— Я?
И такие изумлённо-чистые глаза в ответ…
— Она с тобой поедет. Ты же один? Если что — подменит. Машину она водит нормально. Ну и… Мало ли.
Парень дёрнул головой. Недоволен.
— Надо было меня спросить… Хотя бы… Если уж хочешь кого приставить ко мне — то…
Быстрым, практически неуловимым движением осмотрелся, выхватил взглядом достаточно чистую ауру, ткнул пальцем:
— Её.
— Лану?!
— Не хочешь? Тогда уж вообще никого не надо.
Старшина удивился не на шутку — странный выбор.
Та, что предлагает он, и красива, и умна, и умела. А тут — обычная девчонка из деревни на юге полуострова. Не слишком грамотная. Не слишком красивая. Так, середнячка, несмотря на редкое имя. Поманил её пальцем:
— Поедешь с Михаилом.
— Я?
Даже рот открыла от изумления, а островитянин цедит сквозь зубы:
— Пять минут на сборы. Бегом!
Вздрогнула, и бегом к своему обиталищу. Николай застыл, глядя на свои наручные часы. Успела! Тащит небольшой рюкзачок. Спешит со всех ног. Странное дело — его собака даже хвостом завиляла при виде этой замухрышки. Никогда такого не видел! Парень помог девчонке забраться в кабину, и староста горожан не выдержал:
— А почему ты выбрал её?
О дьявол! Вот это улыбка…
— Так она — человек…
— Человек?! В смысле?
— В самом прямом. Человек…
Глава 13
…Николай задумчиво смотрел на огонь, жарко пылающий в печи, в его голове стучали слова, сказанные на прощание Ланой, девушкой, которую выбрал островитянин в помощь в торговом караване:
— Знаешь, старшина, я иногда спрашиваю себя — человек ли он?..
Человек? Или… Кто? Светящиеся в темноте глаза. Чувствующаяся даже на расстоянии аура спокойствия и силы, причём безграничной и не знающей преград… Неимоверная физическая сила — по словам тех, кто бы с ним в дороге, поднять и поставить на второй ярус бочку весом в полтора центнера не составляло для него ни малейшего труда… Или то, как он чувствовал появление людей и поселений на дороге. Задолго до того, как другие их обнаруживали. Его собака… Словно читающая мысли своего хозяина… Способность определять опасность и избегать её. Это не укладывалось в рамки обычного. Превосходило всё то, что старший горожан слышал или видел раньше. Так кто этот отшельник? И не потому ли он живёт отдельно, что он — не человек? Не хочет пугать окружающих? Или… Не желает показывать свою истинную сущность? Кто же он?..
— Нас в первый раз хотели прихватить уже на границе полуострова. Человек пятьдесят, при пушке. Так он остановил караван километров за пять до засады, сказал, что прогуляется. Так, мол, надо… Свистнул пса и ушёл. Вернулся через два часа, сказал — едем. Когда добрались до места, где сидели враги, остановился и велел собрать трофеи. Живых не было. И знаешь, старшина, у меня такое впечатление, что половина тех, кого мы нашли, умерли просто от страха. От того, что увидели… Во всяком случае — на лицах мертвецов безграничный, просто животный ужас. А на телах — ни царапинки…
…Это — старший охраны…
…— Он ко мне утром подошёл и говорит — после обеда у тебя движок сдохнет. Давай, вскрывай башку, будем поршень менять. Я на последней стоянке прихватил. Мы было дёрнулись, да он как посмотрел, у меня и душа в пятки ушла — глаз нет. Сплошное пламя. В прямом смысле. А собака у его ног даже светится, только искры от шерсти летят. Знаешь, как от кошки в темноте, только днём. Делать нечего… Сняли голову, а там… Ещё бы чуть, и двигатель в клочья. А так — поменяли деталь, и вперёд. Правда, время потеряли, зато машину сохранили! Но как он определил неисправность?! Ведь всё работало, как обычно…
…Один из водителей…
