— Разрешите войти? — раздался из-за двери голос.
— Да-да, — задумчиво ответил Кассарин, медленно отрывая взгляд от досье на Турецкого и переводя его на вошедшего…
То, что увидел Кассарин, заставило его медленно подняться, не отрывая глаз от вошедшего.
На пороге кабинета Кассарина стоял Анатолий Захарович Иванников… Без вести пропавший. А точней, погибший.
Что поразило Кассарина, просто как током ударило — это глаза Иванникова: мертвые, бездушные, змеиные, с вертикальной черной прорезью зрачка…
— Я явился к вам, — сказал Иванников, — чтобы показать вам натурально, как умирала Софья Андреевна Грамова…
Кассарин слегка отшатнулся испуганно, сделав полшага назад, отступая дальше за свой массивный инкрустированный стол, за тяжелое дубовое рабочее кресло.
— Она умерла от удушья, — напомнил Иванников. — Паралич дыхательного центра. Удушье… — он взял себя за горло правой рукой. — Удушье… — повторил он и сжал себе горлоЛицо его мгновенно налилось.
Еще пять секунд — и глаза стали выпучиваться, заметно выступая из орбит. Рука Иванникова, будто не его, а чья-то, сжимала его горло все сильнее и сильнее… Ноги Иванникова не выдержали, стали подгибаться, и он рухнул на колени прямо посередине кабинета Кассарина — там, где на шикарном ковре был выткан круг с изображением знаков зодиака. Упав на колени, Иванников, видимо, попытался если не подняться, то хотя б устоять на коленях… Но правая его рука сдавливала его гортань сильнее и сильнее, с нечеловеческой, с какой-то судорожной силой. В змеиных глазах Иванникова царил одновременно смертельный ужас, холод механизма, безумная решительность маньяка…
В глубине какой-то части не полностью оцепеневшего сознания Кассарин чувствовал, что он парализован, впал в прострацию, в которую впадают все при виде ужаса, в преддверье смерти, неотвратимой катастрофы… Он мог лишь наблюдать, но ничего не мог поделать. Остановилось время. «Тишина.
В тишине отчетливо раздался хруст хрящей горла, ломаемых безжалостной рукой…
Иванников упал на бок, перевернулся на спину и вдруг забил, засучил по ковру ногами, изгибаясь всей спиной, стремясь как будто бы уйти из-под чего-то, откатиться, отползти — головою вперед, отталкиваясь каблуками от густого ворса ковра.
Вдруг его поразило как током. Он дернулся и вытянулся на спине, став, как показалось Кассарину, длиннее, чем был, сантиметров на двадцать.
«Носки ног, — сообразил Кассарин, — это только кажется, он носки вытянул, ноги протянул…»
Последняя судорога прокатилась по телу Иванникова волной: от ног и выше, выше, выше — до правой руки, которая сжалась в этот момент беспредельно, казалось, еще немного — и горло будет просто смято, скомкано ею, оторвано: так сильные рабочие руки отрывают горбушку от батона.
В этой неестественной позе, с впившейся, отрывающей горло от позвоночника рукой, Иванников окаменел.
Только через минуту Кассарин пришел наконец в себя и, протянув дрожащую, неверную руку, нажал кнопку селектора:
— Двоих с носилками, таблетку фенамина, стакан воды.
Фенамин помог почти сразу: одна минута — и Кассарина стало как-то рывками, по ступеням как будто бы, отпускать.
Через два часа Кассарин, вполне уже оправившийся от потрясения, вошел в гостиную сейфового блока внутренней тюрьмы и, положив на стол тонкую папку, пригласил Чудных присесть напротив него к столу — для беседы.
— Борис Валерьевич, вы в курсе всего, что произошло. Увы, это нельзя назвать успехом, вы понимаете. Я сделал все от нас зависящее, чтобы создать вам максимально комфортные и вместе с тем абсолютно безопасные условия… Однако вы должны, в свою очередь, понимать, что оборона, маскировка, бездействие отнюдь не лучшие-способы защититься. Мы, как вы знаете, ничего не предпринимали тридцать семь суток, и результаты у нас налицо: два трупа — Невельский, Иванников; потеря руки до локтя у Сухановой. Я лично считаю, что это урок, тяжелый урок. Нам надо учиться и делать верные выводы. Спрятавшись здесь и накрывшись с головой одеялом, мы не достигнем ничего, кроме душевной болезни. Вы согласны со мной?
— Да, конечно.
