- По нашим законам, - отчужденно проговорил пленник, - двое, избравшие друг друга и признавшиеся в этом, считаются мужем и женой по закону. Тем более, ребенок… - Он засмеялся. – Так что, парень, можешь передать всем своим поклонницам: я, мол, потерян теперь для общества…
Дайран фыркнул.
- Найдешь тут поклонниц, как же. Лейтенанта Кларса, разве что… - и захохотал, представив себе эту картину.
Оба пленника тоже засмеялись. Старик, лежавший в стороне, повернулся к ним, лицо его осветилось улыбкой, и Дайран понял, что этот человек – не старик вовсе, так, лет под сорок, а может, и того меньше. Но улыбка угасла, резкие и суровые черты снова стали отчужденными.
Дверь скрипнула. Дайран оглянулся – на пороге стоял молоденький солдат из второго отделения – видимо, часовой.
- А… Ойолла, ты? Я думал, командир тут. Ты чего… здесь?
- Сгинь! – рявкнул Дайран, и солдатика вмиг ветром сдуло. Но появлением своим этот мальчишка напомнил ему, что пора уходить. Пора. Но он совсем ничего еще не узнал.
- Расскажи о сыне… – попросил умоляюще Дайран. Пленник чуть улыбнулся.
- Хороший пацан. Маленький еще, но уже характер чувствуется. – Парень вгляделся в лицо Дайрана, потом прикрыл на мгновение глаза. – Действительно, на тебя похож – и губы такие же… хотя что там можно сейчас еще понять – сто раз переменится, пока вырастет…
- Слушай, а ты не врешь? – неожиданно перебил его Дайран.
Пленник покачал головой, но ответить не успел – дверь скрипнула, отворяясь, снова. На этот раз за ней снова маячил тот молоденький часовой, но уже в сопровождении Брена, заспанного и злого.
Брен, не церемонясь, схватил Дайрана за рукав и вытащил вон. Отбирая ключ от двери, прошипел:
- Ты что, мать твою, не соображаешь совсем? Ты хоть понимаешь, как ты меня подставляешь?
- Брен! – умоляюще сказал Дайран, вцепившись в ключ. – Я тебя очень прошу! Ну пожалуйста! Ну… хочешь, я тебе завтра сапоги почищу? Или пить больше не буду? Или…
Брен посмотрел на него чуть более внимательно.
- Что, все так серьезно?
- Брен!
- Ладно, хрен с тобой. Через десять минут ключ принесешь мне. И смотри, Дайран, ох, смотри… Пошли, - кивнул он часовому, и оба скрылись за углом.
- Спасибо… - запоздало пробормотал Дайран.
Дайран, нагнувшись, вновь шагнул в низкий сарай. Решение пришло мгновенно.
- Встали оба, - отрывисто сказал он.
Пленники недоуменно посмотрели на него.
- Ты, - это относилось к тому, кто постарше, - руки дай. – Резким ударом кинжала Дайран перехватил связывавшую пленника веревку. Морщась от понимания того, что делает, так же отрывисто и резко сказал: - У нас десять минут. Я выведу вас через калитку в лес. Дальше – дорогу найдете?
- А ты? – спросил старший.
- Вам какое дело, - буркнул Дайран. – За мной, оба…
Пройти, держась вдоль стен и в тени, к забору не составило труда – благо, сарай находился почти у самой ограды. В заборе была выломана доска – это Дайран знал, через дыру солдаты бегали в деревню за самогоном. Дайран первым выскользнул в щель, за ним бесшумно и молча просочились оба пленника. Тропинка, незаметная в темноте, нашлась под ногами легко, и через пару секунд три тени растворились в ночной тишине.
Они отошли от части совсем недалеко, но Дайран остановился. Оглянулся. Пока все было тихо. Брен еще не хватился его, еще есть время, очень мало, но есть.
- Все, - сказал Дайран. – Дальше – сами. Если повезет – уцелеете.
- Постой, - парень шагнул к нему. – Идем с нами.
- Зачем? – угрюмо спросил Дайран.
- Ты понимаешь, что тебе будет за нас?
- Тебе-то что… Дальше фронта не пошлют…
- Расстреляют…
- Да и черт бы с ним, - устало сказал Дайран. Ему было уже все равно. Он прекрасно понимал, что совершил сейчас воинское преступление, и знал, что за этим последует, но устал настолько, что оставалось только одно желание: вот прямо сейчас лечь в мокрую от росы траву и уснуть. И будь что будет.
