— Мы что, столько надегустировали сегодня? — удивлённо спросил царь, глядя на воеводу.
— Да как обычно вроде, — пожал плечами Никита Авдеевич.
— Слушай, откуда такие цены? — возмутился царь, заглядывая в отверстие «автомата».
— Дык поставщик-то наш, кабатчик, сволочь, про грамотку тайную прознал, вот и ломит теперь цену.
— Какую грамоту?
— Да ту, что вы после крестин Марьи-искусницы подписать изволили.
— Не подписывал я ничего, — набычился Иван.
— Дык вот она, грамотка-то… — Федька сунул под нос царю свиток.
Иван долго изучал неровную закорючку, выведенную явно нетрезвой, но, несомненно, царской рукой.
— О чем это? — Он протянул свиток министру финансов. — «Мы, Иван вдовий сын, царь всея Руси, обязуемся поддерживать сухой закон и пить не более трёх чар в день, дабы быть примером для народа своего. Подпись. Дата». Это кто ж мне такую фигню на подпись сунул? — грозно вопросил Иван, раздирая в клочки злосчастный указ.
— Василиса-матушка, — вздохнули присутствующие.
Обрывки указа взмыли в воздух и, слившись воедино, нырнули в окошко «автомата».
— Во попал!
Иван долго шарил по карманам, но выудить удалось лишь пару гривен.
— В долг поверишь? Завтра отдам. Слово царское даю.
— Что вы, Ваше Царское Величество?! — округлил глаза Федька. Бутылки молниеносно исчезли с «прилавка». — У меня сегодня ревизия, сам министр финансов придёт!
— Да тут он рядом стоит!
— Тем более не дам!
— Тьфу! Авдеич, у тебя с собой чего есть?
Пришла очередь шарить по карманам воеводе. Глядя на него, полез туда же Соловей. Все, что наскребли, вывалили на стол. Суммарно набралось ровно рубль и полушка. Все вопросительно посмотрели на Чебурашку. Тот молча достал из портфеля чистый лист, перо, чернильницу, нацарапал пару строк, спокойно сгрёб со стола добычу, ссыпал её в свой карман и сунул бумагу в отверстие «автомата».
— Вот это другое дело, — облегчённо выдохнули оттуда, выставляя обратно бутылки.
Воеводы и царь-батюшка озадаченно переглянулись. Чебурашка невозмутимо разлил тройной фиалковый по хрустальным фужерам.
— Ну, за удачу!
— За это стоит, — оживился Никита Авдеевич.
— Попомнят нас басурмане! А то ишь! «Русь сиволапая!»
— Мы им покажем, чем Русь пахнет!
— Тихо! Детали на тайном совете обсудим. Ну, с богом!
Не успели и глотнуть, как раздался звон аварийной сигнализации. Кто-то яростно дёргал за верёвку. Все дружно поперхнулись. Тройной фиалковый пошёл не в то горло. Ароматное творение секретной лаборатории брызнуло во все стороны, окропляя одежды, стол и ковры. Государственные мужи дружно рванулись к охапке зелёной травы на столе и яростно заработали челюстями. Поздно. Дверь открылась. Все замерли. Такими их и застала Василиса: с выпученными глазами и торчащими изо ртов зелёными пучками мяты.
* * *
— Хорошая жизнь настала, — разморённый Лихо лениво перевернулся на другой бок. С лёгкой руки папы банька стала его страстью. Посещал он её не реже двух раз в седмицу. А с тех пор, как по заказу Саламандры соорудили гигантские термы по римскому образцу, готов был париться чуть ли не каждый день. Гигантскими термы сделали, учитывая габариты мирового судьи, ибо он был один из первопризванных великим папой. Остальным сюда вход был строжайше воспрещён, за исключением обслуживающего персонала, разумеется.
— Почёт. Уважение. Клиентов море, — продолжал разглагольствовать меж тем народный целитель. — Клинику мою видали? — Горыныч с Саламандрой завистливо вздохнули. — То-то. Человек!
Человек, он же истопник, вырос как из-под земли. Лицо его скрывала широкополая войлочная шляпа, из-под которой торчал красный мясистый нос.
— Чего приказать изволите, доктор? — почтительно спросил он.
— Сегодня за мой счёт гуляем, — вальяжно протянул Лихо. — Сообрази-ка ты нам, дружок, что-нибудь этакое… особенное… для души.
— Только обычный эликсир, — стушевался истопник. — Винные лавки ещё закрыты. Ромашковой не достать.
— Пусть будет так. — Лихо милостиво махнул рукой. — Себя не забудь. Разрешаю.
