И то, не «ложишься» – падаешь в обморок, принципиально не признавая подушек в качестве места для головы, а утром, как заведённый, встаёшь ровно в шесть, чтобы после душа и лёгкого завтрака перед школой выгулять твою-не-твою псину. Чтобы занять себя чем-то позарез нужным и не думать, не думать, не забивать голову. Ни одной фразы не произнести про себя.
Ты пробовал заняться самовнушением, вечера напролёт твердя: «Это пройдёт, эта уродина исчезнет, ещё немного и…»
Вот только есть одна небольшая проблемка.
Ты сам – уродец.
А образина, сколько не убеждай себя, – всего лишь неотделимая твоя часть.
И её не вытравишь никакими заговорами и отречениями.
*
Блёклым утром неизвестная сила оторвала твой расфокусированный взгляд от очередной толкиниевской фантазии. Сначала ты не понимал зачем, поэтому образина среагировала быстрее, предусмотрительно плюнув кислотой в твои оборонительные баррикады из теперь невидимых одеял и подушек.
И ты увидел его.
Не понимая, что на тебя нашло, силился оторвать взгляд.
Поздно.
Какое безумие – проследить его путь до самого поворота и застыть изувеченной ледяной статуей, с глубинным отвращением чувствуя, что сейчас, именно сейчас кто-то посмел отгрызть от тебя кусок.
Неприятно поморщившись, ты поздней осенней пылью стряхнул с себя остатки помешательства и попытался «вчитаться» обратно. Упорствовал до тех пор, пока, с раздражением рыкнув на образину, не отправился домой.
А затем пожиратель спокойствия повторил свой маршрут снова. Снова и снова.
Ледяная статуя в твоём обличье грозила треснуть по швам, и в какой-то момент ты отчётливо убедился в необходимости проснуться.
Но коварно сбежавшая с поводка образина поступила по-своему. Празднично расправив лохмотья и вооружившись толстым рыцарским романом, с не вполне безвредным девизом в устах, мол, аля гэр ком аля гэр, она отправилась знакомиться. И пока ты отходил от шока, пытался выпутаться из цепей, которыми когда-то намертво приковал эту тварь, она успела натворить дел.
Заключённая обратно, корчила рожи, издевалась, мерзко хохотала, оставив тебя ошпаренно гарцевать, выбираясь из горячей точки.
Тот Его взгляд – до горечи пламенный, прожигающий до кости, ты не сможешь не запечатлеть, чтобы потом, воспроизводя, зажимая паузу, откручивая назад и снова кликая в сознании плэй, просыпаться по утрам в поту. Ты захочешь коллекционировать такие взгляды, собирать в свою картотеку, чтобы уже из них конструировать собственный пазл.
Чтобы больше не кричать про себя: «Слишком близко!», цепенея и талантливо изображая натренированное ежедневными недопытками спокойствие.
Но пока, Он, сам того не замечая, перетряхивает тебя до тла, рушит недостаточно прочную песчаную крепость, будто это не цитадель, а детская песочница, построенная под издевательски красным в белый горошек мухомором. Сначала грубыми мозолистыми руками вытаскивает опорные булыжники, а затем парой слов окончательно сжигает инженерное чудо.
– Хочешь кофе или…
И ты распадаешься на атомы.
Образина хохотала, насмехаясь, сверкала пустыми глазницами и пыталась неизвестно на кого навести порчу. Но заново прикованная, могла бесноваться только в своём углу.
А тайной от неё-себя твёрдое обещание: её пир не начнётся.
Если бы.
*
Расслабленно умостившись в кресле, гляжу, как Никиша самозабвенно штудирует очередную книжонку. Он, как всегда, не замечает ничего вокруг, и я со странным любопытством разглядываю мальчишку.
Иногда он выглядит до жути беззащитно, а иногда бросает такие взгляды – чистый лёд и бронированная заминированная стена. Ещё и задаёт время от времени такие вопросы – хоть сам добровольно на эту стену и залезай, но ответь.
Было, например, в конце февраля:
– И кто они, герои нашего столетия? Сплетники, лжецы, звёзды ю-туба. Те, кто, рассиживаясь у компьютера, набили себе побольше левл в РПГ, те, кто курят на переменах, матерятся, сидя перед учителем за школьной партой. Те, кто отрицает знания как данность и думают, что для получения любого результата достаточно нажать пару кнопок. А что будет через десять лет, через сто? Может, то, о чём писали Брэдбери и Хаксли, не такие уж глупости? А я… мне нужно было родиться на пару столетий раньше, когда ценили учёных, а за свою честь платили кровью.