- А в Особый отдел попасть – тоже черт с ними? – спросил его старший. Дайран махнул рукой и, развернувшись, шагнул было обратно, но пленник удержал его.
- Погоди… Мы проведем тебя к жене, если ты этого захочешь.
Дайран замер.
- Ну? Ты идешь с нами или возвращаешься?
Ночную тишину разрезали крики – и звуки рожка. Боевая тревога. Значит, его все-таки хватились…
- Куда идти? – спросил Дайран угрюмо.
- Следуй за мной и не отставай, - бросили хором оба, ныряя в темные заросли.
Дайран выругался и последовал за ними.
2008
Актерка
Июнь выдался не по времени дождливым и зябким. Мелкая морось сводила с ума своей монотонностью; хорош шелест дождя после долгой жары – тогда он несет отдохновение. Но если с неба каплет не пойми что весь месяц, если хлеб, едва поднявшись, грозит не поспеть к сроку из-за холодов и сырости – поневоле все проклятья на погоду сложишь. Мокрые крыши домов сиротливо чернели под низким небом.
Впрочем, на базарной площади в торговый день людно. Дождь там или не дождь, а соли или хлебу все равно, в какую погоду быть купленными. День перевалил за половину, но толпа не редела. К полудню, вдобавок, дождь перестал, в тучах иногда проглядывала синева. Зазывные крики торговок смешивались с гомоном покупателей, над рядами носился, дразня, запах свежего хлеба и мяса.
Двое темноволосых юношей, смеясь, протискивались сквозь толпу. Купив два пирожка с черемухой у краснолицей тетки («Кушайте, господин, на здоровьичко!»), они вертели головами, порой засматриваясь на диковины, выставленные на продажу. Вот машут головами деревянные петухи, если дернуть их за веревочку. Вот мужик на липовой ноге колотит дубиной медведя. Вот вышитое полотенце – подсолнухи расцвели так ярко, что глаза радуются… один из юношей остановился, засмотревшись, и засмеялся от удовольствия. Второй потянул его за рукав:
- Неймется тебе… Идем же.
Они были похожи почти до неразличимости и чертами лица – братья! - и богатой, расшитой золотыми нитями одеждой. Властная осанка выдавала в обоих привычку повелевать, руки – холеные и белые – явно не привычны были к тяжелой работе. В ином месте прохожие кланялись бы им в пояс, едва завидев на них медальоны с выточенными соколами: княжичи. Такие же соколы виднелись на рукоятях привешенных к поясу кинжалов. Но в такой толкучке, как здесь, поклонись поди попробуй…
Братья выбрались, наконец, из толпы и огляделись. Старший – чуть выше ростом, чуть мягче черты тонкого лица - снял с головы берет, вытер мокрый лоб.
- А жарко…
- Говорил же – делать тут нечего, - пробурчал под нос младший.
- Не ворчи, - улыбнулся брат. – Не все сиднем дома сидеть… так и закиснуть недолго.
- Ну, разве что, - вздохнул брат. – Хотя, право слово, надо было верхом поехать… - и, помолчав, спросил: - Лучше скажи, зачем ты нынче утром отцу понадобился? Случилось что?
- Понадобился, - махнул рукой старший. – За чем бы путным, так нет…
- Жениться, что ли, заставляет? – пошутил младший.
Брат искоса глянул на него.
- Угадал…
- И на ком? – уже без улыбки, сочувственно.
Юноша невесело усмехнулся.
- А то сам не догадываешься…
И поморщился – вспоминать нынешнее утро ему не хотелось.
Этим утром старые клены понуро заглядывали мокрыми листьями в окна княжеского терема, терлись растопыренными ветками о расписные маковки крыш. Распахнутое окно богато убранной комнаты под самой крышей облюбовали сразу две тонкие веточки, жались к людям, словно прося поделиться теплом.
Мокрая резная ограда; стражники у мокрых ворот – волосы облепили мокрые лица, пахнет сырым деревом. Дождевые капли стучат по резным перилам высокого крыльца, по узорчатым ставням. Ежатся и взвизгивают, выскакивая на улицу, дворовые девки. Непогода загнала под крышу многих из тех, кто толчется обычно на княжеском дворе – по делу и без дела; просители, сменившиеся стражники, слуги. Нахохлившись, похожий на аиста, прошествовал на длинных ногах княжеский казначей – капли залетали ему за шиворот.
