— Не понимаю!
— Да что непонятно тебе? Если рукава коротки, то что сделаешь? Либо их удлинить, либо руки подрезать…
— О Боже! — Невельский повернулся тогда к нему, к Кассарину: — Ее надо психиатру показать.
— Да нет, ерунда, папа!
— Как ерунда, когда ты, превозмогая боль нечеловеческую…
— Совсем было не больно! Как если ногти стричь… Или волосы. Я отхватила, даже не почувствовала.
— А если так… — некстати встрял он тут, Кассарин, — если вам не больно было. Ведь вы хотели руки укоротить, а укоротили только одну, левую.
— Да-а, — согласилась Алина, — Тут я тоже попалась. Когда левую-то отрезала и хотела правую тоже, ан — нечем! Левой-то нет уже! Как ведь отрежешь, не в зубы ж нож возьмешь?! Как поняла, так сразу так досадно стало!
Невельский, Кассарин помнил хорошо, тут стал весь белый, как повязка на Алининой культе.
— Левая рука… Левая рука… — прошептал он.
— Ну разумеется, — ответил Кассарин. — Ведь нож, когда порезать что-то, в правую берешь. Ну если не левша ты, верно?
— Не в этом дело! — Невельский аЖ покачнулся, что-то, видимо, то ли поняв, то ли осознав. — Она ведь левой психотрон крутила. Левой! Усиленье!
— Да нет же, я ножом отрезала ее! — возразила Алина.
Невельский только покачал головою.
— Ты ее себе психотроном отрезала, — прошептал он. — Это конец…
Кассарин не успел выспросить Невельского, что тот имел в виду, утверждая, что руку дочери отрубил «Витамин С». В тот скорбный день ему помешало чисто человеческое участие. Да и то сказать, что мог бы объяснить ему убитый напрочь, помешавшийся от горя отец?
Да ничего!
Поэтому Кассарин решил расспросить Невельского на другой день. Но опять не расспросил. Не расспросил, потому что на другой день Альберт Петрович Невельский покончил с собой, взявшись руками за оголенные, токонесущие провода в распределительном щитке, прямо рядом со своей квартирой, бывшей квартирой А. Н. и С. А. Грамовых, той самой квартиры, в которой так ловко и беспроблемно был проведен первый этап «Полосы отчуждения»…
Самоубийство.
Это было признано единодушно всеми экспертами. А уж Кассарин-младший экспертов нагнал вагон!
Да это было видно и без экспертов. Дочь сошла с ума. Все, все полетело у него, Невельского! А он старался для дочери побольше, чем для Комитета! Побольше даже, чем для самого себя.
И тут такое! Тут и под поезд ляжешь!
Единственное, что слегка свербило Кассарина в душе, так это выбранный Невельским способ. Не застрелился. А ведь мог! Не отравился, съев килограмм снотворного. Нет, током! Конечно, странно. Впрочем, все самоубийцы слегка «того», Кассарин знал. Чудных историй в этом смысле — пропасть! Альберт решил вот током. Почему? Ему теперь уж в голову-то не залезешь. Он так решил. Хозяин — барин.
Даже если бы Василий Васильевич Кассарин-младший и смог бы залезть в голову Невельского, чтобы прочитать его предсмертные мысли, ему бы это вряд ли что прояснило.
Действительно, в тот роковой для себя вечер Альберт Петрович Невельский ничуть не помышлял о самоубийстве.
Его высказывание, сделанное накануне о том, что руку Алине отрезал, дескать, не нож, а «Витамин С», было просто случайно допущенной слабостью.
Говоря это, Альберт Петрович имел в виду в первую очередь опасность, вредность их службы вообще, то есть то обстоятельство, что, работая с психотронным оружием и волей-неволей попадая под его боковое излучение, недолго и самому свихнуться.
Относительно успокоившись, слегка как бы отойдя от увиденного, Альберт Петрович пришел к заключению, что раз уж такое свершилось, то надо теперь с матери-Родины содрать для Алины кусок пожирнее — теперь-то. Пусть эта сука заплатит, содрав с остальных своих сыновей-дочерей.
Что же касается замужества, то с хорошим приданым и пенсией жениться можно и на русалке, лишенной, как известно, не только ног одних.
Потом, ведь левая рука — это не правая, если уж на то пошло. Да и без рук есть специалисты: хочешь — на скрипке сыграют, хочешь — в карман к тебе залезут.
