Ты же сильный и стойкий: сильнее меня и множества подобных мне, вместе взятых, так что за…
И верю, и не верю, что такое запросто могло случиться.
Почти доезжаю до вереницы жилых домов, когда понимаю: короче – через дворы.
Я успею.
Бросаю байк прямо на дороге – нет времени на что-то другое. Спрыгиваю на ходу, примерно ориентируясь в местности, и бегу к дому Никиши.
Я успею.
Первым порывом смотрю вверх – в окнах никого. Никого, пытающегося грохнуться насмерть.
Не знаю, на каком этаже он живёт, поэтому цепляюсь к первому встречному.
- Вы не знаете, - быстро перевожу дыхание, - в какой квартире живёт Никита? Он старшеклассник. У него ещё собака – такса.
Женщина выходила из подъезда – я чуть не сбил её с ног.
- Да, здесь, седьмой этаж, налево.
Даже не кивнув, взбегаю по ступенькам. Попутно набираю номер.
Я успею.
Добегая, слышу мелодию за чужой дверью – той самой – налево.
Дёргаю ручку – заперто.
- Никита! Открывай! – ору, тарабаня в дверь. – Не валяй дурака! Забудь о чёртовом окне и открой мне дверь.
Ни единого звука – одна грёбанная мелодия по ту сторону.
- Никита! – шандарахаю по двери кулаком с такой силой, что в подъезде слышны отголоски и эхо от удара.
Тишина.
Я… успею?
Кусаю губы. Неосознанным жестом прикасаюсь и сжимаю через свитер свой серебряный крест.
«Нет ответа».
Звоню ещё раз.
Кричать что-то нет смысла, как и выбивать слишком крепкую даже на первый взгляд дверь.
Пытаюсь верить в лучшее, но, к сожалению, я прагматик: и не такое видел.
Секунду стою в прострации, условно пытаясь растянуть момент пустоты в голове.
А потом у меня просто опускаются руки.
Он не откроет.
Некому открывать.
К горлу подступает комок. Не понимаю, что со мной.
Наверное, это от бессилия.
На ощупь найдя перила, прислоняюсь к ним и прикрываю веки.
Не успел.
Я даже не до конца осознаю происходящее.
Дышу равномерно: за вдохом - выдох.
Главное, вернуть спокойствие. Но я ни черта не спокоен.
Резко становится холодно.
Это я… виноват?
«Да», - шепчет на ухо противный голос.
Отталкиваюсь от перил, чтобы спуститься, обойти дом и удостовериться, что Никита лежит внизу.
Когда… щелкает дверной замок и дверь, как по мановению волшебной палочки, открывается.
На пороге – Никиша собственной персоной: в изношенных спортивках, вязаном свитере и тапках. На лице ни капли типичной обречённости суицидника. Только… сардоническая ухмылка.
Смотрит на меня, с наигранной беззаботностью разводит руками:
- Шутка. Правда, весело?
В этот момент он напоминает сбрендившего гениального владельца театра одного актёра, а во мне последние секунды дотикивает подходящая для особого вида вендетты концентрирующаяся в костяшках пальцев неостановимая водородная бомба.
========== Глава 17: Плюсы и минусы ==========
Он не прекращает ухмыляться, даже когда я делаю шаг в комнату и без размаха заряжаю мелкой твари в челюсть. По инерции отступает, спотыкается о собственную ногу и грохается на пол.
Не удовлетворившись, подхожу ближе и от души пинаю придурка в бок, оставляя грязный след от подошвы на его свитере.
Приседаю рядом на корточки.
- Надумал убиваться? Так не раздумывай. А то я разочаруюсь.
Тварь прикрывает рукой припухшую губу и пытается не отводить взгляд.
Оо-о, сейчас это не так просто, правда.
- Я уже передумал. Можешь разочаровываться, - фыркнув, вытирает с губы кровь.
- Да ну? – притворно удивляюсь. – Что-то ты быстро.
- Ну да, - огрызается и тут же приторно улыбается: - Не ожидал такой бурной реакции с твоей стороны. Я прямо польщён.
Без промедления заряжаю недорослю подзатыльник, чтобы не поддаться искушению как-нибудь повнушительнее его изувечить. Коротко выдыхаю, поднимаясь.
Мерзавец всполошил бурю: я почти готов потащить его за шкирку и мордой вниз с окна – чтоб знал.