— Вам как обычно? Ведро на кубометр? — спросил обрадованный истопник, поворачиваясь к Саламандре.
— Угу, — буркнула ящерка, — только дровишки смочи получше.
— Обленилась ты, — ревниво вздохнула Левая, когда дверь за истопником закрылась, — целая толпа на тебя работает. Одних истопников я штук шесть насчитала.
— Рабочие места создаю, — отмела упрёк Саламандра. — Чтоб народ жил лучше. Это что? Здесь уже все отлажено. Вот у Яги я скоро развернусь. Она у себя такой комплекс отгрохала. «Дремучий бор» называется.
— Видели, — сердито прошипела Правая.
— Хорошо вам, — тоскливо протянула Центральная. — Все при деле. А мы с тоски скоро удавимся. И куда варнаки подевались? Хоть суд закрывай. Если дело так и дальше пойдёт, совсем отощаю. Подумать только, за два года один смутьян, да и тот не из наших. Жёсткий попался. Чуть не подавился проклятым.
— Чья бы корова мычала. — Розовое брюшко Лиха затряслось от смеха. — Главный поставщик царского двора. Твоё мясо полгорода жрёт.
— Что за намёки пошлые?
— Ну, не твоё. Стада твои. — Лихо осторожно протёр запотевшие очки, не снимая их с носа. После погрома, учинённого им в посаде перед решающей битвой с Кощеем, технику безопасности он соблюдал строго, ибо нарушения её обходились целителю очень дорого. Экономические санкции за подобные прецеденты Чебурашка ввёл драконовские.
— Так не в том ведь дело! — взвыла Центральная. — Меня от бяшек воротит. Скоро сам блеять начну. Раньше как бывало? Скушаешь витязя — на подвиги тянет, умным человеком закусишь — душа поёт, стихи рождаются. Лирика. А сейчас…
— А что сейчас?
— Одна пошлятина в голову лезет.
— Ну-ка, почитай, — оживились Лихо с Саламандрой.
— Да ну… неудобно…
— Пожалуйста, господин судья!
— Ладно… из последних:
— Деньги, — радостно перебил Лихо, — угадал?
— Дурак, — хихикнула Саламандра, — ты продолжай, продолжай. Что она там достаёт?
— Что достаёт, то и достаёт, — мировой судья покраснел всеми тремя головами. — Я ж говорю — пошлость одна.
— Это ты смутьяном тем отравился, — авторитетно заявил целитель. — Хочешь, промывание желудка сделаю? Для своих бесплатно. — Рука Лиха потянулась к очкам.
— Не надо! — решительно заявила Центральная. — Я его, гада, принципиально переварю.
— Он кто такой? Что натворил? — Ящерка лучилась любопытством.
— Подсыл немецкий. Мастеровых смущать пытался. Вы, говорил, пролетарии. Гегемоны. Царя на кол. Винокурни народу. Я вот до сих пор сообразить не могу: за кого Вакула больше обиделся, за царя или за винокурни? Долго потом смутьяна водой поливали. Даже запивать не пришлось… Слушай! Твоих истопников только за смертью посылать. Где наши стопарики?
— Гггосподин судья, — в парилку, пошатываясь, ввалился истопник. Нос его был уже не красный, а сизый. — Вас в залу за…сседаний срочно требуют.
— Народу туда сволокли — пропасть, — добавил кто-то из-за его спины.
— А ты боялся, Горыныч! Безработица тебе не грозит.
* * *
— Значит, никакого запаха, говоришь? — Это злосчастное утро окончательно вывело Ивана из себя.
— Клянусь! — Соловей гулко стукнул себя в грудь. — На кого ни дыхну, ну никто не чует!
— А Василиса почему почуяла?
Иван стукнул по «кнопке». «Автомат» открылся, оттуда высунулся Федька с двумя бутылками в руках:
— Этого пока хватит?
— Дыши на него! — приказал Иван.
Соловей подошёл и послушно дыхнул. Акустический удар отбросил бедолагу в глубь «автомата». Зазвенели разбитые бутылки.
— Ну как? Пахнет от меня? — тревожно спросил Соловей. — Федька сидел у стены, тряся головой. — Видите, как он головой крутит? Не пахнет, значит, — радостно сообщил сыскной воевода, оборачиваясь к друзьям. Они тоже сидели. Кто на чем стоял. И головы их тряслись не хуже чем у Федьки.
* * *
— Вот и сказочке конец, а кто слушал, молодец!
Гена на карачках выполз из избушки. Зелёная шёрстка на макушке стояла торчком. Переведя дух, домовой с трудом принял вертикальное положение и, пошатываясь, поплёлся к озеру.