Князь Ираан Ир-Лхор погладил узловатыми пальцами светло-зеленые мокрые листья, просунувшиеся сквозь узорную решетку окна, и вздохнул. Высокий, костлявый, обычно стремительный в движениях, сегодня он морщился, потирая плечо, - ныли на непогоду старые раны. Поежился… июнь июнем, а сыро в комнатах, зябко. Рассеянно погладив шрам на виске, он обернулся и строго посмотрел на стоящего перед ним старшего сына.
- Сегодня я получил весть с почтовым голубем. К празднику середины лета к нам пожалует князь Ингор… а с ним – его дочь, княжна Ирайна.
- Да, отец, - отозвался Ярраан Ир-Лхор, сын и наследник князя, надежда и опора княжества в будущем, пока же - головная боль и досада отца, вон как сошлись на переносице седые брови.
- Надеюсь, ты понимаешь, что это означает?
Ярраан тихонько вздохнул про себя, отвел взгляд. Еще б ему не понимать! Уже целый год как понимает – княжна Ирайна, дочь правителя соседнего государства, девушка, которую прежде он в глаза не видел, должна стать его женой. Потому что такова воля князя. Потому что этого требуют государственные интересы. Потому что его долг как наследника… долг, честь и все такое – вот только почему-то никто не удосужился спросить, а чего же он сам хочет.
- Ты понимаешь, надеюсь, что должен вести себя подобающим образом? – продолжал отец.
О, и это Ярр понимает. Подобающим образом – значит, не забивать себе и гостям головы всякими бреднями, вычитанными в толстых, пыльных фолиантах, которые нормальный человек и в руки не возьмет. Подобающим образом – значит, показать себя как мужчину, воина и охотника, а не чудака сродни тем бродягам, что ходят по дорогам и бормочут невесть что. Князь прекрасно знал, с какой неохотой его сын принимает участие в охоте и прочих забавах, но – интересы княжества превыше личных желаний. Подобающим образом – значит, очаровать девушку и ее отца, сиятельного князя Ингора так, чтобы у них и мысли не возникло, что наследник соседнего маленького государства может стать неподходящей партией. Худой мир лучше доброй ссоры, а с таким сильным и богатым соседом ссориться тем более не следует.
- Будет ли еще праздник – с такой-то погодой, - вздохнул князь про себя. И продолжал негромко, но веско: - Нам нужен этот союз, слышишь? Ты должен выглядеть в глазах Ингора так, чтобы у него не было поводов отказаться. У нас нет иного выхода. Ты понял меня, Ярраан?
- Да, отец, - так же ровно, ничего не выражающим голосом отозвался Ярр. И поклонился, пряча досаду.
Если бы все было так легко и просто. Очаровать девушку – это не так уж сложно. А вот как сделать так, чтобы полюбить ее самому?
Было у отца два сына, с невеселой усмешкой думал иногда Ярраан. Старший - умный, младший – дурак. И добыл тот дурак себе принцессу-красавицу, корону и полцарства в придачу. Ну-ну. Хорошая получилась бы сказочка, да только у нас все наоборот. Жил-был князь – княжество невелико, а забот много. И соседи грозят, и урожаи не каждый год, и войско кормить надо. С соседями замиряться нужно, а что может быть лучшим поводом для мира, как не сватовство к прекрасной принцессе?
Вот только старший сын получился – вопреки сказке – дурак дураком, а младший – умный… зачем тебе, княжич, полцарства искать, если ты и так в свой срок править станешь. И принцессу искать не надо – отец позаботился. Только любви не будет, наверное, потому что – воля отца и долг перед народом, и много других благородных слов, смысл же один – навязанная невеста. Вот тебе, княжич, и вся сказка.…
Кто б назвал его неудачником – в рожу плюнуть тому. Старший сын и наследник князя Ираана Ир-Лхора собою хорош и богатством славен. И счастье, наверное, будет – где-то там… а может, дорогу ищет пока и найти не может.