Ему же, папе, надо теперь просто быть позубастей, напоминать и требовать, не быть таким скромнягой, каким он был все время до сих пор.
Покруче надо быть, покруче.
Придя к такому выводу, Альберт Петрович решил пойти принять душ, чтобы смыть с себя кроме грязи еще и эту кошмарную полосу невезения, и, зажигая в ванной свет, вдруг с отвращением почувствовал, что выключатель липкий, как вареньем перемазанный.
Нет, руки чистые!
А выключатель? Тоже чистенький на вид.
Да нет же, липнет!
Что за оказия?!
А стенка рядом?
Нет, не липнет!
А ручка двери?
Тоже нет.
А морозилка в коридоре?
О! Морозилка липнет! И как еще! Руки не отдерешь!
Через двадцать минут непрерывного экспериментирования Альберт Петрович точно установил, что все, что имеет отношение к электричеству и в данный Момент включено, к его рукам липнет, а все остальное-' нет. При этом, что странно, и руки и предметы были абсолютно чисты и, например, тот же холодильник после выключения его из сети липнуть к рукам переставал.
«Занятно, — подумал Альберт Петрович, — такое чудо только здесь, в квартире, или везде?»
Он вышел на лестничную площадку, открыл распределительный щиток и осторожно, действуя лишь одной рукой, едва-едва, опасливо прикоснулся лишь к одному проводу: чтоб током не ударило.
И тут же ощутил: вот это он прилип! Прилип, как приварился! Наглухо! Гораздо хуже, чем к железу на морозе! Нет, здесь только с мясом отдерешь теперь!
Почувствовав такое, Альберт Петрович как-то резко испугался и даже вскрикнул чуть, сквозь зубы, заполошно, сдавленно.
Пытаясь отодрать прилипшую руку, он сунул в щиток и вторую, обезумев от какого-то просто утробного страха. Вторая рука, трясущаяся, суетящаяся, схватила сначала первую руку, прилипшую, а потом, пытаясь освободить ее, наткнулась там, в щитке, на провод номер два.
«Так что в смерти Невельского не было ничего особо странного, — размышлял Кассарин-младший, измеряя шагами свой кабинет. — Удивительный факт всплыл сразу после его похорон, точнее, прямо почти на похоронах».
Невельского хоронили, как и положено майору, без лишней помпы, на Истряковском кладбище.
«Странно устроена жизнь, — подумал тогда Кассарин, идя за гробом Невельского. — Возможно, те самые могильщики, что-напоили тогда «Сахрой» группу, посланную Невельским сюда, на кладбище, для ликвидации Турецкого, пили тогда эту самую «Сахру» над уже раскопанной для самого Невельского могилой. Тогда была осень и земля была еще мягкой. Они копали могилы впрок и пили «Сахру».
Именно странная сентиментальность, охватившая в тот момент Василия Васильевича Кассарина-младшего заставила его во время процедуры погребения Невельского отойти метров на семьдесят в сторону, чтобы глянуть на последний результат жизнедеятельности Невельского, продукт его кипучей работы, а именно глянуть на могилы С. А. Грамовой, О. А. и Н. Ю. Грамова, а также на чисто ритуально-фиктивное захоронение М. А. и А. А. Грамовой, от которых, как знал Кассарин, остался один лишь прах, доставленный в Москву Турецким на рейсе СУ-0231 из Еревана.
Каково же было удивление Кассарина-младшего, когда он обнаружил вместо аккуратного семейного некрополя хамски перерытый-перекопанный участок, с криво торчащими временными пирамидками-памятниками… Целым и невредимым можно было признать лишь ритуально-фиктивное захоронение, содержащее уже упомянутый прах, порошок…
Что сей сон означает?!
Кассарин почувствовал, как внутри у него все внутренности мгновенно похолодели, став такими же ледяными, как у его бывшего сослуживца Невельского, которого как раз в это самое время зарывали в ста двадцати шагах отсюда.
Одних — зарывают, а других — разрывают… — подумал
Кассарин-младший и, не дожидаясь окончания траурной церемонии, зашагал к зданию администрации кладбища.
Сокращая дорогу и шагая между могил, Кассарин даже и не предполагал, насколько он в своих рассуждениях был близок к истине в данный момент, близок к скрытому, но в общем-то ясному по своей гуманности смыслу происходящего… «Одних— зарывают, а других— разрывают»— эта мысль была абсолютно точна как в прямом, так и в переносном смысле.