Отворачиваясь, иду к выходу, а напоследок как можно более безэмоционально бросаю:
- Не показывайся мне на глаза как минимум месяц. Уяснил?
Не жду ответа.
Двери распахнуты, но не успеваю дойти до порога – малец крепко хватает меня за запястье… И своей выходкой вызывает новый виток едва схлынувшего урагана – настоящего шторма.
Тем не менее, останавливаюсь. К счастью, внешне у меня почти всегда получается сохранять видимость спокойствия.
- Не уходи, - в голосе чуть заметное волнение.
Если я обернусь, кое-кто снова получит по щам.
- Чего тебе?
Не отвечает. Вместо этого обнимает меня сзади за талию и тянет назад, обратно вглубь коридора, а дальше – к стене. Пытается развернуть к себе лицом.
Поддаюсь. Упираюсь руками в стену, сверху вниз мрачно глядя на мальчишку.
Учудил грёбаную драму, талантливую пантомиму, и не боится, что я вместо милого дружеского конфликта устрою ему настоящую тёмную?
Дышу тяжело, сдерживаясь, чтобы не сделать какого-нибудь необдуманного движения, а вокруг сгущается вязкий клок мрачного молчания.
Мальчишка глядит в ответ решительно, до побеления костяшек сжав в кулаки руки. От него исходит такое напряжение, что даже я чую. И когда оно достигает контрольной точки, он размыкает губы.
- Саш. Разреши мне. Один раз. А потом хоть убей.
Не понимаю, о чём речь, пока Никита не тянется к моим губам. Тянется с открытыми глазами, в которых мрачнеет всё та же решимость.
Не знаю, почему я не могу его оттолкнуть, позволив прикоснуться. Просто в голове непроизвольно всплывает момент, когда малец отвратительно догадливо спросил, мол, почему я себе противен – что-то вроде того.
Может, и поэтому тоже?
Его язык осторожно касается моих губ, а руки – плеч.
Удивительно, ничего из этого не вызывает отвращения, скорее, мне даже интересно, насколько мальчишка собирается наглеть. Приоткрываю рот, разрешая проникнуть внутрь, но вскоре отстраняюсь.
- Наигрался? – издевательски склоняю голову к плечу.
- А если я скажу, что нет? – вызывающе подаётся вперёд.
Вместо ответа грубо беру его за подбородок и целую сам. Зло напираю, не считаясь с чужими желаниями и возможными протестами. Его разбитая губа добавляет в поцелуй привкус крови, но это даже заводит. Значит, не наигрался?
Второй рукой до боли сжимаю талию мальчишки и практически кусаю его язык, едва он надумывает ответить.
Недоросль не отстраняется, наоборот, прижимается крепче – так, что я бедром чувствую его стояк.
Почему-то от этого «знания» становится жарко – даже душно.
Твою мать.
Отталкиваю мальчишку к стене, где он клубится какой-то тёмной тварью, вроде озлобленной кобры, и смотрит так, что я сглатываю и начинаю дышать чаще.
Твою мать.
Отступаю, пытаясь сбросить наваждение. Даже прикрываю глаза, но и так ощущаю на себе этот колкий, отчасти похотливый взгляд.
Хриплый смех позади:
- Удивишься, если я скажу, что хочу тебя?
В какой-то мере восстанавливаю дыхание, насмехаясь, и не важно, что фальшиво:
- Маленьким деткам пора баиньки. По-моему, давно наступил тихий час.
Продолжая театральное выступление, словно определяю время по несуществующим наручным часам на запястье. Стою спиной, однако успеваю перехватить чужую руку, не давая нанести вероятный удар. О как, и он иногда срывается на рукоприкладство.
Выкручиваю руку, прижимая мальчишку мордой к противоположной стене. Замечаю, как судорожно время от времени дёргается его кадык, а по виску стекает капля пота. Да и стояк на месте.
- Это ж вроде не твои методы, - снова насмехаюсь.
Понимает – вырваться нереально, поэтому мгновенно расслабляется.
Вот и замечательно.
- Отпусти, - коротко.
Не видя причины отказать, выпускаю руку и сразу же иду к двери. Не выдерживаю и оборачиваюсь на пороге:
- А на самом деле?
Никита стоит в некотором ступоре, придерживаясь рукой за дверную ручку ванной. Соображает не сразу, но всё же догадывается. Прищуривается скептически:
- Нет. Я же не дурак. И тем более не потенциальный суицидник.