— Так вот. Нам нужно нанести ответный удар. Мы нанесем его по истинным виновникам происшедшего. Мы больше никогда не будем воздействовать на ни в чем не повинных женщин и детей. Никогда! То, что мы делали, — это кощунственно, ужасно, это глумление над человеческой природой и над собственной совестью, психикой, жизнью! Вы ведь согласны со мной?
Глаза Чудных уже минуту как вылезли на лоб от удивления.
— Да я давно все это вам же, Василий Васильевич, говорил.
— Согласен, говорили. Вот потому-то вы и целы, и в тепле. А я, скажу вам по секрету, сейчас-то я могу уже сказать: я сам не мог тогда иначе… — Кассарин Выразительно показал рукой выше. — Подай я вид, что разделяю ваши убеждения, и мы бы оба с вами гнили бы сейчас на Джангаровке, где заливают в бетон честных сотрудников. Мы не правозащитники, на нас голубые петлицы, с нами никто нянчиться не станет. Вы согласны?
— Отчасти. С голубыми петлицами тоже можно…
— Вывернуться из-под обстрела? Верно! Что я и делаю. Мы с вами, раз понимаем друг друга прекрасно, единомышленники, будем работать по-новому. Только оправданные действия. Только во благо Родины. Родины, а всяких разных…
— Тс-с-с… — прошептал Чудных. — Тише!
— Я ничего уже не боюсь! Что мне бояться? Эх-х-х…
— Скажите, Василий Васильевич, я еще долго здесь буду находиться?
— Вот именно к этому я и приступаю. Вам, для того чтобы снова ходить по улицам, дышать полной грудью, смотреть на солнышко, надо сделать над собой усилие и освободиться.
— Я готов.
— Прекрасно. Мы проведем сейчас молниеносную акцию. Блиц. Цель: зомбировать Турецкого. Сделать его живым мертвецом, зомби. Ведь мы это умеем с вами? Для «Витамина С» зомбирование, насколько я осведомлен, пустяк?
— Пустяк, конечно же пустяк. Но ведь зомбированный обречен, вы же знаете? Ведь зомби больше года не живут. А с «Витамином С» зомбирование ужас мощное какое. Тут зомби умирает почти что сразу после выполнения программы, которую в него закладывают при зомбировании.
— Да, я в курсе. Но нам Турецкого не -следует жалеть. Турецкий ваш убийца. — Кассарин открыл папку и разложил перед Чудных фотографии. — Вот полюбуйтесь, — результат проделки Турецкого 2 ноября сего года. На юге он отдыхал. Сначала: ресторан, яхта, Ласточкино гнездо, Коктебель… А потом итог: шесть трупов у дендрария. Кто эти люди? Вот Муругов, Степан Ильич, майор, двое детей — девочка Лена, шести лет, и мальчик Ваня, десяти лет. А вот их папа, Степан Ильич, под сеткой, во лбу, вы видите отверстие. Ну-с, дальше: Кикоин Александр Васильевич. Холост, двадцать три года, лейтенант. Осталась у него мать в Новгороде. Парализованная. Во лбу дыра, вы видите. А вот под деревом лежит. Это…
— Хватит, хватит..
— Вы согласны?
— Согласен.
— Очень хорошо.
— А цель? На что зомбировать? Программа?
— Убийство.
— Нет! Убийство — это без меня!
— Дослушайте, милейший! Борис Валерьевич! Наш первый кандидат, которого Турецкий должен бы убрать, — это прапорщик Карнаухов.
— Что?!
— То! Суханова, Невельский, Иванников — готовы, так? Мы с вами — в бункерах скрываемся, а Карнаухов этот ходит как ни в чем не бывало, не скрываясь. Так, значит, утечка информации через кого, по-вашему, произошла?
— Понятно.
— Вам жалко Карнаухова, садиста? Он мальчика подушкой задушил!
— Нет, мне его не жалко!
— Вот и прекрасно! Вторым в списке на уничтожение у Турецкого будет стоять Меркулов Константин Дмитриевич. Ну, тот вообще не человек. Сколько людей из-за него сидят, убиты, казнены.
— Нет-нет, не надо!
— А я вам обещаю, отстреляемся — и в отпуск. Отдых. Уединение. Гусиное перо. Как в «Мастере и Маргарите», помните? Мы будем действовать теперь лишь очень редко, обоснованно! И исключительно на благо Родины. А к старому возврата нет, не будет. Вот тот же Карнаухов, как же нам идти-то дальше, ряды не проредив, ну, не очистившись от скверны, а?
— Да, с этим я согласен. Но сам я тоже к этому причастен, виноват!