Но Кассарин-младший об этом не знал.
— Да, — подтвердили в администрации, — могилы, о которых вы говорите, были разграблены. Подчистую причем. Их так и оставили пустыми, как у нас говорят, «нараспашку»… Наши уже сотрудники их закидали кое-как… А что мы можем сделать? На это денег нам не выделяют. А вы, видно, родственник? Так вы и займитесь! Нет, все могилы раскопали не одновременно. У нас записано: смотрите. Работали по графику: сначала С. А. Грамову. И на другой же день забрали тело мужа: А. Н. Грамова. И, наконец, затем уж О. А. и
Н. Ю. Грамовых, — вот, значит, дочку с внуком. Да пожалуйста, да хоть сто раз перепишите. Откуда же я знаю кто? В милицию? Конечно! Они, я думаю, конечно, тоже ничего не знают. Здесь много банд орудует, «археологов» так называемых… А что мы можем сделать? У нас ни средств, ни штатов: мы ж не КГБ. Какие ж шутки здесь? Пожалуйста, пожалуйста.
В тот же вечер Кассарин вышел на «своих», комитетских людей, внедренных к «археологам», и выяснил мгновенно, что «археологи» и сами рады бы узнать, кто «Грамовых разул». В их «археологической среде» объявлена за это даже премия чего-то чуть ли не в сто тысяч, кто это сделал? Кто-то неизвестный. Кто-то «незаконно» стал орудовать на их исконной, Истряковской территории — то ли чечня, то ли солнцевские. Еще агент просил сообщить, что если МБ узнает, кто «Грамовых разул», то пусть он не таит: все три истряковских группы «археологов» на это скинутся, отблагодарят. А с разорителями наших-то, родных, могил они и сами мигом разберутся.
Эта «археологическая» история сильно выбила Кассарина из колеи. Он потерял, наверное, не менее двух дней, подробно, досконально разбираясь с «археологами».
Еще два дня Кассарин упустил, «шифруя» срочно «Витамин С» и последнего, кто мог с ним обращаться, — Чудных Бориса Валерьевича. Обстановка приобретала настолько опасный, чреватый Бог знает чем окрас, что следовало перестраховаться дважды, трижды!
Чудных он устроил в сейфовый блок внутренней тюрьмы, в хороший блок, прекрасно оборудованный, с сауной и бассейном. И вместе с тем — не выйти, не войти. Живи и радуйся на полном автономе. Как в подводной лодке.
А психотрон Кассарин стал держать всегда перед глазами, при себе. Упаковав его в две сумки, снабдив каждый блок генератора отдельно, а сами сумки отдельно индивидуальными радиоизотопными датчиками, исключающими подмену, и идентификаторами, настроенными только лично на него, на Кассарина, и, таким образом, всегда распознающими хозяина. Все системы были продублированы трижды и в совокупности имели не менее чем три миллиона лет наработки на отказ. Это была очень надежная электроника: на нее не действовал ни гипноз, ни электромагнитное излучение, ни акустика. Ее можно было, конечно, уничтожить — заодно с «Витамином С», конечно, можно было, но! — не украсть, не обмануть, не заболтать…
На все это в совокупности пришлось ухлопать почти четыре дня, прежде чем Кассарин смог, не откладывая более ни секунды, заняться дачей Невельского.
То, что покойный Альберт Петрович был человек запасливый и обстоятельный, и в ЦКК, и в ОНПО знала каждая собака. И знали же почти наверняка, что именно на даче Невельский прятал свой архив. Однако лезть туда шабашинцы конечно ж не посмели бы — тут мог быть замешан и сам Сомов… А значит, в случае удачи будет крупный выигрыш, но вместе с тем случись облом, тогда уж это точно смерть тому, кто сунет нос свой в эту дачу.
На архив Невельского могла реально «претендовать», точнее, просто наложить реально руку его дочь, но та уже одной руки лишилась и находилась под надзором у врачей (не только у хирургов, разумеется)… Более того, Кассарин тут же, как только погиб сам Невельский, перебросил дочь первым же бортом спецрейса в Сибирь, в Новосибирск-43, в закрытый госпиталь Третьего управления Минздрава.
Потому что вторым, куда более серьезным «кандидатом» на «наследство» был сам Кассарин. Вот у него-то точно было все для этого — власть и возможности. Неписаное «право» было тоже на его стороне. Таким образом, зная, что никто туда не осмелится сунуться (так как все сторожа предупреждены и тут же заблокируют попытку, буде такая возникнет), Кассарин мог себе позволить манкировать архивом три-четыре дня.
