Разгромленный штаб генерала Яковлева, ничем не управляя, отходил на восток отдельными, не имевшими между собой связи группами. Правофланговые соединения 4-й армии (285, 310, 311, 292-я стрелковые дивизии, два батальона 281-й дивизии, 6-я морская, 16-я танковая бригады, 883-й корпусной артполк), обнажив 60 километров фронта, отступали в район Волхова и Кобоны под руководством начальника штаба армии генерал-майора П.И. Ляпина. И оный Ляпин не ломал себе голову над тем, как закрыть образовавшуюся во фронте 60-километровую брешь или зацепиться за выгодный рубеж, а был увлечен организацией отхода и эвакуацией тылов. Он так далеко загнал эшелоны с материальными запасами, что впоследствии их пришлось разыскивать с помощью фронтовой авиации, а солдаты на передовой оказались без боеприпасов и продовольствия. Остатки 44-й и 191-й стрелковых дивизий отступали на север вдоль дороги на Лодейное Поле. Остальные соединения армии были разбросаны восточнее и южнее Тихвина.
О сложившейся обстановке генерал Мерецков 7 ноября доложил в Москву и получил приказ: срочно отправиться в 4-ю армию, вступить во временное командование ею, одновременно исполняя обязанности командарма-7, и стандартную задачу: «Остановить и разгромить». Из состава 7-й армии в район Тихвина срочно направлялись 46-я танковая бригада, стрелковый полк, четыре минометных и два саперных батальона. Вечером 8 ноября Мерецков с группой офицеров прибыл в Сарожу, в 22 километрах севернее Тихвина, где встретил своих новых подчиненных, продолжавших отход: «Узнав о нашем прибытии, в столовую, куда мы пришли, стали собираться офицеры. Настроение у наших собеседников было подавленное. Почти все они отступали через Тихвин. Но, как был сдан город, никто толком объяснить не мог. По их словам, он был захвачен внезапно. Части и подразделения, потерявшие управление еще на подступах к Тихвину, прошли город, не задерживаясь в нем. Овладев городом, противник, тоже не останавливаясь, повел наступление на север — к реке Свирь и на восток — вдоль шоссе и железной дороги к Вологде. На этих направлениях группировались и основные силы наших отходивших войск. Вот те немногие сведения, которые удалось узнать вечером в столовой… Один из командиров предложил переговорить с бойцами, чтобы выяснить их настроение. Так и сделали. Бойцы высказывались неохотно, но довольно откровенно жаловались, что наступили морозы, а они все еще в летнем обмундировании, что у них кончились боеприпасы и стрелять нечем, что немецкая авиация делает, что хочет, а наших самолетов не видно, что немецкие танки идут и идут, а у них нет даже гранат, пушки же наши молчат…»
Короче говоря, 4-й армии, как единого боевого организма, не существовало.
В тот же день крайне неприятный разговор с товарищем Сталиным состоялся у Жданова с Хозиным:
«Вам дан срок в несколько дней. Если в течение нескольких дней не прорветесь на восток, вы загубите Ленинградский фронт и население Ленинграда… Надо выбирать между пленом, с одной стороны, и тем, чтобы пожертвовать несколькими дивизиями и пробить себе дорогу на восток, чтобы спасти ваш фронт и Ленинград… Повторяю, времени осталось мало. Скоро без хлеба останетесь. Попробуйте из разных дивизий выделить группы охотников, наиболее смелых людей, составьте один или два сводных полка и объясните всем им значение того подвига, который требуется от них, чтобы пробить дорогу. Возможно, что сводные полки смелых людей потянут за собой и остальную пехоту. Все. Если не согласны или есть какие сомнения, скажите прямо».
Гениально! Как это мы сами не дотопали (выражение Хозина)! Всего-то и нужно — два полка героев. Руководители обороны Ленинграда прекрасно понимали, что плен им не светил, даже если бы очень захотелось. Только пуля в затылок — от бдительных хранителей тел.
Сталин посоветовал также переправить тяжелые КВ через Неву в разобранном виде, к сожалению, не объяснив, кто и каким образом будет их собирать в аду на левом берегу. И поскольку артиллерия все равно стреляет вслепую, а вести разведку нет ни времени, ни умения, ни желания, то лучше всего работать по площадям: выбрать один квадратный километр и сосредоточить на нем огонь всех имеющихся стволов и реактивных установок.