Что ж, понятно.
Разворачиваясь, ухожу.
Байк, к счастью, на месте, но, когда еду, понимаю, что меня преследует тот самый взгляд. А едва приехав на работу, запираюсь в кабинке туалета на первом этаже. Прислоняюсь лбом к прохладной пластиковой поверхности двери и прекрасно осознаю, насколько сильно сейчас на взводе.
*
Медленно, но неумолимо наступил январь. Новый год прошел чрезвычайно весело, особенно утренник мелкой. Ожидаемо, быть снежинкой она отказалась, запросив костюм зайца. Данный экспонат откопать удалось – спасибо Интернету - но в школе Соньку ни с того ни с сего всё-таки приняли за снежинку: просто с ушами, и такую, ну, очень специфическую снежинку - чем мелкая осталась очень недовольна.
Вечером тридцать первого к нам приходил Дед Мороз. Соня, хмуро рассказав ему стишок о некой заброшенной, покинутой ели, попросила снять бороду, потому что она уже не маленькая, а Илья до древнего деда возрастом чуток не дотягивает. Илья опешил, но быстро взял себя в руки, заверив, что он и есть самый настоящий Д.М. Они развели полемику ещё минут на пятнадцать, под мой приглушенный хохот.
Спор завершила дочь: озверев, она что есть силы дернула фальшивую бороду вниз.
Илья, возмутившись такой нещадной эксплуатации декораций, дулся до тех пор, пока Сонька, чмокнув его в щёку, не попросила доставать уже подарки.
Мелочи достались пушистый зверь неведомой породы и книга «Волшебник Изумрудного города», мне – тёплые носки и толстый вязаный шарф.
Потом «дед» переоделся, и остаток вечера мы клацали новогодние передачи в попытках найти что-нибудь адекватное.
Оказавшись умнее, а, скорее, опытнее, я спрятал свои подарки утром под «ель». Сосна стояла в зале, потеснив остальные предметы мебели, но всё же стояла. В поисках шаров и игрушек мы, с указки тёщи, поскребли по сусекам, однако половину всё равно пришлось покупать.
Итого, зала оказалась увешана гирляндами и вообще всем, чем только можно, а звезда на вершине «ели» едва ли не обдирала обои на потолке.
На работе замутили глобальный корпоратив, коего я, сделав круглые глаза и прозрачно намекнув на печальную участь отца-одиночки, избежал лишь чудом. Коллектив у нас по большей части женский, поэтому мне посочувствовали, отпустив с миром. Правда, уже третьего числа всем полагалось отчалить на рабочее место и далее прилежно трудиться по обычному графику.
Никиша действительно не показывался на глаза, но утром первого, я, спросонья, выходил выносить мусор – едва не споткнулся об упакованную в желтую подарочную бумагу книжку братьев Гримм. Последняя была передана дочери с пояснениями, мол, этот Д.М. предпочёл остаться анонимом.
А вчера на работу мне позвонила тёща:
- Алло? Привет, мы решили собраться и приехать к тебе пятнадцатого. Ты свободен? – сразу перешла к делу.
- Угу, - по привычке бездумно согласился, но потом, спохватившись, открыл органайзер: - В принципе, да, свободен, но лучше бы шестнадцатого.
- У Вали не получается, так что освободись там, - бескомпромиссно.
- Почему она мне сама не позвонила? - подпёр ладонью щёку. – Я даже не помню, когда мы последний раз созванивались – недели три назад.
- «Недели три» - ты бы за это время сам соизволил ей позвонить, заодно бы всё узнал, - с неприкрытым осуждением.
- Ладно, ладно, сегодня позвоню, - отделываюсь обещанием, а дальше выдерживаю пытку под названием «как дела? как Соня?» и прочее.
Потом весь день занимаюсь непонятно чем, а сегодня утром решаю пораньше сходить за продуктами. На базар ехать лениво, поэтому иду через парк – имеется там один приличный супермаркет, работающий с шести. Кухню, конечно, и так захватили в плен мандарины, но купить ещё килограмм не помешает – нынче сей продукт исчезает, едва я приношу ещё кулёк.
Часы показывают без пятнадцати семь, когда я возвращаюсь – опять коротким путём через заснеженный парк.