А ему бы – краски да кисти тайком от отца, а нет их – и уголь сойдет, да солнца бы побольше. И яркие кусочки мозаики жизни, вспыхивающие подчас в мелочах, - роскошный подсолнух в чьем-то палисаде; конопатая девчонка тянет на веревке козу, забавно топорщатся белесые вихры; закат над рекой – такой, что ахнуть хочется; сумрак пасмурных дней, когда в воздухе рассеяна водяная пыль и все – дома, деревья, прохожих – заволокло туманной дымкой…
Ярр рисовал с пяти лет. Пальцем по песку, веточкой по придорожной пыли, углем на стене – рисовать увиденное было для него таким же естественным, как жить, как дышать, он и не сознавал часто, что делает. Все люди, события, предметы вокруг имели свой цвет, зачастую совершенно не совпадавший с внешним. Князь Ираан всегда казался мальчику ярко-синим – несмотря на то, что отец – смуглый, темноглазый – носил темно-красные одежды. Младший брат – Бор – был коричневым, мать осталась в памяти теплым жемчужно-серым бликом, а старая нянька – светло-желтой, как ее сказки.
Князь поначалу посмеивался над несерьезным для мужчины увлечением сына. Потом – уступив слезным мольбам – купил у заезжего торговца краски – таких не делали в княжестве; яркие, цвет ложился на бумагу легкими, ровными мазками. Мальчишку никто не учил мастерству художника… несколько раз подворачивался счастливый случай, удача – поговорить с людьми перехожими; среди них кого только не встретишь. Попадались пару раз такие, кто показывал маленькому княжичу, как правильно подобрать цвет и оттенить его, как рисовать лица, чтобы получались похожими, как сделать так, чтоб дальняя роща и ближний терем на бумаге не казались одной величины.
Чем старше становился мальчик, тем чаще хмурился князь, не одобряя его увлечение. Стал было драть за неподобающее для будущего воина занятие, но быстро понял, что бесполезно: Ярр выносил наказание молча, без крика и слез, рисунки прятал, но рисовать не перестал. А захожих людей украдкой проводил на задний двор либо в свои покои.
Часами простаивал он за спиной иконописцев, запоминая, мысленно исправляя их работы. Потом понял, что строгие каноны церкви – не для него. Там все сурово и не по-земному чисто. Жизнь – она не такая… но в луже тоже отражается небо.
К пятнадцати годам кипа рисунков в огромном сундуке стала такой, что едва закрывалась тяжелая крышка. Ярр смотрел на мир так, как смотрят, наверное, на него поэты – те, что все движения души своей отливают в слова. Он отливал – в краски. В гневе или ярости из-под кисти его выходили резкие, едва намеченные силуэты башен и кровли домов. Весной, когда врывалось в открытое окно пение соловья, когда взгляд поднимался над крышей обыденности, лист бумаги покрывался влажной, туманной завесой. Потом на смену пейзажам пришли люди… и все чаще – Она… еще незнакомая и от этого вдвойне прекрасная. Какой она придет к нему, когда настанет время?
Рисовать – как дышать, по зову души… Счастлива утренняя птаха во дворе, она может петь, когда захочет – ее никто не сгонит с ветки. Ему не дано и этого.
Пиры, охота, долгие часы в фехтовальном дворе или в княжеской Зале Совета – за плечом отца, хитрые, изворотливые речи, от которых бешенством сводит скулы. Нет, Ярраан ир-Лхор честно старался оправдать ожидания, вникал и слушал, разбирался и решал, когда приходилось, - куда деваться. И научился спорить, не обращая внимания на яростно вздергивающуюся бровь отца, и даже однажды настоял на своем – и князь, скрепя сердце, признал после, что сын был прав. Но если к делу не лежит душа, если оно – только повинность, а не радость, то странно ли, что все чаще хочется бежать из княжеского терема куда глаза глядят.
И Ярр, оседлав коня, все чаще носился, очертя голову, по окрестным лесам. Или, запершись, углем зло исчеркивал листы… но удачных рисунков становилось все меньше и меньше. Или, одевшись поскромнее, бродил по улицам города, смешиваясь с толпой – вот как сегодня. Один – если не удавалось выманить с собой брата.
Братья-княжичи внешне были схожи почти как близнецы. Одинаково высокие и худые, с резкими и четкими чертами лица, темноволосые… только глаза старшему достались материнские – серые, а младший унаследовал темно-карие - отцовские. Но если лицами они походили друг на друга, то внутренне не было у них, кажется, ни одной общей черточки. Ярраан гораздо охотнее проводил время над старыми летописями, чем в фехтовальном зале; на охоте присутствовал лишь по необходимости, чтобы избежать упреков отца; более тратил время на всякую заумь, как с досадой называл князь разговоры старшего сына с заезжими книгочеями. Бораан уже в четырнадцать лет обошел брата в воинском деле, все чаще стоял за плечом князя, если то было не на официальном приеме, и не сказать, чтобы советы его были уж вовсе лишенными смысла.