что случилось?!
Они оглядывались лихорадочно, но абсолютно ничего не замечали.
Пес завертелся на месте, повизгивая и скуля. Он был весьма взволнован и напуган.
— Что?!
Но пес не мог им объяснить, ответить…
В комнате распахнулось окно, с треском, внезапно, ночной ветер со снегом ворвался в комнату.
Турецкий и Марина в ужасе повернулись к окну.
— Ты что, Рагдай?
Турецкий подскочил к окну и выглянул.
Ни зги не видно. Мрак. Туман.
— Рагдай, иди сюда! — позвал пса к окну Турецкий.
Но Рагдай, залаяв, бросился прочь от окна, к двери.
— Что ты испугался, пес?
Рагдай, опять залаяв, бросился на дверь.
— Он зовет нас! — понял Турецкий. Он быстро распахнул дверь.
Рагдай буквально на секунду выскочил из номера в коридор и тут же вернулся, призывая лаем последовать за ним.
— Пойдем, иду с тобой! — Турецкий вышел в коридор, но тут Рагдай уперся и, схватив Турецкого зубами за рукав, потянул его назад в номер, к кровати, на которой уже сидела разбуженная происходящим Настенька.
Рагдай вскочил к ней на кровать и снова бросился за дверь… Опять, скуля, туда-сюда метнулся…
— Смываемся?! — спросил его Турецкий, чрезвычайно плохо понимая, что происходит.
Рагдай залаял с воем, громко, утвердительно.
Турецкий подхватил в охапку полусонную Настю, замотал ее в плед, крепко прижал к себе.
— Бежим, Марина!
Они бежали сломя голову по лестничным маршам. Рагдай бежал впереди, тревожно лаял, оборачиваясь.
Он явно торопил.
Кругом все было тихо. Гостиница спала. Ни запахов, ни шума, ни дымка. Единственным источником тревоги были только они сами, едва ли не сходящие с ума, полуодетые люди, несущиеся вниз по лестнице…
Впрочем, чувство бесконечной, «утробной» тревоги передалось им от Рагдая вполне. Каким-то потусторонним, седьмым, восьмым чутьем они вдруг осознали: надо очень торопиться… Промедлишь — тут же смерть.
Рагдай миновал вестибюль гостиницы, пронесся по нему, толкнул стеклянную дверь грудью.
Она была, слава Богу, не заперта.
Ступени подъезда, скверик. Центральная улица.
Но Рагдай вдоль улицы не побежал. Он сразу рванул наискосок, пересекая местный Бродвей, туда, где при ярком свете Луны темнели кусты и деревья городского парка.
Следовать за Рагдаем в парк Турецкому совсем не хотелось: позавчерашнее «приключение» под стенами дендрария было еще слишком свежо в памяти. Более того, там, среди зарослей, в темноте внезапных поворотов и аллей было ох как небезопасно! Ведь будь ты трижды мастер, снайпер: от пули, выпущенной из засады тебе в затылок, не уйдешь…
Однако Рагдай оказался настойчив сверх обыкновения, и Турецкий решился: за ним!
Рагдай стремглав миновал городской сквер, пронесся по центральной аллее, никуда не сворачивая и не обращая ни малейшего внимания на чернеющие справа и слева кусты и деревья. Он явно плевал на возможность засады.
Наконец они выбежали на берег широкой мелкой реки, плоско петлявшей в лунном свете среди галечных отмелей…
Эта река текла через всю долину, впадая где-то там, за двумя хребтами, то ли в Терек, то ли в Псоу. Она и была, в сущности, основной достопримечательностью здешних мест, давая свое имя городу, а заодно и всей долине. Русло реки было ограничено бетонными плитами «набережной»: видно, весной она широко и мощно разливалась, сейчас же она представляла собой четыре-пять мелких, но стремительных ручья, занимавших едва ли больше трети весеннего ложа.
Рагдай сбежал с «набережной» на гальку сухого русла, добежал до первого ручья, и тут, у самой воды, пес остановился как вкопанный, замер.
— Рагдай! Куда дальше?
Рагдай сел.
— Зачем ты нас сюда звал?!
Рагдай лег.
— Что с тобой, пес?
Рагдай положил голову на лапы, поскуливая.
— Его, похоже, отравили, — Турецкий опустился на колени рядом с собакой. — Тебе плохо, Рагдай, да?
Рагдай поднял голову, посмотрел на хозяина тоскующим взглядом и заскулил еле слышно.
— Ты пей тогда, воды попей… А утром мы попробуем найти ветеринара. Попей, дружок, — Турецкий ему указал на воду. — Вот вода. Вода.
Но пить Рагдай не проявлял желания.
«Я глупость говорю, — решил Турецкий. — Ведь если он бежал к реке, чтоб пить, то пил бы без моих советов…»
— Тогда пойдем назад! — Турецкий встал и отряхнул колени. — Пойдем?
Рагдай вскочил мгновенно, глухо тявкнул и повторил все снова — сначала сел, как будто демонстрируя команду «сидеть», и сразу лег плашмя, — как будто подрубленный.
— Что ты хочешь? Ведь мы тебя не понимаем. «Сидеть»? «Лежать»? Это хочешь ты сказать?
Пес явно издал утвердительный звук.
— Давайте сделаем все, как он хочет, — предложила Настенька. — Рагдай — очень умный пес.
