Утром меня разбудила Роза. Ее добродушное лицо склонилось надо мной.
- Хватит спать, Лаура. Сегодня праздник, в печи дозревают пироги, а к обеду будет жареное мясо. Вставай, пора поработать на кухне!
- Роза, я не хочу есть. - Я встала и, прыгая то на одной ноге, то на другой, принялась одеваться.
- Ты не заболела?
- У меня пост, - хмуро пошутила я, сунув ноги в башмаки и закутавшись в плащ.
- Мать настоятельница сказала, что ты не в духе, - кивнула Роза. - Она велела разбудить тебя и накормить.
- Надо же, какая забота... Почему бы ей самой было не сделать это?
- Она уехала.
Я застыла.
- Что?... Куда?...
- В Пьяченцу, разумеется. Большой праздник, знаешь ли. Там будет кардинал Сан-Северино, епископы, священники, настоятели трех монастырей. Обычное дело, к вечеру она вернется.
Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног.
- Но... Она не должна была...
- Это одна из ее обязанностей - присутствовать на церковных праздниках, хотя она и предпочитает появляться там пореже. Знаешь, у нее есть странность - в городе она почти никогда не снимает капюшон, даже в жару. Может быть, не хочет, чтобы кто-то видел ее лицо. Она всей душой предана Господу, а ее красота может вызвать греховные мысли, и она это знает...
Не потому, подумала я, Констанца скрывает свое лицо. Она боится, чтобы ее не узнали те, кто ее ищет. Довольно уже и смутных слухов, гуляющих по округе, о том, что пропавшая дочь графа Висконти скрывается в одном из монастырей. Но даже грозящая ей опасность не может удержать ее от поездок в город!
- Пойдем, сейчас твое настроение улучшится, - улыбнулась Роза, поманив меня за собой.
На улице светило солнце, неяркое, по-зимнему холодное, но уже напоминавшее о скорой весне. Бледное небо сияло, тонкая корочка льда на замерзшем желобе казалась прозрачной до звона, как драгоценный хрусталь.
- Сегодня так холодно, - поежилась я. - Констанце нужно было остаться в Санта-Джулии.
- Ей никто не вправе указывать. Не волнуйся, к вечерней службе она вернется.
Я не могла успокоиться. Вопреки обещанию Розы, мое настроение после сытного обеда только упало. Монахини смеялись, передразнивая знатных дам из Кремоны, но их веселье в отсутствие Констанцы казалось мне кощунственным. Незаметно покинув остальных сестер, я направилась в скрипторий.
Рукопись, которую мне дала переписывать Констанца, лежала на пюпитре, и я сразу ушла в работу, словно оставила ее лишь несколько минут назад. Как всегда, это занятие увлекло меня, и когда я встала, чтобы отдохнуть, солнце уже клонилось к закату.
Я подошла к окну и выглянула во двор. Внезапно у меня захватило дух: сестра Джованна торопливо бежала к трапезной, неловко путаясь в полах рясы, а за ней гнался высокий мужчина в латах. У самых дверей библиотеки слышались громкие голоса чужаков, и меня сковал настоящий ужас. Солдаты здесь, в Санта-Джулии!? Что они ищут?..
В коридоре загрохотали шаги. Вжавшись в стену, я стала молиться, чтобы меня не обнаружили.
- Там лестница, - сказал мужской голос. - Лоренцо, Лука, проверьте все наверху. Я обыщу комнаты здесь.
Шаги простучали мимо, замерли в конце коридора и загремели вверх по лестнице в комнаты для гостей. В соседней комнате послышался шорох, что-то упало и раздались проклятия.
Они обыщут все здание, подумала я. Они пришли, чтобы забрать меня... Из-за глупости Констанцы Ринери выследил и ее, и меня, и теперь я отправлюсь на костер, а она - к своему супругу, Франческо Сфорца, и больше он не даст ей сбежать!
Стараясь не шуметь, я выскользнула из комнаты, пытаясь сообразить, что делать дальше, почти бегом прокралась по коридору и, спрятавшись в тени тесной ниши, осторожно выглянула на улицу. Очевидно, солдат было немного, и почти все они сейчас обыскивали помещения монастыря, лишь трое, согнав в кучку у прачечной семерых перепуганных сестер, пытались выведать у них, где находится настоятельница. Монахини молчали, испуганно глядя себе под ноги.
