— Я это не пойму, наверно.
— Нет, вы, увы, поймете. Все это можно изложить за две минуты — даже в средней школе.
— Ну-ну. Уже заинтриговали.
— И слава Богу. Вот. Вам даже, поди, известно, неспециалисту, что все живые существа — все — электрически активны. Биотоки — слышали небось?
— Конечно, слышал.
— Продолжаем. Что это значит — биотоки? А это значит, что, например, если на лоб, на ножку или на лист — растения, положим, приклеить электродатчики, то на них появится, конечно, напряжение. Такое слабенькое, но вполне заметное.
— Как электрокардиограмма, как альфа-ритм у мозга…
— Да-да-да. Вот Грамов прикрепил пару датчиков на листья помидора. И записал кривульку. Кривулька получилась. Ну такая вот какая-то… — Вощагин взял свой карандаш, нарисовал на перекидном календаре перед собой какую-то кривую, показал ее Турецкому, — Такая, предположим…
— Ну, такая… — Турецкий согласился.
— А дальше? Грамов взял полил сей помидор хорошей родниковой водой, добавил натуральных удобрений, выставил его на свет… Как хорошо тут стало помидору! Вы согласны?
— Согласен.
— Ну, хорошо. Кривулька наша тоже изменилась.
— Ну, допустим.
— Ее Алеша Грамов тоже записал. Назвал «хорошая» кривая.
— Так-так…
— Потом он взял напильничек и стал пилить тихонько ствол у помидора…
— Садист!
— А, вы уже почувствовали! Да, все живое… Кривулька изменилась. Грамов получил кривульку «помидору плохо» и сразу перестал растение мучить. Ну-с, дальше… Вы видели, как на вокзалах, в аэропортах фикусы растут? В таких больших деревянных кадках?
— Конечно, видел. Тысячу раз.
— И Грамов тоже видел. Он взял такую кадку, пересадил в нее свой помидор. А кадку он поставил на колеса… Точнее, на специальную тележку, которая могла кататься, крутиться как хочешь… Тоже просто?
— Пока что да.
— Ну, ладно. А тележку он снабдил электродвигателем. Включай — и покатилась… Вот. А кто включал мотор? Ну, угадайте-ка?
— Понятия не имею! Грамов? Лаборант его?
— Вот-вот, вы так же, как и все. Как, в частности, и я, грешный. Нет. Мотором этим управлял сам помидор. Два техника спаяли маленький приборчик. Анализировать кривульки помидорные. Как помидору плохо — поехали отсюда. А если хорошо — стоим на месте. Поставил Грамов эту кадку в физкультурном зале нашем. Ползала залито ярчайшим светом, вторая половина — в темноте. Ну, помидор и стал кататься— туда-сюда! Погреется немного— снова в тень. Хотя, они, конечно, греться любят, помидоры. Но не всегда, как обнаружилось.
— Забавно!
— Это лишь начало. Потом, через десять дней, положим, тот грамовский томат сам начал поливать себя. Захочет пить — поехал к крану. И наливает сколько хочет, сколько нужно. Себе под корни.
— А как же он это делал?
— Да это дело техники, пустое. Ввели в программу — каждый час по воду в обязательном порядке подъезжает. И начинаем воду тихо лить, по капле. Если помидор наш «недоволен», то тут же прекращаем. Все регистрировалось, конечно. Ну, день, другой, потом уж знаем — его поить необходимо лучше дважды в сутки. Понятно? Просто?
— Да, как будто.
— Ну, дальше «со всеми остановками», как говорят. Температура, влажность воздуха, подкормка минеральная, какие удобрения, спектр освещенности и так далее. Он сам себе все это выбирал, сам помидор. А Грамов лишь записывал, что хочет помидор и сколько, если волю ему дать.
— Ну, и что же?
— А дальше Грамов высадил в теплице помидоры и стал выращивать их не по инструкциям Академии имени Тимирязева, не по Мичурину иль там Лысенко, а исходя из собственных желаний и стремлений помидоров. Пойдемте, покажу вам результат.
В оранжерее, куда Вощагин привел Турецкого, было душно и влажно, как в тропическом лесу.
— Снимите пиджак, повесьте его, да хоть на стремянку
Турецкий огляделся.