…— Нам предложили по дешёвке несколько коров. Мы даже обрадовались. А он подошёл, посмотрел и говорит — не соглашайтесь. Они через два дня умрут. Больные. Решили послушать. Благо время позволяло. Через два дня приходим — а продавцы волосы на себе рвут, вся живность у них перемерла…
…И сколько таких случаев? Каждый из каравана рассказывал такое, чему нет объяснения. Не может подобное существовать на свете, хоть ты тресни! Однако вот оно — буквально под носом! Оснований не верить своим людям у Николая нет. Всех он знает уже не один год. Самые надёжные, самые проверенные, прошедшие с ним самое трудное время после чумы… А сколько радости было, когда через месяц после отъезда караван вернулся! Полные машины мяса, фруктов, овощей! Привезли и четырёх коров и бычка, теперь у горожан будет молоко круглый год! Добыли дефицитные запчасти, договорились о поставках на будущее. Завязали кое-какие контакты. И — на тебе! А Михаил спокойно высадил Лану на развилке, сам ушёл на трассу, ведущую в глубь его земель. Если бы не договор, плевал бы Николай на всё, отправил бы следом поисковиков, но… Слово — есть слово. Если дал, то держи. А теперь, после всего, что услышал, возблагодарил небеса за то, что не поддался сиюминутному желанию. Иначе бы получил такого врага, от которого никто бы не спасся…
— Старший, он обещал наведаться через неделю. Сказал, погода ещё продержится, а потом сразу морозы ударят.
— Зачем, не сказал?
Лана криво улыбнулась:
— За женщиной на зиму. Чтобы скучно не было. Зима в этом году долгая будет.
— Уж не за тобой ли?!
Но девушка в ответ махнула рукой:
— Какое там… Он на меня всю дорогу даже не взглянул толком. Только и слышала — внимательней. Подай. Принеси. И слава богу — после увиденного у меня даже волосы шевелиться начинают при одной мысли, что вдруг меня выберет…
Её даже передёрнуло при этих словах.
— Знаешь, ты же свободная. Так что заставить тебя пойти к нему я не имею права. А если кто из пришедших на торжище решится — их проблемы…
— Знаешь, старшина… Тут ещё одно… Кое с кем из наших он вёл себя, словно он его близкий друг или родственник… А некоторых даже близко к себе не подпускал…
— А тебя?
Девушка на миг задумалась, подняв глаза к потолку, потом вдруг на её лице появилось удивлённое выражение:
— Точно… Меня же он даже к себе в напарники выбрал… И ни разу ничего себе не позволил… Даже голос не повышал… Удивительно, старший!..
— Ладно. Иди, отдыхай. Потом ещё поговорим. Но об этом — никому! Ясно?
Лана утвердительно кивнула, поднялась со стула и вышла из комнаты. Николай остался один и долго смотрел на играющий языками огонь в открытой топке печи — так кто или что этот островитянин?..
…Михаил шёл по ряду, где продавали себя на зиму свободные. Опять те же тоскливые глаза, усталые лица, на которых лежит печать безнадёжности. Молодые и не очень. Но всех роднит одно — усталость… Смертельная. Та, которая укладывает человека в могилу надёжнее смерти… Кое-кого он видел прошлой осенью. Память на лица у него теперь просто фотографическая. Сестрёнок не видать. Наверное, пристроились уже. Клан Николая растёт. Теперь, когда первые, самые трудные, самые голодные годы прошли, и народ начал приспосабливаться, старший начал принимать к себе новых членов. Сейчас у него уже почти пятьсот человек. А первую зиму, помнится, пережило всего семьдесят. Даже дети есть. Причём из них шестеро новорожденных. Появившихся на свет уже после чумы…
— Дяденька, дай хлебца? Пожалуйста…
Замер от неожиданности — Джаба на этот раз с ним не было. Поехал один. И идя по рынку, просто задумался, и — на тебе… Малышка совсем. Годика четыре. Может, пять… Блестящие от голода глаза. Чуть впалые щёки… Одежда, правда, аккуратно заштопана и чистенькая…
— Хлебца?