— Конечно, я не отрицаю. Мы оба виноваты. Мы причастны. Не безгрешны. Но мы-то оба уже сидим! — Кассарин промолчал, а затем продолжил: — Я выяснил, Борис Валерьевич, где обитает сейчас Турецкий. Мы завтра же туда поедем и зомбируем его практически в открытую. И будь что будет. Я сам поеду с вами. Мы будем представлять собою группу кинохроники, понятно?
— Понятно.
— Ну хорошо. Готовьтесь! Завтра — в бой!
На выходе из сейфового блока к Кассарину подошел капитан из полиграфического отдела и протянул ему красную книжицу:
— Это мы сняли с погибшего у вас в кабинете. С зомби, с Иванникова.
— Я понял.
— Его удостоверение МБ подлинное, наше, родное. Оно не подделка.
— Так и должно быть. Иванников был капитаном нашего отдела. Все документы у него — в порядке. Подлинные.
— А вы, Василь Васильевич, прочтите-ка.
На удостоверении было написано:
«Иванников Анатолий Захарович является майором Министерства безопасности». А в скобочках добавлено: «Посмертно».
19
Турецкий работал с архивом Невельского уже третий день. С аппаратурой, необходимой для быстрого ознакомления с накопленной Невельским информацией, ему просто сказочно повезло.
Дома, понятно, работать с архивом ему было не на чем, да и опасно: пришлось бы пользоваться сложной электроникой, а она, как известно, излучает. Турецкий знал, что не составляет никакого труда прочесть с улицы текст на экране домашнего компьютера. А стоит только «смежникам» узнать, с чем он работает, как его тут же выковырнут из квартиры вместе с документами, после чего документы уплывут на Лубянку, а он сам либо окажется кремированным в Реутово-Никольском в качестве «неопознанного и невостребованного трупа бомжа», либо будет залит в бетон на Джангаровке, где «смежники» специально держали долгострой своего нового клуба.
Поэтому, не мудрствуя лукаво, Турецкий направил свои стопы к себе на службу, дабы испросить совета у своего начальника — Егора Степановича, — где можно было бы поработать на аппаратуре с конфиденциальным материалом.
При этом Турецкий не преминул упомянуть вскользь, что, дескать, скоро прилетающий Меркулов очень бы желал в качестве новогоднего подарка получить от Турецкого краткий реферат этих самых материалов.
Егор Степанович был, как известно всем, старым другом Меркулова. Кроме того, Егор Степанович, конечно, понимал, что материал, которым интересуется Меркулов, наверно, интересует многих. Его не следует читать на кухне дома, не следует крутить по телевизору на всю страну.
— Я тебе вот что скажу, Саша, крупно тебе повезло! — сказал Турецкому Егор Степанович. — Пока ты в отпусках там прохлаждался, нам тут пять новых автомобилей системы «Форд» американцы подарили. А Федеральное бюро расследований, отдельно, оборудование для спецархива, для работы. А помещение с защитой у нас было еще летом готово под ключ. Знаешь где— в Ясеневе. Информационный центр. Недалеко от «АБС», от бывшего ПГУ. Так вот, там тебе самое место для работы. Там, кроме охраны, народа пока нет — мало еще кто знает, не разнюхали. Там прекрасно: отдельные как бы боксы — ну, словом, не заглянешь через плечо. И все защищено: защита экстра-класса. Единственное, что тебе надо сделать, — это вложить в твое удостоверение специальный вкладыш со штампом — вот, получай: «паровозик» дает право на вход, «парашютик» — право на работу, «ромашка» — право на внос и вынос кейса с документами.
— У меня чемодан, Егор Степанович.
— Ого! Ну, значит, тогда «колокольчик». Это вот этот-то чемодан? — Егор Степанович кивнул на большой дорожный кожаный кофр, с которым к нему в кабинет заявился Турецкий.
— Такой же, да, — стемнил на всякий случай Турецкий, хотя архив Невельского был именно в этом чемодане. (Корешки классика Турецкий предусмотрительно сжег, еще по дороге из Абрамцева-3 в Москву, свернув с шоссе и крепко попетляв, чтоб сбить возможный хвост. Известно же, что корешки могли содержать и микрорадиомаяк, и метку изотопную, идентификатор…)
— Сочувствую, — уважительно вздохнул Егор Степанович, оценив объем чемодана, и, прощаясь, добавил: — Привет Константину Дмитриевичу.
— Обязательно передам, — поклонился Турецкий и вышел.