Помидоров кругом не было и в помине. Посередине огромной оранжереи, напоминавшей своими размерами скорее хрустальный дворец, росло только дерево, огромное, похожее на баобаб, с толстенным зеленым стволом в три обхвата. Крона дерева там, на высоте третьего или четвертого этажа, раскидывалась на десятки метров — высоко, под стеклянным потолком, почти полностью заслоняя его, поглощая весь свет. От этого дерева в оранжерее было довольно сумрачно.
Турецкий осмотрелся еще раз…
— Ну, где ж ваш помидор?
— Да мы под ним стоим.
Вот тут-то наконец до Турецкого дошло.
— Ого! — он постоял, ошеломленный. — А сами помидоры?
— А разве вы не видите? Вон, вон и вон. Зеленые одни. Чуть поспевают, мы сейчас же их снимаем. Ведь упадет сам, может и убить.
— Вот это да'— не выдержал Турецкий. — Они с арбуз, не меньше.
— Да. А присвоили ему степень, все тут же начали шептаться: протекционизм, связи. Да это все известно было всем! Да на поверхности лежит! Мичурин тоже выводил сорта, мы тоже, там же… А вы видали помидор в два пуда? То-то же! Тогда молчи. «Это все известно!» — передразнил Вощагин. Подумать надо было. Чуть. Действительно, все на поверхности лежало. Но ты попробуй заметь. Нагнись. И подними, раз просто. Нет, поднял только Грамов. Он даже не хотел публиковать, ведь просто до смешного. Писать в академический журнал такое, ясное ребенку.
— Да, это что-то!
— Да. МБ, я думаю, не забрало сей помидорный баобаб к себе лишь потому, что выкопать и перенести уже невозможно. Мы выяснили: корни в глубину — на сорок метров, а вдоль поверхности — на сто, сто двадцать.,
— Чувствуется. А что, скажите, Илья Андреевич, неужто правда, что скелет орангутанга изъяли представители спецслужб? Ведь это, согласитесь же, смешно! Ей-ей не верится! Хотя я тоже, не без греха, «люблю» их очень.
— Конечно, я не знаю точно — кто, но факт есть факт. Скелет уперли, что называется.
— Когда?
— Да сразу же. Тогда же, когда и генератор. И половину библиотечных фондов. Микрофиши. Стерилизатор импортный, французский. В конце июня.
— А поточней не вспомните? Меня скелет особенно интересует.
— Нет, точно не могу. Одно скажу — пожар произошел двадцать девятого, и до пожара было все на месте. А вот тридцатого уже почти ничего и не было. Потом они еще ходили, добирали, но уже по мелочи — раз этак шесть, а то и больше. Вот я на вас сегодня и подумал, грешен. Так что точно не скажу. Но наш скелет, его студенты звали «Гриша», пропал тогда еще, в первый призыв, так сказать. Двадцать девятого — тридцатого. Мне это в голову запало, уж вы простите, своей нелепостью: зачем скелет им обезьяний? Поверьте, гибель Грамова, я не могу уснуть, и так за ночью ночь, хожу, хожу в июле… А в голове стучит: зачем скелет им обезьяний? Я чуть не сдвинулся тогда на этой мысли. И дал себе зарок: не умру, покуда не узнаю. У всех теперь спрашиваю. У вас, вероятно, есть в Комитете связи? Узнайте, пожалуйста, и позвоните мне, если узнаете: зачем им понадобился скелет орангутанга. Господи! Такая чушь, такой идиотизм! Вот я, положим, приду в прокуратуру и упру у вас, допустим, свод уложений, связанный с земельными кадастрами Ростовской области! Такая глупость. Чушь!
— Ой, осторожней! — крикнул Турецкий, едва успев отскочить в сторону и увлечь за собою Вощагина.
Мимо них с бешеной скоростью пролетела огромная массивная кадка с кактусом.
Кадка ударила стремянку, на которой висел пиджак Турецкого, опрокинула ее и понеслась в противоположный угол оранжереи.
— Развивают… — саркастически заметил Вощагин, поднимая с пола пиджак Турецкого и отряхивая его. — Фаина наша очень к кактусам неравнодушна. Ох, — он наклонился, подбирая красную книжечку, вылетевшую из кармана пиджака Турецкого. — У вас из кармана выпало.