Если Констанца вернулась... Боже мой, я все прощу ей, лишь бы она была в безопасности! Может быть, она еще в Пьяченце, и солдаты, не найдя ее, уберутся восвояси... Как бы я хотела знать наверняка, что ее еще нет!
В этот миг прямо у меня над ухом раздалось:
- Смотри-ка, маленькая крыса!
Голос приковал меня к месту, лишив способности двигаться и соображать. Громадная ручища сгребла меня за шиворот и развернула, так что я едва удержалась на ногах.
- Мерзкая же у тебя физиономия, детка, - прогудел рыжий детина, дохнув мне в лицо чесноком и кислым перегаром. Я вскрикнула и с размаху ударила его в грудь, но он только засмеялся и влепил мне в ответ оплеуху, от которой у меня потемнело в глазах. - Веди себя смирно, не то я тебя отделаю, а потом просто прикончу.
Я еще раз попыталась вырваться. Он грубо толкнул меня в спину, и я упала на холодные камни, проехав на боку из дверей во двор. Кажется, кости были целы, но тело горело от боли.
- Мы перерезали бы вас всех, если бы монсеньор Ринери не запретил... Впрочем, я приметил тут пару аппетитных курочек, с которыми был бы не прочь развлечься. Ну, к тебе это не относится... Кстати, где настоятельница? Говорят, она очень недурна...
Хотела бы я и сама знать, где она, подумала я в отчаянии. Ринери добрался до Санта-Джулии! А ведь синьор Манетти предупреждал, что так может случиться! Солдат стоял надо мной, и я беспомощно пыталась встать, с трудом заставляя себя не разреветься.
- Да, поднимайся, я не буду с тобой долго церемониться. Говори, где настоятельница, и я ничего тебе не сделаю.
- Иди к черту, - прошипела я, и он ударил меня сапогом в живот. Боль была такая, что я согнулась пополам, и слезы потоком хлынули из моих глаз.
- Я ведь могу и убить тебя невзначай, - почти беззлобно заметил он. - И монсеньор Ринери не узнает об этом. Ну, а если и узнает, простит - случайно вышло ведь...
Я чувствовала себя жалкой, зная, что он прав. Мое тело бесформенной кучей останется лежать на камнях двора у дверей библиотеки, когда они уйдут, разыскав Констанцу и забрав ее с собой...
- Не торопись! - раздался звонкий голос. Подняв голову, я с изумлением увидела стоящего в трех шагах от меня человека, лицо которого до самых глаз было завязано темным платком. Низко надвинутая шляпа мешала разглядеть и все остальное. В руках незнакомца была шпага, сиявшая золотом в свете вечернего солнца. Это был он, тот самый человек, который спас меня от костра в Пьяченце!
Я едва не задохнулась от волнения и счастья. У меня появился защитник, о котором я и мечтать не смела! Он стоял свободно, плащ тяжелыми складками облегал его фигуру, но во всей его позе была легкая небрежность, выдававшая привычку к оружию.
Рыжий солдат какое-то время недоуменно смотрел на него, затем потянул из ножен собственную шпагу.
- А что это вы, юноша, делаете в женском монастыре?
- Я вправе требовать у вас ответа на этот же вопрос. - Незнакомец шагнул вперед, целясь шпагой в грудь стражника.
- У меня полномочия, выданные гонфалоньером.
- Вот как? Вас уполномочили избивать и насиловать монахинь?
Он легко прыгнул вперед, и этот молниеносный выпад заставил солдата отшатнуться, неловко взмахнув шпагой. Незнакомец быстро уклонился, и когда рыжий с ревом бросился на него, рубя воздух клинком, поднырнул под его рукой и с силой толкнул его в спину. Солдат упал, хрюкнув и выронив шпагу. Юноша стремительно повернулся, его шпага свистнула и рассекла лежащему сухожилия под коленями. С диким воем стражник принялся кататься по земле, и я едва успела отползти в сторону.
- Поднимайся, черт возьми, - глухо выдохнул мой спаситель, протягивая мне руку в потертой кожаной перчатке. Через двор уже бежали двое других солдат. - Беги на конюшню и седлай лошадь...
- А вы?
- У меня именно сейчас полно дел, разве не видишь? Просто постарайся уехать отсюда подальше, а потом я тебя догоню.
Он развернулся, полы его плаща взлетели в воздух, как крылья. У меня еще оставались сомнения, но он нетерпеливо махнул рукой:
- Беги!
Я припустила через двор к конюшне, едва избежав столкновения с бежавшим навстречу солдатом, и оглянулась, только оказавшись на безопасном расстоянии.