Первое, что сделал Турецкий, дорвавшись до архива, ознакомился с так называемым «оглавлением» и ужаснулся: Невельский копировал и хранил в своем тайнике все, абсолютно все, с чем сталкивался за всю свою службу. В архиве был не только компромат, например список лиц, сидевших в президиуме на торжественном собрании, посвященном пятидесятилетнему юбилею ВЧК — КГБ, шестидесятилетнему юбилею и так далее. Ясно, что, попади этот архив еще при жизни Невельского в руки Андропова, Федорчука или Крючкова, быть бы бычку на веревочке в ноль секунд.
Поэтому первый день работы ушел у Турецкого исключительно на селекцию материала: он отбирал и метил только те архивные единицы, которые имели отношение к «Полосе отчуждения», к Грамову, к нему самому. Единственное исключение, которое сделал Турецкий в тот день, — это его личное досье, которое он изучил с удовольствием. -
Там все было точно, дотошно и правильно — в этом досье, за исключением «мелочи». А именно: по данным МБ он был не только вдов, он был еще и женат — женат уже давно и, более того, имел еще и дочь. Иными словами, женившись на Марине Грамовой, он стал, с точки зрения МБ, разумеется, двоеженцем.
Первая «жена» его, Ирина, жила вместе с дочерью у своей матери, где-то тут рядом, в Ясеневе.
«Надо бы наведаться по этому адресу. Накладка очень странная… — решил он. — Однако это не сейчас, а лишь когда закончится вся эта свистопляска…»
Только на второй день он впился в материалы по «Полосе отчуждения», читая с ужасом, с Негодованием и с утробной радостью, то плача, то смеясь.
Он понял все к концу второго дня. Почти все, что с ним произошло. К концу второго дня он был уже уверен: Грамов жив! Он тут, он где-то рядом!
Марина с Настенькой, конечно, тоже живы.
Жив и Ерохин Вячеслав Анатольевич, пьянь, мастер, очевидец «смерти» Грамова. Они все живы.
А «смежники» — редеют потихоньку их ряды.
Теперь было ясно, что Грамов с дочерью, с внучкой где-то здесь, неподалеку, под «крышей» у Навроде… Под защитой связей Сергея Афанасьевича, его когорты, капиталов… Живут в подполье. Грамов не просто прячется, он смело действует! Его спас много раз, Турецкого. Запутал «смежников» вконец…
Прекрасно! Теперь было ясно, с чем идти к Навроде. С этим чемоданом. И было ясно, ну как божий день, зачем идти! К Марине, к Насте, к Грамову!
Все проявилось, все открылось! Дорога, четкая дорога, лежала перед ним. Конечно, оставались мелочи. Конечно.
Но только мелочи, детали. Несущественное.
То, что осталось непонятным, он выяснит у Грамова, при встрече: может, завтра. А может, послезавтра. Теперь осталось ждать совсем чуть-чуть.
Он основное разгадал! Сам! Без Меркулова! Остались мелкие вопросы. Вот они.
Турецкий взял свой карандаш и записал:
1. Философия. Вся эта история про выходцев, про «форзи», что это? Побочное влияние психотрона?
2. Почему призрак Грамова явился, ему лично, первый и последний раз на квартире у Сережи? Ведь «смежники» там не работали. Так, значит, это сделал Грамов. Зачем? С какой целью?
3. Всегда явление духа сопровождалось распахнутыми окнами. И вот что странно: при гибели Оли и Коленьки (после гибели) окна у них в квартире открыли «смежники», чтоб замести следы. А дальше окна открывались сами собой. У Сергея, например. Когда ему являлся «призрак» Грамова. Что это было? Зачем и почему?
4. В чем смысл запрета на присказку «Жизнь прекрасна и удивительна»? Побочное влияние психогенератора? Причем за его оговорку было наказание. Одно. Это неудавшийся, к счастью, полет Настеньки с балкона. Стычка у дендрария — это было не «наказание», а попытка МБ физически их устранить. И землетрясение не являлось наказанием — оно случилось само по себе, помимо чьей-то злой воли. И «гибель» Марины с Настенькой при взрыве склада ГСМ — это тоже не наказание, а удачно выполненная Грамовым операция по эвакуации дочери и внучки. А кстати, почему он, Грамов, до сих пор его, Турецкого, не «забрал»? Не вышел на контакт с ним? Вот ведь вопрос. Хотя есть и ответ. Ответ из этой сказочки о «форзи». Я ему нужецздесь, в миру, так сказать. И я это сам ему предложил. Пообещал «отработать». Вот отработаю, он мне после этого и объяснит.