Она кивнула с серьёзным видом.
— А ты знаешь, что такое хлеб?
— Знаю. Моя мама его печь умеет. Только у нас мука кончилась. Давно…
Погрустнела, и на маленьком личике удивительно ясно отразились все эмоции, что испытывал ребёнок.
— Ира! Ира! Отойди сейчас же! Перестань! Этого нельзя делать!
Приятный грудной голос из-за спины заставил его обернуться — ничего себе… Высокая, стройная, насколько можно судить. Красивая. Даже очень красивая… Даже слишком… И такая умеет печь хлеб? Не верю. Но ребёнок… И что? Мимо скольких умирающих малышей ты равнодушно прошёл в прошлые разы? Сколько из этих детей умерло полярной зимой? Сколько выжило?! И печальное лицо Ю, с закрытыми навсегда глазами… Непонятный звук заставил его очнуться — малышка со страхом смотрела на его перекошенное лицо. С трудом заставил себя расслабиться. Присел на корточки, сбросил с плеч вещевой мешок, пошарил внутри, вытащил квадратную буханку белого пышного хлеба, изготовленного умной машинкой, протянул девчушке:
— Вот. Возьми. За то, что испугал тебя.
Иринка медленно-медленно протянула синие от холода руки, усеянные цыпками, осторожно взяла буханку:
— Это мне, дядя?
— Тебе. Не бойся. Бери.
Взъерошил длинные светлые волосы, выпущенные из-под вязаной шапочки, выпрямился.
— Удачи тебе, малышка.
Сделал шаг прочь, замер, услышав вновь её голос:
— Дяденька… Спасибо…
Махнул рукой, не оборачиваясь, зашагал дальше. Прочь. Эту зиму он будет один, и — да помогут ему старые боги не сойти с ума… Внезапно послышался шум. Парень обернулся, спросил пробегающего мимо охранника:
— Что случилось?
— Караван прибыл!
— Караван?
Вздрогнул, ощутив невыносимо чёрную ауру, прошептал:
— Работорговцы…
А ноги уже сами несли навстречу въезжающей в город колонне…
…Зазывала расхваливал товар, не жалея горла. Эти торговцы прибыли из самого центра бывшей страны, из столицы, до которой Михаил так и не добрался в этот сезон, отложив путешествие на следующий год. Из машин уже вытаскивали рабов и рабынь, ловко приковывали их к специальным скобам за цепи, прикреплённые к ошейникам. Замешкавшихся или упавших людей щедро награждали ударами. Его внимание привлекла хрупкая фигурка, одетая не так, как одевались в стране. Как-то уж очень экзотически. Да и выражение на лице рабыни было тоже… Не таким, как у всех остальных. Не просто безнадёжность — отчаяние. Ужас. Страх… Уже проталкивался через толпу Николай, в стороне договаривался с главным среди работорговцев старший охраны, когда Михаил шагнул вперёд, ткнул пальцем в застывшую фигурку:
— Эту!
— Она не продаётся.
Спокойный, ленивый голос из-за спины. Парень медленно обернулся — почти чистый змеелюд… Понятно. Инстинктом чувствует, что девчонка — практически чистая арийская кровь. А тот также лениво повторил:
— Она будет сожжена. В назидание остальным после окончания торга. Таков наш обычай.
Из толпы вынырнул старшина горожан, видимо, услышал слова торгаша:
— Наши законы запрещают такое.
— Если запрещают, значит, мы сделаем это после отъезда. В пути. Но она не продаётся. Это — жертва.
— Нет, — спокойно повторил Михаил, положив руку на плечо шагнувшему было вперёд Николаю.