На обложке этой маленькой красненькой книжечки был выдавлен золотом орел и золотыми же крупными буквами было написано: Министерство безопасности Российской Федерации…
— Ваша? — Вощагин меланхолически приоткрыл книжку: — Да, ваша. Возьмите вот. Пожалуйста. Товарищ майор…
Это было удостоверение из «запасного» комплекта документов Турецкого, то самое удостоверение, которое он предъявлял тогда еще, в Краснодарском крае, улетая с Мариной и Настенькой от моря в горы — инкогнито…
— Это не так! — Турецкий даже покраснел от стыда, забирая удостоверение и пряча в карман. — Это неправда. Поверьте! Это как раз липа. Необходимая для работы! Вы верите?
Вощагин вздохнул.
— А почему бы и не поверить, — сказал он серьезно и грустно. — Что только не бывает в этом мире, все бывает. Давайте-ка вернемся в кабинет.
— Если вы еще не устали…
— Признаться, устал слегка.
Вощагин действительно выглядел не ахти, но Турецкий все же решил попробовать сыграть ва-банк по горячим следам. Придя к Вощагину в другой раз, Турецкий рисковал бы попасть на совершенно иное настроение. Терять ему было, в сущности, нечего.
— Я вас еще чуть-чуть побеспокою.
— Беспокойте.
— Я, собственно, вот что хотел узнать. О разработках Грамова в плане психотронного оружия. Насколько это все реально и, если можно, тактико-технические характеристики того, что он успел создать.
— Вы понимаете, о чем вы меня спрашиваете?
— Я понимаю. Потому и спрашиваю.
— Нет, видно, все же не понимаете.
— Потому и спрашиваю, — с упорством попугая повторил Турецкий.
— Что вам ответить кроме «государственная тайна»? Кто чем-то подобным занимается или занимался в прошлом, дают подписку о неразглашении, вы разве не слыхали ничего об этом?
— Да нет, слыхал, конечно.
— Так что ж тогда?
— Тогда? Тогда. — Турецкий встал. — Тогда спасибо и на этом. Серьезно: был очень рад и познакомиться, и поговорить.
Взаимно.
— Чтобы вы не волновались, скажу вам сразу, как начальнику первого отдела: я здесь еще побуду, поброжу. Не против?
— Я не против, если вы маршрут и цель сообщите.
— Ну, я б хотел в подвал спуститься, где мой тесть погиб. Хотел поговорить еще раз с его механиком, который с ним работал. И на глазах которого Грамов погиб. У меня к нему вопросы.
— К кому к «нему»? Вы говорите о Ерохине, я полагаю?
— Да, наверно. — Турецкий мельком глянул в записную книжку. — Ерохин, точно. Вячеслав Анатольевич…
— Вы с ним не сможете поговорить, его у нас уже нет.
— Уволился?
— Трагически погиб.
— Вот как? При каких обстоятельствах?
— Поехал в середине декабря на Истринское водохранилище порыбачить…
— И там ушел под лед?
— Нет. Ночью, по дороге на рыбалку, остановился автомобиль заправить. И задумал покурить…
— Взорвался?
— Не то слово. Как говорят, слава Богу, что ночью, кроме него, никто другой не заправлялся…
— Сотрудники бензоколонки уцелели, верно?
— Да, они спаслись. Но совершенно, знаете, случайно. Один, говорят, пошел до ветру, не знаю уж зачем и почему, но — в перелесок, рядом. А второй, его напарник, испугавшись, что первый заснет прямо на снегу, пошел за ним. И тут случилось. Оба уцелели.
— Необходимые свидетели, — процедил Турецкий сквозь зубы.
— Что-с?
— Я говорю, свидетели остались.
— Слава Богу! Ведь от Ерохина-то самого остался только прах. Пыль. Порошок.
— Знакомая картина.
— Ужас.
— А Грамов, говорят, его ценил?
— Ценил безумно! Что вы! Золотые руки! Со слов мог сделать что угодно! Никаких чертежей не надо. Но пил, признаться, безбожно, земля ему пусть будет пухом.
— А ГБ его не пробовали к себе сманить?
— Нет, даже не пытались, насколько мне известно. Во-первых, пьяница, как я уже сказал, а во-вторых, чрезвычайно невоздержан на язык, болтун.
— Ну? А разве Грамов сам, при жизни, не причислял все это к недостаткам?
— Не причислял. Про выпивку — имел довольно жесткий, но мягкий вместе с тем подход: ты пей, да дело разумей! Ерохин этому принципу вполне соответствовал: пил, лишь когда работы не было. Замечу, кстати, всю работу делал быстро и очень качественно. Работа есть — он р-р-раз! — и нет работы. Ах, нет работы? Можно по чуть-чуть. А что касается болтливости, так Грамов сам, прости меня Господи, изрядный балабол был, зубоскал. Они с Ерохиным на пару могли кого угодно замотать. Такие язвы были оба. Желчны, циничны, хамоваты, а впрочем, не без шарма, знаете, бывает даже, это успокаивает.