«Военный совет фронта не только не имеет никаких сомнений, но целиком с Вами согласен и ни перед какими мерами ни на минуту не остановится», — заверил Жданов Вождя Народов.
Для совершения подвига буквально в течение суток сформировали из коммунистов три полка по 2750 человек, во главе каждого поставили по командиру дивизии и «пожертвовали» ими с легкостью, без всяких сомнений. Против километровой полосы прорыва сгрудили 600 орудий и 120-мм минометов.
Утром 10 ноября на «пятачок» переправился Первый ударный коммунистический полк подполковника НА. Васильева. Через час полк пошел в бой, попал под ураганный огонь противника, к вечеру в нем насчитывалось не более 500 бойцов. 11 ноября прибыл Второй ударный полк и с ходу ринулся в наступление при поддержке поредевших 168-й и 177-й стрелковых дивизий. И снова уперлись в противотанковый ров «отечественного производства». Еще через сутки на плацдарм бросили Третий полк и 8 танков ВТ, приказав одновременно наступать всем дивизиям и штабам в направлении Синявинских высот. После этих штурмов из трех командиров ударных полков в живых остался только командир Третьего коммунистического генерал-майор ПЛ. Зайцев, уцелевших «смелых людей» влили в дивизию Бондарева. За пять дней боев советские потери составили более 5000 человек.
«Еще пройдет долгий месяц, — пишет С.Н. Борщев, — в течение которого мы, изнуренные голодом и боями, испытывая острую нужду в снарядах и боеприпасах, будем каждый день идти на штурм вражеских укреплений, пока не получим долгожданную, ошеломляюще радостную весть о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой».
15 ноября генерал Л.А. Бондарев был отозван с Невского «пятачка» и назначен командующим 8-й армией вместо Шевалдина. Впрочем, для оставшихся на плацдарме это ничего не меняло. Хотя на левом берегу Невы сгрудились уже семь дивизий и две стрелковые бригады, удалось переправить тяжелые танки (река окончательно встала, а к 18 ноября толщина льда достигла 8—10 см), задача по прорыву обороны противника или хотя бы овладению рощей «Фигурная» оставалась невыполненной.
В конце ноября немецких десантников на Неве сменила 1-я пехотная дивизия.
Чтобы придать хоть какой-то смысл бойне на «пятачке», в которой ежедневно погибало около 1000 советских солдат, наши историки в погонах пространно рассуждают о неких «значительных силах фашистов», которые удалось сковать, и «уроне», нанесенном двенадцати немецким дивизиям. Перечислением этих вражьих соединений никто себя не затрудняет вполне сознательно, поскольку дивизия всегда была одна, просто немцы регулярно сменяли свои части для отдыха и пополнения.
Оптимист Окороков уточняет также, что в боях «…росли и крепли наши военные кадры. Все сражавшиеся на Неве, от рядовых до военачальников, приобрели бесценный боевой опыт».
Вот как приобретал боевой опыт Ю.И. Смоленский: «В октябре двинулись на Невскую Дубровку, переправились на лодках и понтонах. Начались дни и ночи на Невском «пятачке», слившиеся в один бесконечный бой, в результате которого от батальона осталось шесть активных штыков. Меня ранило в голову, вышибло левый глаз, и в ледоход, на шлюпке, доставившей продовольствие, я возвратился на правый берег. Можно сказать — повезло». А весь 3-й батальон, да и весь 330-й стрелковый полк 86-дивизии с «выросшими и окрепшими военными кадрами» остался лежать в перепаханных немецкой артиллерией окопах. Ровно за двадцать дней растаяла 177-я дивизия, в конце ноября с плацдарма сняли лишь ее штаб, командиров и комиссаров полков».
Да, опыт действительно бесценный. Только никому он оказался не нужен, как и знания военачальников. Выводы из этих «опытов» стесняются сделать и сегодня.
«Кто под Дубровкой смерть миновал, тот во второй раз рожден» — вот и весь солдатский опыт. А вот, наконец, и солдатское мнение, которым в советские времена не интересовались никакие воениздаты (и сегодня не слишком интересуются, если оно не совпадает с генеральским): «Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат… На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме… Гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат».
Южнее продолжались «опыты» над шестью дивизиями 55-й армии (43, 85, 90, 70, 125, 268-й), пытавшимися при поддержке 123-й танковой бригады КВ и двух танковых батальонов овладеть Усть-Тосно и клятым рвом. Здесь наблюдалась идентичная картина: героизм без снарядов, требовательность вместо разведки, трибунал взамен грамотной подготовки и организации взаимодействия.