— Я покупаю её. Ты — торговец. Значит, прибыл сюда продать свой товар. На шее этой девушки — знак рабыни. Получается, её статус — товар. Я покупатель. Свободный. И хочу купить именно её. Либо ты продашь её мне, либо — не продашь ни одного раба. Поскольку если продажи не будет, значит, ты не торговец.
— Я торговец, но именно эта рабыня не продаётся.
— Значит, ты не будешь здесь продавать, — эхом откликнулся Николай, по-прежнему стоящий рядом с островитянином.
— Я покупаю её.
— Нет. Только не её.
— Её. Я — покупаю.
— Нет!
Михаил отступил на шаг, прищурился:
— Ты трижды отказался выполнить свои обязанности. По праву оскорблённого — поединок.
— Что?!
Торгаш рассвирепел не на шутку, но парень быстро шагнул к нему и прошептал так, чтобы услышал только тот, к кому обращались:
— Наг.
Приезжий мгновенно осёкся и, отшатнувшись, выдохнул также едва слышно:
— Арий…
Мгновенно в его руке оказался длинный нож, который он воздел к небу:
— Поединок!
— Поединок!
Весть мгновенно облетела собравшихся. Все заспешили к месту будущей стычки, а охранники рынка быстро растолкали народ, образуя круг. Внезапно повеяло холодом, но глаза Михаила словно заледенели — перед ним змеелюд. Исконный враг настоящих ариев. Кровный. Беспощадный. И — Знающий. Своё истинное имя и предназначение. Но скрывающий подлинную сущность. Застыл в напряжённой стойке, выставив вперёд лезвие ножа.
— Во имя Эхава!
— Во славу Старых!..
…Со звоном рвущегося металла сталкиваются ножи. С треском рвётся прочная ткань куртки превратившимися в сталь пальцами. Змеиные изгибы чужака, уходящего от прямых ударов ария, и ментальный удар, припечатавший змею к земле, заставивший застыть на одно-единственное мгновение, которого хватает для того, чтобы иззубренный клинок Михаила пробил врагу горло и вышел из затылка. Впрочем, змей живуч, как все пресмыкающиеся, и на последнем издыхании, уже мёртвый, тот выбрасывает узкое изогнутое лезвие своего кинжала прямо в живот противника. Но — тщетно. Жалобный вскрик металла, чмоканье лопающихся под скрюченными пальцами глаз, хлюп ударенной с неимоверной силой о землю туши… Ледяной взгляд светящихся неземным светом глаз, в которых не различить ни зрачка, ни радужки — лишь белое сияние…
— Я победил. Она — моя.
Холодная, просто ощутимая физически констатация факта… Наброшенный на плечи армейский пятнистый бушлат. Мёртвое тело перед ногами. Брошенная на землю хрупкая фигурка у ног победителя, которую бьёт крупная дрожь…
— Старший, пусть тело этой нечисти сожгут, а пепел развеют. Оно недостойно существовать ни в каком виде.
— Хорошо…
Возмущённый ропот других работорговцев, и ответ, от которого стынет в жилах кровь:
— Если бы вы знали, что оно на самом деле, то первыми бы побежали собирать дрова для костра.
— Ты расскажешь, в конце концов, что происходит?!
— Весной, Николай. Если доживу. Или ты…
Наклонился, поднял за цепь ту, право на которую завоевал в смертельном поединке:
— Идём.
Рабыня с ужасом смотрела на нового хозяина. Правда, страх изменился. Стал не таким бесконечным, которым был до этого. Просто испуг… Но привязь натянулась, и она засеменила мелкими шагами за парнем. Тот сделал несколько шагов, таща за собой добычу, внезапно остановился на месте перед маленькой девочкой, прижавшейся к своей матери, смерил их взглядом, обратился к женщине:
— Я готов взять тебя и ребёнка на зиму. Согласна?