— Да, да! — согласилась Марина. — Он знает больше нас, я это чувствую.
— Ну пусть, — кивнул Турецкий. — Хотя и непонятно.
Он понял все, но — через полсекунды…
Тряхнуло крепко: они еле устояли на ногах.
Перед тем как в городе погасло электричество, Турецкий успел увидеть ужасное зрелище: проседающую внутрь себя, разламывающуюся на глазах семиэтажную коробку гостиницы, гостиницы, из которой они пять минут назад убежали…
Грохот и леденящий душу вой повисли над городом.
— Что это воет?! — Марина и Настенька прижались к Турецкому.
Этого Турецкий не знал.
Город мгновенно погрузился во мрак — вышло из строя электричество. Светила только луна, пока и ее не закрыли облака пыли, взметнувшиеся вверх при разрушении многих зданий.
— Землетрясение, — сообразила Марина первой.
— А воет кто, мама?
— Это не люди, не звери, не бойся, Настенька. Это сама природа воет. Земля стонет. Тетя Оля, я вспомнила, как-то рассказывала… Она же была географом и многое знала. Вой — чисто природное явление при землетрясении. Как появление перистых облаков или падение уровня воды в колодцах. Никто не знает, что это за звук.
— Мама, я боюсь!
Поднятые землетрясением облака пыли медленно рассеивались там, в высоте, и, подчиняясь сильному ветру, образовывали длинные змеистые поводья по его воле… Эти черные толстые страшные змеи быстро неслись верхними потоками воздуха, вдоль реки, вдоль долины, то открывая, то пряча луну.
В глазах Настеньки, прижавшейся к матери, стоял неизбывный ужас от происходящего; лицо девочки то чернело, когда облака пыли закрывали луну, то приобретало холодный, лунный, неземной оттенок.
— Не бойся, не бойся! Все уже кончилось.
Действительно, вой уже стих… До ушей доносились ишь крики да стоны — заваленных рухнувшими домами, мольбы о помощи раздавленных, полузасыпанных, погребенных в ночи.
К реке вдруг внезапно пробил себе путь новый ручей — видно, лопнул где-то неподалеку водопровод.
Сразу за сквером, в районе рухнувшей гостиницы, вспыхнули сразу четыре пожара…
Начальство, что прилетело на том же самолете, вместе с Турецким, Мариной и Настей, не пострадало совсем: видимо, это были слишком высокие гости, и гостиничный люкс был для них недостаточно комфортабелен. Их поселили в коттедже, стоящем в роскошном саду, раскинувшемся вверх по течению речки, на пару километров выше города, на территории двадцати пяти гектаров.
Коттедж, предоставленный им, был построен, видно, еще в сталинские времена. В те времена при строительстве подобных объектов действовали строгие нормы, подразумевавшие, кроме всего, личную ответственность за постройку. Неудивительно, что коттедж устоял.
Однако всех обитателей этого гнездышка так же, как прочих смертных, тряхнуло весьма обстоятельно. В прихожей упало, разбилось тяжелое зеркало. Люстра под потолком в гостиной ходила, как маятник Фуко в Исаакиевском соборе — по эллипсоиду.
Быстро накинув что оказалось под рукой, они выскочили на воздух — ведь береженого Бог бережет.
Глядя на город, занявшийся ножарами, судя по всему, старший из группы обитателей коттеджа произнес почти что растерянно:
— Не меньше восьми баллов тряхнуло-то… Вот не учли! Совсем непредвиденное обстоятельство, — он быстро поднес свою левую руку к глазам и добавил: — На счастье, наши все живы… — он посмотрел на циферблат попристальней. — Не только живы — невредимы… Слава Богу! Пожары… Они-то как раз очень кстати, прости меня Господи! — он оглянулся и кинул через правое плечо: — Труби полный сбор. Чтоб через пять минут — туда, чтоб через десять — там…
Тот, кому адресовался приказ, бросился его исполнять.
Оставшись один, «бугор» снова глянул на циферблат, что-то, видно, замышляя…
На циферблате, представлявшем собой не столько циферблат, сколько цветной монитор на жидком кристалле, пульсировали всеми цветами радуги тонкие змеи каких-то ритмов.
Он снова глянул вдаль, на город, и в этот момент лунный свет осветил его лицо. Однако узнать его было бы, пожалуй, невозможно: три четверти лица его были скрыты несмотря на то, что была ночь, — огромными солнцезащитными очками.
20
И была ночь, и был день…
Над городом, напрочь разрушенным землетрясением, висела какая-то пелена: то ли дым, то ли марево, не поймешь. Дневной свет казался от этого рассеянным, словно там, вверху, выше облаков, несущихся рваными клочьями над самой землей, была натянута калька, — калька размером во все небо. Этот рассеянный свет создавал впечатление полной ирреальности происходящего; казалось, что ты вдруг попал в какую-то страшную сказку, из которой не убежать, как ни щипай себя за ладонь — не проснешься…
Господи, почему же так низко идут облака? — вдруг подумал Турецкий.
Черные тучи действительно плыли над самой землей, задевая макушки деревьев и даже некоторые уцелевшие накренившиеся фонарные столбы.
А! — сообразил вдруг Турецкий. Мы же в высокогорье! Долина лежит почти на две тысячи метров выше уровня моря… Поэтому облака летят прямо по нашим головам. Не они летят низко, это мы высоко забрались.