И проманкировал, как оказалось.
— Еще раз, Егор Петрович, ну вспомните, как это было! — Кассарин-младший лично тряс старика Портнягина, дачного сторожа.
— Да я уж все сказал же вам, Василь Васильич, приезжал Невельский. Альберт Петрович. Сам. Лично.
— Да как! Ведь он же умер, я же вас предупредил!
— Я так и доложил Альберт Петровичу: вы умерли. Сказал ему. А как же!
— А он?
— Что он? Он мне вот так вот, по плечу: «Егор, пойми: так надо было!» Надо было, ну — понятно.
— Да у тебя ж приказ: к Невельскому на дачу — никого!
— Не так, Василь Васильич, ой не так! Никого постороннего, да, это было! А тут хозяин приехал. Какой же разговор может быть?
— Ты документы-то проверил у него?
— Побойтесь Бога: двадцать лет знакомы! У вас я документы ведь не спрашиваю? Нет! А почему? Да потому что мальчиком тебя еще я помню: «Васька, Васька!» Какие документы тут? Какие, а? Опечатки пальцев, что ль, тут проявлять?
— Нет, невозможно! Чушь! Не верю!
— Не верите? Так у напарника спросите. Иван Иваныч-то в тот день злосчастный заболел, а я вот с молодым, с чужим дежурил. Эй, Алексей Сергеич! Товарищ Переслегин, подь сюда! Вот объясни, пожалуйста, товарищу полковнику, Василь Васильичу.
— Так точно! Все было так. Сидим играем в домино.
— Вдвоем?!
— Всегда вдвоем! И в шахматы вдвоем. А что?
— Нет, ничего.
— Ну вот! А тут Невельский приезжает. Ну, дедушка Егор-то мне: гляди, покойничек приехал. Все так и было, точно.
— А почему пожарных вы не вызывали?
— Мы вызвали мгновенно: чуть дымок. У нас зарегистрировано, в ту же секунду! Они приехали стремглав! Ну разворачивались тут, правда, как обычно, — перед воротами-то узость тут: большой машине трудно развернуться. Покрутиться тут пришлось: минут так двадцать.
— Что ты — тридцать!
— Тридцать, пусть! Но ведь не сорок?
— Нет, не сорок!
Произведенная срочно и неофициально эксгумация тела Невельского дала, разумеется, то, что и предполагал Кассарин в страшном сне: Альберт Петрович преспокойно разлагался, как ему и полагалось.
А дачу, следовательно, «снял» кто-то другой.
Придя к полнейшему тупику, Кассарин начал действовать, как школьник, пр инструкции, — начав все сначала, абсолютно с нуля, затребовав все справки, выписки, все документы. Чтобы тома набрались. Чтоб ничего не просочилось, не ушло.
Первой бумагой, которую он взял в руки, было досье Александра Борисовича Турецкого.
Ну, этот типчик хорошо знаком!
Уж тут-то быть не может неожиданностей!
Кассарин листанул — разок, другой. По биографии, слегка так, краем глаза, для проформы.
И обалдел!
Турецкий был женат, оказывается!
Не на Марине Грамовой, отнюдь. Жену зовут Ирина. И дочь есть. Так-так-так. Листаем дальше. А где они теперь? Ага. Живут у матери, у тещи, стало быть, Турецкого. Ну, ясно, что-нибудь там типа музыкальной школы или языковой. От матери возить ближе. Так он, выходит, двоеженец? Да и мотив корыстный — захват квартиры Грамовых — становится куда весомей. Ей-же-ей, коль я сам не был бы причастен ко всей этой истории, то я бы запросто поверил, что именно А. Б. Турецкий всех их и отправил на тот свет — Марину и внучку Грамова, Анастасию. Нет, очень все это странно, очень.
Но он ведь, судя по всем разговорам, которые они прослушивали, себя считал холостым. А ныне — вдовым. И искренне, по-видимому… Все дело приобрело совершенно неожиданный поворот, невнятное звучание… Ей-богу, проще бы предположить, что тут ошибка! Ошибка в личном деле! Такое может быть? Конечно, маловероятно, но все же может… Нет! За эту плюху, если это плюха, я с кадровика восемь шкур спущу! Турецкий не женат, женатым быть не может!