— Лучше б я мяукал эти два года, — с трудом выдавил он из себя, нагибаясь к воде. Личико охладить домовой не успел. Потоки воды, фонтаном отлетевшие от водяного, окатили Гену с головы до пят. Водяной сидел под дубом и трясся мелкой дрожью. Между ним и озером метались русалки с бадейками в руках.
— Да успокойся ты, — утешал водяного леший, — сказка это. Обычная детская сказочка. Нет в твоём озере никаких лох-несских чудовищ.
— Сам-то чего в лес не идёшь? — сердито булькнул водяной.
Леший насупился и замолчал. Какую сказочку прочёл ему Мурзик, не знал никто, но папа Гены поклялся, что в лес он теперь ночью ни ногой.
— Водные процедуры на ночь принимаем? — С другой стороны озера, где полным ходом шла подготовка к торжественному открытию культурно-развлекательного комплекса «Дремучий бор», подлетела Яга. — Молодцы. Для здоровья пользительно. Киску накормили?
— Он нас тоже накормил, — отстучал зубами Гена.
— Чем? — удивилась ведьма, соскакивая с метлы.
— Сказками.
— Умница, — умилилась старушка, проворно семеня к своему любимцу. — Я ж говорила — научится.
— Бабуль, спать хочу, — промурлыкал, увидев хозяйку, Мурзик и сладко зевнул.
— Ну так ложись баиньки, — заворковала Ягуся.
— А сказку на ночь?
— Сейчас, мой маленький. Про что тебе сегодня рассказать?
«Маленький» котяра с приличного телёнка величиной свернулся калачиком на пуховой перине Яги и сонно промурлыкал:
— Про вампирчиков чего-нибудь аль про оборотней кровожадных…
— Тьфу! На нечисть всякую тянет тебя! Чтоб к блюдечку больше не подходил! Я тебе правильные сказки рассказывать буду. Слушай. Жил да был Иван-дурак…
— Царь-батюшка? — Мурзик приоткрыл один глаз.
— А вот в политику тебе лезть не советую, — проворчала Яга, — быстро хвост прищемят. — Мурзик послушно кивнул головой. — Слушай дальше…
Наслушавшись правильных сказок, Баюн наконец заснул. Яга на цыпочках вышла из избушки и приблизилась к нахохлившейся компании у озера.
— Завтра дел много. Спать не пора?
— Бессонница у нас, бабуль, — нехотя буркнул домовой.
— Может, Мурзика разбудить? Я его хорошим сказкам научила. Вмиг заснёте.
— Не надо! — Троица, стуча зубами и подвывая, бросилась врассыпную. Леший с перепугу полез в озеро, водяной ломанул в лес, а Гена взметнулся на дерево и попытался залезть в дупло, откуда был бесцеремонно выдворен бывшим вредным бельчонком, а ныне почтенным главой семейства. Под напутственное «Занято!» бедный домовой отправился с ускорением в обратную сторону.
— Ну, раз не надо, тогда давай о делах потолкуем, — бодро предложила старушка, ловя домового на лету. — Понимаешь, Геночка, я тут на досуге прикинула… не подумавши Василиса последний указ ввела.
— А разве указы не царь издаёт?
— А… ну да… царь, конечно… вот я и говорю, не подумала наша Премудрая. Убытки колоссальные грядут.
При слове «убытки» Гена встрепенулся, снотворные сказки Мурзика отошли на второй план.
— Да, Геночка, убытки, — отвечая на его безмолвный вопрос, продолжила Яга. — Нельзя было условия продажи эликсира менять. Ох, не к добру это. Есть тут у меня мыслишка одна… Нужно срочно сюда всех собрать. Кто с папой лично знаком был.
— И Василису тоже?
— Не-е-ет, — протянула Яга, — царице-матушке об этом знать ни к чему. Спокойней спать будет. Пусть Илюшеньку тетешкает. А для таких дел молода ещё. Есть кому за неё головку поломать да порадеть малость о благе государства нашего.
— Так Кощей тоже с папой знаком был.
— Вот и славненько. — Старушка довольно потёрла руки. — Заодно и грехи замолит.
— Да он некрещёный! — Гена, окончательно переставший понимать свою хозяйку, вылупил глаза.
— Надо будет — окрестим, — свернула дебаты Яга и засеменила обратно к избушке.
Гена почесал свою зеленую шёрстку на затылке и пошёл налаживать «сотовую» связь.