Вдоль Кировской железной дороги на Усть-Тосно наступала 85-я стрелковая дивизия генерал-майора Любовцева. «Наступление, если на него смотреть со стороны, было впечатляющим и, пожалуй, устрашающим, — вспоминает бывший командир 103-го стрелкового полка СМ. Бардин. — Через наши головы с воем и свистом летели снаряды и там, за р. Тосной, в стане врага с грохотом рвались, поднимая вверх куски мерзлой земли, перемешанной со снегом. Передний край немцев окутался сплошным облаком густого дыма. Все это хорошо нам было видно, еще больше будоражило. Мы ускорили шаг.
В эти минуты никто из нас ни о чем не думал, кроме предстоящего боя. Одно было на уме: выиграть его! С каждым пройденным метром возрастал азарт, ведь враг молчал. Значит, был ошеломлен, прижат артиллерийским огнем к земле. Наверняка были и прямые попадания в расположение фашистов.
Я с надеждой смотрел на своих бойцов. Почти трехтысячная масса вооруженных людей, верилось мне, могла сокрушить на своем пути все, выйти на заветный противоположный берег реки и вторгнуться в расположение противника. И кое-кто уже пересек ледовый рубеж, стал метать фанаты. «Заговорил», устроившись за бугорком на берегу, и один из наших пулеметов. Но в это самое время артиллерийская подготовка закончилась и стало тихо. Тишина пугала. Показалось, она оголила нас. Я обернулся, посмотрел на ряды наступающих и ужаснулся: основная масса бойцов все еще находилась на середине пути. И в это время на ряды наступающих полетели вражеские крупнокалиберные снаряды. Фашисты, как выяснилось потом, открыли массированный артиллерийский огонь с правого фланга. Стреляли с ожесточением, одновременно из нескольких батарей. Гибельным для нас оказалось то, что им никто не мешал: ни наша артиллерия, ни авиация. Налет вражеской артиллерии произошел так неожиданно, что мы растерялись. Вмиг была нарушена стройность движения. Под огнем противника начали гибнуть уже поверившие в свою победу командиры и бойцы.
Вражескими снарядами были накрыты почти все девять рот. Местность заволокло дымом. Над болотом стоял оглушительный грохот. Крики командиров и вопли раненых были едва слышны.
Я с оцепенением смотрел на расстреливаемые ряды рот, на взлетавшие вместе с землей тела убитых, на корчившихся от боли раненых. Меня охватил озноб. Атака в мгновение захлебнулась. Полк на глазах стал таять… Пришла мысль связаться с артполком и попросить их подавить батареи противника. Но мне ответили, что еще не подвезены снаряды, а те, что были, израсходованы во время артиллерийской подготовки».
Зато набрались боевого опыта, выросли и окрепли кадры.
«Узнав о трагическом наступлении в соседней дивизии, — пишет полковник В.К. Зиновьев, — я в беседе с подполковником Сенкевичем неодобрительно отозвался о подготовке и осуществлении таких малоэффективных операций. Ян Петрович посмотрел на меня прищуренными глазами и ничего не ответил. Вскоре после разговора с подполковником Сенкевичем меня вызвал генерал Богайчук. Поздоровавшись, он без всяких обиняков спросил:
— Вы утверждаете, товарищ Зиновьев, что неправильно планируются и осуществляются операции по использованию ударных частей?
Я понял, что мое мнение по этому вопросу генералу доложил начштаба. Будучи уверенным в своей правоте, ответил:
— Очень неправильно, товарищ генерал. Вот бы собрать все ударные части в один кулак! И Красный Бор не устоял бы…
Генерал заинтересованно посмотрел мне в глаза, а потом сказал:
— Вот взгляните, товарищ Зиновьев, на мою карту. Может быть, таким образом надо было бы использовать наши силы? Не находите ли вы такой кулак на моей карте?
Я был потрясен. На карте генерала было отражено мое решение…
— Точно так и я думаю, — пролепетал.
— Вот так, товарищ Зиновьев! Мы с вами окончили одну и ту же академию. Вот наши решения и совпали. Но нашего с вами мнения никто не спрашивает. И это диктует очень сложная обстановка. Все стремятся побыстрее избавиться от блокады и голода. Об академических решениях мало кто думает. Это, конечно, трагедия. Но в этой трагедии есть и положительное. Мы не даем фашистам покоя. Ни на шаг не отступили, а наоборот, стараемся у них отвоевать…
После этой беседы с генералом я стал относиться к нему с еще большим уважением. Он стал спрашивать иногда, глядя на меня: «А как бы вы решили в академии?»