Та отшатнулась, но её дочка вцепилась при этих словах в островитянина обеими ручонками:
— Мама, соглашайся! Дядя добрый! Он мне хлебушка дал!..
Обречённый кивок головой в ответ закутанной в платок…
— Идём за мной.
— А… Договор?
Несмелый грудной голос нанятой. И ответ островитянина:
— Николай меня знает. Так что можешь поверить на слово.
— На слово?!
Голос из толпы:
— Ему можно верить…
…Сделал ещё десяток шагов, остановился. Сбросил с плеч свой рюкзак, потянул с себя куртку на овчинной подкладке. Подтянул поближе купленную рабыню, та пыталась сопротивляться, но куда ей… Пискнула от страха, но парень просто набросил на неё свою одежду, оставшись в одном пятнистом комбинезоне. Девочка подошла поближе, её мать замерла на месте. Островитянин вновь надел на плечи свой мешок, улыбнувшись, подхватил малышку на руки и усадил себе на плечи, спросил:
— Нравится?
— Да, дяденька.
— Тогда — пошагали…
…Дорога к причалу была не так пустынна, как раньше — всё-таки клан Николая вырос, и дел находилось всем. Тем более что причал начал использоваться, и горожане, возвращающиеся с рыбалки, с удивлением смотрели на рослую фигуру с ребёнком на плечах, идущую широким ровным шагом, семенящую мелкими шажками рабыню за ним, в пятнистом бушлате армейского типа, и неуверенно идущую самой последней свободную…
…Перешагнул на палубу, упирающуюся рабыню легко перетащил за собой, мать Иринки, поколебавшись мгновение, всё-таки решилась… Открыл каюту, снял с плеч девочку, осторожно поставил на трап:
— Спускайся.
Та, улыбнувшись, нырнула внутрь. Снова подтащил к себе свою покупку, под сильными пальцами кольцо, запирающее ошейник, легко разжалось. Швырнул обломки рабского знака в воду, едва слышно булькнуло. Девушка схватилась за шею, не веря самой себе, но островитянин уже взял её за плечи, вталкивая в кубрик. Запихнул, обернулся к матери девочки:
— Давай вниз. Сейчас будет тепло и электричество. В ящике — продукты. В бутылях — вода. Согрей всем чаю и накорми. Мне принесёшь в рубку.
— Д-да…
Кивнул ей, указывая вниз, затем отдал концы, вернулся в рубку. Чихнув, сыто замолотил дизель, заплевалась забортной водой помпа. Сизое облако дыма повисло над свинцово-фиолетовой забурлившей водой. Катер дрогнул, медленно сдал назад, разворачиваясь, затем лёг на курс к выходу из залива и начал набирать скорость. Руки автоматически поворачивали штурвал, регулировали скорость. Михаил уже столько раз ходил этим путём, что всё делал машинально, удивляясь своему поступку. Ладно эта чужестранка — она практически чистая ария. Здесь уже, как говорится, защита своей крови. Но эти-то двое ему зачем?! С чего бы это вдруг он пожалел мать и её ребёнка? Ведь прошлые разы… И вздрогнул — прошлые разы детей он на рынке не видел! Ни разу! Среди тех, кто себя продавал. А это значит… Значит, что пищевые запасы прежних времён уже испортились. И теперь всё зависит от того, сколько добудешь за лето… Похоже, наступают ещё более тяжкие времена, а не то, что ему казалось улучшением… Дёрнул головой в жесте раздражения… Что-то долго там внизу они возятся… И тут хлопнула дверь в рубку, через комингс перешагнула мать девочки с подносом в руках. Парящий ароматом чай в большой фарфоровой кружке, стопка бутербродов на тарелке — хлеб с ветчиной, купленной им на дальнем торге, отдельно — сахар в чашке. Неровно отколотые куски и кусочки. Маленькая ложка, чтобы мешать.