1
— Ах, какой парфюм! — Жан де Рябье галантно оттопырил зад, склоняясь перед Марьюшкой. Хрящик на горбатом носу забавно дёргался. Неотразимый обольститель усиленно обнюхивал свою даму сердца.
— Да-да. — Марья-искусница согласно кивнула головой, стараясь не морщиться. Надушен и напомажен был русский француз так, что с души воротило. Она попыталась проскользнуть мимо навязчивого хлыща.
— Я только что из Парижа, — важно заявил Жан де Рябье, перегораживая дорогу, — так там сейчас в моде розовая вода. Баснословных денег стоит. Специально для вас, мадам… через все границы…
— Мерси. — Марьюшка сделала реверансик, принимая изящный флакончик, и проворно юркнула в ближайшую дверь. Жан сунулся было следом и торопливо отпрянул при виде бердышей, скрестившихся перед самым его носом.
— Пардон, — прогнусавил он, сообразив, что чуть не вломился в царскую опочивальню.
— Слушай, что такое пердон? — спросил один охранник у другого, задумчиво глядя вслед удаляющемуся щёголю.
— Сам не чуешь?
— А-а-а, понял.
Марьюшка сидела на царском ложе и дрыгала ногами в ожидании, пока назойливый ухажёр удалится, мягко говоря, куда подальше.
— Сядь как положено. Ты, как сестра царицы, должна подавать пример, — назидательно проговорил кто-то, — этикет должна соблюдать, даже когда ты наедине сама с собой.
Марьюшка повертела головой. Голос шёл из-под подушки.
— Ага! — азартно воскликнула она. — Вот ты где! — Плюхнувшись всем телом на подушку, Марьюшка придавила попытавшееся улизнуть оттуда зеркальце и, схватив его, как победитель, принялась диктовать условия: — Значится, так, моё серебряное. Перво-наперво покажешь мне моего суженого-ряженого.
— Нашла цыганку, — пыхтело зеркальце, тужась вырваться из цепких пальчиков озорной девицы, — откуда мне знать, кто твой суженый?
— Давай-давай! А то все Василисе расскажу. Как за членами царской фамилии подглядывало, как словеса им дерзкие да непочтительные выговаривало…
— Это когда? — искренне изумилось зеркальце.
— Да только что.
— Шантаж!
— Конечно, шантаж. Ладно! Даю задание полегче. Покажи кого-нибудь из мужей государственных.
— Тебе зачем? — насторожилось зеркальце.
— Похихикать хочу, — честно призналась Марьюшка, — они такие забавные. До сих пор понять не могу, как такие чудики государство поднять сумели.
— Папина школа, — строго сказало зеркальце, — по его заветам живут! И показывать ничего не буду. Люди серьёзными делами заняты. Мало ли какие они сейчас секреты важные обсуждают.
— Папа, папа, — хмыкнула Марья-искусница, — только и слышу со всех сторон папа да папа. Все стены его портретами увешаны. И везде он разный. Только по платью несуразному сообразить можно, что это папа.
— Что ж делать? Кроме ближайших соратников, его толком и не видел никто. А из них живописцы… сама понимаешь.
Марья-искусница подняла голову. Прямо перед ней висели самые удачные, по утверждениям авторов, портреты. Один кисти министра финансов, другой — воеводы сыскного приказа, третий — мирового судьи. К последнему полотну приложили усилия все три морды — и Правая, и Левая, и Центральная. Споры, какой мазок куда положить, в судейской коллегии были жаркие. По окончании работы Горыныч, украшенный многочисленными синяками и шишками, потребовал зашить треснувшее по всем швам полотно и повесить его на самое почётное место. Марьюшка с удовольствием взялась за эту ответственную работу. Залатала так, что ни одного стежка заметно не было. Но в тронный зал, как требовал мировой судья, портрет вешать не стали.
— Я хочу почаще видеть эту дивную картину, — дипломатично сообщила судье Василиса.
Польщённый Горыныч удалился вершить свои судейские дела, а его бессмертное творение заняло место в опочивальне царственной четы. Абстракционисты удавились бы от зависти, лицезрея этот шедевр, но в бывшем Кощеевом царстве изобразительное искусство ещё не шагнуло так далеко, а потому все, кому посчастливилось его видеть, расползались в разные стороны, держась за животы. Соловей и Чебурашка, прослышав о небывалом успехе Горыныча, решили тоже попробовать свои силы на этом поприще, в результате чего опочивальня пополнилась ещё двумя шедеврами. Нужно признать, что их полотна были более реалистичными. На них хотя бы можно было разобрать, где у папы рука, а где нога. Если, конечно, внимательно приглядеться.