Незнакомец стоял прямо, как натянутая тетива лука. Он сбросил плащ, мешавший его движениям, и я подумала, что в его фигуре есть что-то знакомое. Да, он был слишком строен и тонок в кости для мужчины... Его голос, приглушенный платком, вполне мог принадлежать... женщине. Солдаты, обступившие его, не решались подойти, и огненная в закатных лучах полоска стали в его руке слегка дрожала.
Ужас и счастье узнавания пронзили меня, стеснив грудь невыносимой мукой.
- Констанца! - прошептала я, закрывая рот ладонью. - Констанца...
Наконец, один из стражников первым сделал выпад, и золото клинков брызнуло искрами. Констанца увернулась, почти налетев на другого солдата; ее шпага заплясала в воздухе, заставляя противников отступать. Это было так похоже на танец - страшный танец стали и крови, и малейшая неловкость грозила танцорам смертью... Констанца двигалась легко и стремительно, и четверо солдат, окруживших ее, похоже, никак не могли ее задеть. Очень скоро один из них повалился на землю, схватившись за горло, и больше не шевелился. Оставалось трое, и все они были сильными мужчинами, немало времени, должно быть, посвящавшими военным упражнениям.
Констанца, казалось, не уставала. Она танцевала в завораживающем сумеречном свете, уходя, скользя, играя. Ей удалось ранить всех троих оставшихся врагов, и сейчас они, пошатываясь, тщетно пытались задеть ее, одновременно уклоняясь от ее быстрых и точных ударов. Я поняла ее тактику: не отличаясь силой, она стремилась измотать противников, и ее гибкость и проворство казались просто невероятными. Я совершенно позабыла ее приказ оседлать коня и запоздало осознала, что ей понадобится моя помощь. Бросившись в темноту конюшни, я торопливо принялась седлать гнедую кобылу, стоявшую ближе всех к выходу, умирая от тревоги и желания посмотреть, как дела у Констанцы.
Вне всяких сомнений, солдат в монастыре было не пятеро, а по крайней мере десяток. Остальные должны были вот-вот подоспеть на помощь, если еще не явились, и тогда кто знает, на чьей стороне будет перевес... Я кляла себя за то, что не успела увидеть, когда вернулась настоятельница и каким образом в Санта-Джулии появились стражники гонфалоньера. Тогда все эти события не стали бы для меня неожиданностью.
Выведя лошадь под уздцы на двор, я замерла. Констанца сражалась с пятью солдатами, еще трое лежали на земле убитые или раненные. Она начала уставать, и это было заметно. Ее движения были уже не так стремительны, теперь она больше наносила удары, чем бегала, и порой отступала, защищаясь от непрерывных атак. Мое сердце сжалось. Могла ли я что-нибудь сделать для нее?
- Сдавайся, парень! - выкрикнул высокий солдат, наступая на Констанцу. - Мы уважаем достойных противников... Обещаю, мы не тронем монахинь, а вот настоятельницу увезем с собой, да и ей зла не сделаем... А, проклятье!
Шпага Констанцы с силой вонзилась ему в плечо, и он упал назад, неловко взмахнув руками, а женщина уже повернулась, словно приседая в реверансе, и клинок ее описал в воздухе дугу, отражая выпад солдата, находившегося у нее за спиной.
Она продолжала биться, защищая свою свободу и жизнь тех, кто ей доверился... Я видела, как она напряжена, как усталость и боль сковывают ее движения. Выходит, вот каким танцам обучал ее синьор Манетти! Мне казалось, она не сделала ни единой ошибки, ее танец был безупречен, но и она не могла танцевать так долго... Я никогда не видела такого потрясающего мастерства владения оружием. Конечно, солдаты были натренированными и сильными, они умели сражаться, но до Констанцы им было далеко. Шпага казалась смертоносным продолжением ее руки, которым она владела в совершенстве.
Еще выпад, удар, отступление, шаг вбок, нырок вперед и поворот, и снова удар. Блок, поворот, шаг назад, уклонение... Рывок вперед и яростный удар снизу вверх. Мужчина словно подпрыгнул и тут же осел на землю, дергаясь в судорогах. Остался последний противник, и он был полон решимости прикончить непокорного защитника монастыря.
Взобравшись в седло, я подъехала чуть ближе, почти не замечая монахинь, теснившихся позади перепуганной кучкой. Я видела лишь Констанцу - дрожащую от усталости, задыхающуюся, из последних сил взмахивающую шпагой. Мне нужно было что-то предпринять, и быстро.