— Согласен, да, бывает. За все спасибо, пойду я вон.
— Ну что ж. Идете вон? Идите вон.
Турецкий обернулся в удивлении.
— Типичная острота в духе Грамова — Ерохина. Я просто вам изобразил.
— Спасибо. Вы мне очень помогли. Действительно. Я крайне вам признателен.
— Служу Российской Федерации, — устало выдохнул Во-щагин. — Служу, служу, пока не сдохну.
Турецкий заскочил на службу и сразу вытянул Сергея в коридор.
— Вы прямо на ловца, что называется, и зверь бежит, как говорится…
— Зверь — это ты, опять, в который раз… — перебил его Турецкий. — Значит, так, истребуй из нашего архива дело о катастрофе в «Химбиофизикс» от двадцать девятого июня сего года… В этом деле меня интересует лишь одна деталь. А именно — останки Грамова. Понял? Больше ничего. Заключение судмедэкспертизы. Почти наверняка там будет: «обгоревшие костные останки» — и только. Я почти уверен.
— Я тоже, знаете. Такой пожар. Едва ль волосяной покров на Грамове остался.
— Волосяной покров, конечно. А остальное — ты не прав: ведь человек состоит из воды на девяносто два процента. И даже если танк сгорает, с боеприпасами — те рвутся внутри башни и полная заправка была у танка, то и тогда останки обгоревших мягких тканей остаются. Понял? Ты сам подумай, сколько надо жечь на сковородке килограмм говядины, чтоб превратился в порошок?
— Я понял. — Сергей сразу посерьезнел.
— Так вот. Берешь в архиве дело и читаешь одну строчку. И если там написано «останки обгоревшей костной ткани», то дело в шляпе или почти.
— Что дальше, если только костной?
— Тогда ты организуешь быстро нелегально эксгумацию. Естественно, останков Грамова А. Н.
— Побойтесь Бога, Александр Борисович!
— Я Бога не боюсь, а уважаю. Да ты не трусь, тебе-то самому работать не придется. Позвонишь в МУР, вот телефончик, там Слава Грязнов работает, мой друг. Он специалист по этим, ну по «археологам», которые могилы разрывают, — медали, ордена, коронки золотые. Скажешь, от меня. И он тебя сведет с кем-нибудь из своих, внедренных к «археологам»… Ты им задание подкинь — останки Грамова за десять тысяч, понял? Останки сунешь в НИИ судебной медицины на экспертизу, нашли вот, дескать, на задворках одного кафе. Нашли сейчас же после выходных… В понедельник, например, пришли, увидели. Коза? Корова? Женщина? Мужчина? И сколько лет владельцу было, когда умер? Что сие означает? Чьи останки? Все. И им ни звука больше. Посмотрим, что они решат.
— Александр Борисович, на что вы меня толкаете?! Ведь это ж криминал! Сугубый криминал!!
— А ты-то кто: ведь ты криминалист!
— Но это ж все противозаконно!
— Знаю! — Турецкий даже отшатнулся чуть. — Знаю! Но все равно прошу. Мы следствие возобновим! В свое время. — Когда закончим наше частное расследование. Да-да, есть и такая тактика. И все мы сделаем потом законно. Без формальностей! А сейчас, согласен, не очень. Но надо быстро, понимаешь? А то проедем мимо денег — и привет!
— Да, вот как раз насчет тех самых денег. — Сергей достал из папки два конверта. — Они, конечно, «родственники», как вы и подозревали. Печатались в Перми, на фабрике Гознака, купюры подлинные. Сошли со станка двадцатого августа, с разницей во времени не больше двадцати минут. И если разложить их, ну, в последовательности, то между самыми «дальними» купюрами дистанция не больше двух с половиной миллионов… И далее. В августе и в сентябре наличность шла очень крупными кусками из Центробанка — проплачивали госзаказ аграриям, потом конец третьего квартала — и так далее… Все платежи шли минимум по десять миллионов в руки, что называется… Таким образом, вероятность, что они попали к вам от одного хозяина, порядка девяносто — девяносто пяти процентов. То есть почти наверняка, как мне сказали в экспертном отделе Центробанка.