И надо же, на одной из лавок, возле качелей, сидит Никиша. Мороз, хородрыга - он, сгорбившись, читает толстенную книгу. Руки без перчаток, похоже, чтобы удобнее переворачивать страницы, а рядом на снегу с самым разнесчастным видом устроилась его собачонка. Хотя, может, это её обычное выражение морды, и на самом деле Аль-с-чем-то абсолютно плевать на происходящее.
Я стою на вытоптанной дорожке достаточно долго, удостоверившись, что Никиша не замечает вокруг себя ничего, кроме книги. Сейчас моя злость испарилась, как не бывало: видя его таким – увлечённым, сосредоточенным – я почему-то не могу не улыбаться.
В голову сама собой приходит мысль пригласить мальчишку на чай. Почему бы нет?
Подхожу ближе:
- Утро доброе.
- Ага… утро, - отзывается, но, узнавая голос, поднимает голову. – А… Э… Привет.
- Чай будешь?
- Серьёзно?
Хмыкая, пожимаю плечами:
- Серьёзнее, чем твоё «самоубийство».
Всё же я испытываю некое извращённое удовольствие, когда он чувствует себя неловко. Хотя, как знать, может, это тоже театральное выступление.
- А Альберт?
- Его тоже накормим. Второй раз не предлагаю.
Нагруженный сумками, продолжаю идти домой. Не ошибаюсь – мальчишка молниеносно закрывает книгу, хватает перчатки, поводок и топает за мной.
- Что за книга? – интересуюсь, хотя мне совершенно безразлично.
Мальчишка, кажись, все книги читает запоем – не думаю, что в этой есть что-то особенное.
- «Дом, в котором…», - отвечает и сразу переводит тему: - Я перегнул палку?
- Когда это? - притворно удивляюсь.
- Ты сам знаешь, - с лёгкой досадой.
В такой же притворной задумчивости поджимаю губы:
- Хмм… Да, было немного.
- Извини. Но мне…
- Замолчи, - перебиваю, - иначе я тебя чем-нибудь жахну. Прямо сейчас. А скажешь что-то вроде «я больше не буду» - посажу дома в угол на гречку.
Никиша смеётся, однако, резко умолкнув, смотрит вызывающе:
- А если я скажу, что хочу ещё?
Не даю испариться весёлому настроению, переводя всё в шутку:
- То получишь в лоб, - прерываю любые возмущения и вообще слова: - Даже не заикайся.
Обречённо вздыхает:
- Ты ненормальный.
Фыркаю, ускоряя шаг:
- Уж каким уродился.
Ну, и творю, что хочу, не обращая внимания на мораль и прочие этические нормы поведения взрослых.
Может, в этом есть свои плюсы?
========== Глава 18: И снова о детях ==========
Объезжая по встречной энную машину, невольно занимаюсь самокопанием. Честно говоря, отвратительное времяпровождение, гораздо проще – забыть сотворённую глупость. Но моё бренное сознание с завидным упорством лезет всё глубже в нутро, в попытках отыскать причины не менее бренных поступков.
Ерунда какая-то.
Отчасти понимаю: дело, может, и не во мне, но кое в чём я, несомненно, виновен.
Педофил, блин.
Грёбаный педофил, рыть мне канализационные каналы в недрах Сибири.
Левым или, скорее, третьим глазом приглядываю за Сонькой. Как некоторые дети с детства катаются на лошади, моя мелкая – на байке. Поэтому я почти не волнуюсь.
Мы едем встречать родителей – недавно мать звонила, сказала - они уже на вокзале.
И всё же.
В прошлый раз я забил, мол, веду себя как обычно, значит, всё в порядке. Во что это вылилось – вспоминать не хочется, но факт фактом: в этот раз такие шашни не пройдут.
Ладно, не сейчас… Спишем всё на помутнение рассудка и разложение совести.
Интересно, сколько ещё мне удастся дурачить себя извечным «Я подумаю об этом завтра?».
- Пап, мы сейчас врежемся, - флегматично замечает Соня.
Через шлем едва слышны её слова.
- Угу, - буднично подтверждаю, сворачивая влево.
Видимо, сегодня за дорогой она следит больше.
К вокзалу мы подъезжаем минут через пять, сразу замечая нагруженных сумками родителей. Выглядят так, будто на северный полюс ещё одно Рождество отмечать приехали, а на дворе, между прочим, уже снег начинает подтаивать.