Я соскочила с седла и подняла одну из валявшихся на земле шпаг - тяжелую, с витой гардой, в которой моя рука просто утонула. Стараясь держаться за спиной солдата, я осторожно двинулась вперед, не сводя глаз с лица Констанцы. Она метнула на меня быстрый взгляд и улыбнулась, и вдруг отшатнулась назад, словно отброшенная невидимой силой. Улыбка замерла на ее губах, в глазах отразились удивление, испуг и боль.
И тогда я прыгнула вперед, обеими руками нанося удар, вложив в него всю силу, все отчаяние, всю ярость. Я не ожидала, что все случится так быстро. Под клинком скрипнула кость, а затем он легко, как в масло, вошел в плоть солдата, мгновенно проколов колет и рубашку. Я зарычала, поворачивая шпагу, как вертел, и смотрела, как враг падает к моим ногам, истекая темной кровью. Он был мертв, и я выпустила рукоять, разжав сведенные болью пальцы.
- Констанца, любимая...
Я бросилась к ней, плача от ужаса, жалости и отчаяния. Она лежала на спине, глядя в темно-синее небо широко раскрытыми глазами. Платок сполз с ее лица, и у меня не осталось ни малейших сомнений - именно она спасла меня, рискуя жизнью, а теперь спасла во второй раз, и для нее это обернулось намного хуже, чем в первый.
- Ты больше не злишься на меня? - прошептала она, силясь улыбнуться.
Ее куртка была мокрой и липкой, и я догадалась, что она серьезно ранена.
- Я люблю вас, люблю больше жизни!
Пронзительный взгляд полных боли глаз был мне наградой и мукой. Ее холодные пальцы сжали мое запястье.
- Вы не умрете, - сказала я, не веря и все-таки отчаянно надеясь на чудо.
- Нет, конечно. - Она помолчала. - Джулиано знает, как вылечить любую рану... Только бы добраться до него... Позови Ангессу, она что-нибудь придумает.
Я подняла голову. Сестры обступили нас, некоторые молча плакали, другие уже побежали за бинтами и горячей водой. Суровая Агнесса присела возле Констанцы и озабоченно покачала головой.
- Нужно остановить кровь и отнести ее в тепло. Шевелитесь, если не хотите, чтобы у нас сменилась настоятельница!
Пока мы осторожно несли Констанцу на плаще в ее комнату, она не выпускала мою руку, и я знала, что это была нить, связывающая ее с жизнью...
Прошло два месяца. До сих пор я с содроганием вспоминаю ту первую ночь, когда Констанца металась в бреду, а я отупело сидела возле ее постели, глядя на окровавленные повязки, стягивающие ее грудь. Агнесса напоила ее каким-то душистым горьковатым отваром и велела мне звать, если настоятельнице станет хуже. У Констанцы было задето легкое, а затем клинок глубоко рассек кожу на животе, поэтому и было так много крови. Я молилась, всю ночь не сомкнув глаз, и под утро Констанца перестала бредить и уснула. Я стала опасаться, что она умерла, но ее хриплое дыхание говорило об обратном. Агнесса, пришедшая проведать ее, сказала, что самое страшное позади, но больной нужен полный покой. Едва проснувшись, Констанца потребовала, чтобы ее увезли из Санта-Джулии или хотя бы перенесли вниз, в общие кельи. Я ничего не понимала, она начала сердиться, закашлялась, и вскоре ей снова стало плохо. Как могли, ее успокоили и уложили, а потом отнесли вниз, как она хотела, и устроили в одной из келий. Я попросила ее рассказать, чего она опасается, и она ответила, что кардинал помиловал одну из приговоренных к смерти еретичек, но у Ринери зародились подозрения, потому что он заметил среди присутствовавших настоятельницу Санта-Джулии и не мог не видеть, как кардинал посмотрел на нее, прежде чем указать на помилованную девушку. Как ни спешила Констанца скрыться, отряд солдат, посланный за ней, видимо, имел особые указания. Ничего не зная о преследователях, она вернулась в Санта-Джулию и поднялась в свою комнату, но не успела даже передохнуть с дороги, как солдаты ворвались в монастырские ворота, без труда отшвырнув в сторону потерявшую бдительность сестру Марию. Остальное мне было известно. Констанца лишь надеялась, что ей удастся перебить солдат поодиночке, справившись с ними хитростью. Увы, именно я стала причиной того, что ее план провалился...