Он улыбался иронично, подперев сомкнутыми в замок руками подбородок, и явно ждал моего ответа. Смолчать – нельзя, такие уж правила. Ответить пространно – нарваться на более пространные и философские темы, ибо кое-кто умеет растекаться мыслью по древу куда лучше меня.
Оставалось ответить более-менее рационально:
– Ты преувеличиваешь. Честь, долг и верность всегда в цене. Пусть иногда они проявляются в немного извращённой манере. Я не знаю, кто такой Брэдбери, да и книг не читаю, но с возрастом кое-что становится понятнее.
Никита молчал недолго. Склонил голову, о чём-то размышляя, и медленно спросил:
– А ты знаешь таких людей? Которые честны, верны и так далее?
Вспомнив парочку, я позволил себе усмехнуться.
Кстати, к нам плавно подползает начало марта. Илья на подработке – без понятия где: мне не случалось поинтересоваться, он тоже не много болтает.
Сонька внизу на ковре, поднимая-опуская лодыжки, рубится в PSP. Она тоже недавно отколола. Подошла как-то вечером, оторвала от ноута и прямо спросила:
– Пап, мы скоро переедем?
Я поперхнулся воздухом: оказывается, моё догадливое дитя уже в курсе.
Кисло улыбнувшись, выдал ей свои соображения:
– Скорее всего. Но не раньше апреля.
Дитё кивнуло:
– Жалко. Здесь мальчики хорошие.
– Угу, – на автомате выдал, через секунду спохватившись: – Что за мальчики?
Моя мелочь живо перечислила:
– Никита – это раз. Мы же с ним часто вместе гуляем, и домой он к нам приходит. Потом, Вадик, он с пятого класса, но хорошо играет в теннис и футбол, и нас никогда не обижает. Игорь на воротах стоит…
– Подожди, – перебил, почесав лоб, – а девочки? Ты их, что ли, как вид не признаёшь?
– Девочки? – удивлённо так переспросил ребёнок. Недолго молчал, никак вспоминая школьные подвиги, и окончательно задумался. – С Лизой мы на математике за одной партой сидим, но она вредная: мою ручку с котиками просит, а сама тёрку или карандаш никогда не даёт. Леся дразнит – не меня, а мальчиков, но она так противно пищит и вечно ябедничает. А Юля - чуть пятнышко на шортах посадит, – сразу ревёт…
– Ладно, ладно, я понял, – мне пришлось примириться с истиной: – Женщины – зло.
Чтобы чем-нибудь себя развлечь, разгадываю кроссворды. Единственное, что дорешал до конца, – судоку, и то там всё черкано-перечёркано. Остальные – выше уровня моего интеллекта, и вообще - долгие и нудные.
Купить, что ли, и себе приставку?
Погрузившись в воспоминания, спохватываюсь – если не подводит память, где-то должна была пылиться позабытая всеми восьмибитка. Это же в неё мы с Анькой рубились по выходным, после очередного проигрыша меняя картриджи с «Чип и Дейла» на «Марио», «Контру», «Танчики»…
Если только этот музейный экспонат ещё жив.
– Эй, – щёлк. Пальцами возле уха мальчишки, чтобы передислоцировать сигнал с космоса на землю.
Ах да, за это время я всё-таки умудрился много о нём узнать. По-моему, слишком много для человека, с которым я вроде бы никак не связан. Хотя также о многом мне ничего не известно.
Оказалось, он на дух не переносит сладкое, разве что мармелад и сдобренную орехами халву. Не любит, когда ему лгут, и иногда удивительно чётко это просекает, хотя сам, бывает, недоговаривает, а то и вовсе молчит. Ему безразлично, какая погода на улице: мороз или жара – до сих пор не пойму, как он умудряется практически не реагировать на значительные перемены температуры, но бывают моменты, когда мальчишка весь дрожит и часами не может согреться, а руки у него – как у жабы.
Никиша не раз и не два оставался у меня ночевать, и, уж так получалось, что, кое-как чухаясь на работу или поднимая Соньку в школу, я, бывало, заставал его сонного, полусобранного за чашкой сваренного вездесущим Ильёй какао. Да, кстати, какао он тоже любит.
Теперь я знаю, что та самая вежливость-для-всех – ещё одна черта его характера, как ни парадоксально, а не бравада, а свитера, вместе с остальным «плюшевым» ассортиментом, – его собственный – не родительский - выбор стиля.