Если быть точным, то это немцы — 122-я и 121-я пехотные дивизии, являясь обороняющейся стороной, не отступили ни на шаг.
Боевые действия велись круглосуточно. В 55-й армии тоже подбирали смельчаков для подвигов. Каждую ночь на передовую выходили так называемые блокировочные группы из 10–12 человек. Вооруженные фанатами и автоматами, они были призваны разрушать вражеские доты, которые была неспособна нейтрализовать советская артиллерия. Из блокировщиков мало кто оставался в живых.
А наутро на немецкие пулеметы снова шла в атаку пехота с ружьями наперевес. Танки, прибывавшие с Кировского завода, вязли в трясине, не доходя до переднего края, а если доходили — не могли преодолеть противотанковый ров, подбивались, и новой заботой становилась эвакуация бронированных машин в тыл, иначе противник превращал их в новые огневые точки.
Из донесения 70-й стрелковой дивизии от 5 ноября: «Сформированы две блокгруппы, имеющие три танка с бронесалазками, десять автоматчиков, пять саперов. 252-й и 329-й полки с блокгруппами пытались уничтожить дзот на южной окраине Усть-Тосно. Танки подбиты огнем до проволоки. Пехота залегла под артиллерийско-минометным огнем перед проволочным заграждением». К 18 ноября в 70-й дивизии оставалось: в 252-м полку — 42 активных штыка, в 329-м — 70, в 8-м — 130 штыков.
Из доклада начальника штаба 90-й стрелковой дивизии полковника Цуканова: «Опыт предыдущих боев показал, что метод использования наших сил в настоящее время не дал нужных результатов, поэтому должен быть пересмотрен. Части дивизии несли большие потери, не выполнив поставленных задач. Не учитывался противостоящий противник, организация обороны, не уточнялись огневые средства. Отсюда — наступление вслепую. Неясности в обстановке пытались компенсировать введением в бой больших сил, что не оправдывалось обстановкой и приводило к большим потерям и нарушению в управлении».
Снова Д.В. Иванов: «27 ноября поступил новый приказ штаба армии: «268-й СД захватить противотанковый ров, сделать проходы танкам, овладеть сараями у отметки 12,7». Атака, рассчитанная на внезапность, не принесла успеха: слишком малочисленны были наши полки, слишком хорошо организован пулеметно-ружейный огонь фашистов. Наши подходили ко рву на 50—100 м, но в стрелковых взводах оставалось по 10–15 человек, и атаковать было уже некому.
Из донесения 268-й стрелковой дивизии: «76-миллиметровые пушки образца 1930 г. не смогли разрушить огневые точки противника. Во время атаки ОТ были живы и открыли ураганный огонь по атакующим. Приданные три танка не смогли преодолеть противотанковый ров».
Если «введение в бой больших сил» можно назвать неэффективным, но все же «методом использования» сил, то чем можно объяснить отсутствие у нашей стороны хотя бы как-нибудь оборудованных позиций с укрытиями для личного состава: абсолютным равнодушием к жизни солдат, военной безграмотностью или непрерывным «наступательным порывом»? Немцы на любой занятой территории отрывали разветвленную сеть глубоких траншей, пулеметных гнезд, блиндажей в два-три наката, с отоплением и мебелью, месили глину и выкладывали все это кирпичами, использовали железнодорожные рельсы и даже захваченный каучук для укрепления дотов. Некоторые из этих сооружений сохранились до сих пор. Красноармейцы сидели в мелких ячейках под обстрелом из всех видов оружия, не имея возможности в светлое время справить нужду или получить паек. (За этот комфорт красноармейцы «фрицев» особенно ненавидели, но никогда не упускали шанса «потрофеить». Писатель Даниил Гранин рассказывал: «Когда мы впервые взяли немецкие землянки, нашли там горячий кофе. Я помню, как нас возмутило: термос с горячим кофе и рулон туалетной бумаги! Мы понятия не имели, что такое туалетная бумага, — мы и газетами не могли, подтираться, потому что газеты нужны были для самокруток. С первого дня войны мы испытывали унижение от своей нищеты». Добавлю от себя, что такое туалетная бумага, Советская Армия так никогда и не узнала.)