Я многое знаю о нём – много ненужного, лишнего, и теперь опасаюсь, как бы не прикипеть к поганцу, тем более, то, что я ещё не узнал, те вопросы, которые я пытаюсь не задавать, звенят в подсознании, требуя ответа.
Это удивляет.
Раньше мне требовались от человека разве что номер телефона, данные о сексуальных предпочтениях и некоторые внешние параметры.
Но, честно говоря, надоело удивляться самому себе, поэтому лучше оставить всё, как есть. Разберёмся на месте.
К слову, со времени начала нашего спора Никиша умолк насчёт своей ориентации в отношении меня, в смысле, перестал ко мне хмм… приставать. Самому смешно – обычно «пристаю» к пассии я, но факт остаётся фактом: «приставания» ограничиваются нейтральными прикосновениями, что значительно облегчило жизнь, по-моему, нам обоим.
И всё же…
И всё же.
Скоро март подойдёт к концу. Поскорей бы.
Не выйдет из меня романтика.
Итак, в ясный солнечный день мы провели полноценные раскопки, с доблестью откопав допотопную пыльную восьмибитку, а чуть позже – коробку с картриджами. Дети в восторге замирают – их всегда, как магнитом тянуло ко всему старинному: коллекционным значкам, стереоскопу, шахматам, фотографиям, теперь вот - к приставке. Осталось найти ещё парочку «сокровищ» вроде древнего настольного футбола или пластиковой мозаики, чтобы обеспечить обоим развлекуху на ближайшие пару недель.
Но приставка - и вправду ценная находка. Вот живёшь, живёшь себе в этой квартире, вроде всё такое новое, отремонтированное недавно, а потом она как дохнет на тебя стариной, что, отряхиваясь от паутины и пыли, невозможно не нырнуть в воспоминания детства.
Аккуратно протерев всё влажной тряпкой, включаю в розетку блок питания и, шаря по разъёмам телевизора, почти убеждаюсь, что втыкнуть провод некуда, когда мне звонят. Втыкая всё-таки кабель, отвечаю:
– Да?
– Привет, ты не мог бы приехать, куда я скажу?
– Что? – в ступоре переспрашиваю.
Илья никогда таких просьб не высказывал, да и не наглел, как некоторые, но в его голосе напряжение, и это настораживает.
– Говорю, можешь приехать по адресу? Кое-кто хочет с тобой увидеться.
Хмм? Кто-то, додумавшийся связать меня с Ильёй, обычно радостных новостей не несёт. Но не бросать же парня – чую, до моего приезда загадочный «кое-кто» его не отпустит.
– Хорошо. Скоро буду.
Может, начать подрабатывать таксистом? А то такими темпами…
Наскоро объясняю детям, как пользоваться игрушкой, впрочем, Никиша в этом проявляет редкую осведомлённость, и честным пионерским пообещавшись, мол, скоро вернусь, быстро одеваюсь.
Сдаётся мне, некий дяденька свыше снова имеет претензии насчёт моей относительно спокойной жизни.
========== Глава 20: Путаны и милосердие ==========
Ты ненавидел зеркала. Сначала по-детски презирал, потом попросту игнорировал. Иногда смотрелся, иронически перекривив губы: тощий неуклюжий пацан, одни руки да ноги – сплошное скопище угловатых конечностей.
Когда ты наконец вырастешь? Вырастешь настолько, чтобы окончательно запихнуть образину в мусорное ведро, навсегда запереть её в своих беспросветных подземельях, заключить в бестелесной нетленной тьме.
А так…
Зеркало.
Отвратительная плоская поверхность.
*
Шмыгаешь носом, морщась от холода и лёгкой боли в висках. Но продолжаешь читать.
Ты ещё не потерял надежды, что Достоевский вытравит из тебя дурные нравы.
Наиболее понравившиеся строчки повторяешь вслух: то шепотом, то довольно громко, но чтобы не разбудить родителей в соседней комнате. Тебе хотелось бы, чтобы все фразы как неизменные догмы отпечатались в голове, и на каждую ситуацию, каждое событие всплывали будто на экране, позволяя парой кликов выбрать нужную линию поведения и дальше действовать вне влияния эмоций – отключить эту глупую опцию, оставив лишь рациональные предложения разума.
Однажды ты в кромешной темноте, пытаясь панически разобрать, где - пол, а где - потолок, на корточках ползал в поисках нечто.
Адски горели колени и ладони.
Ты не понимал, где ты, что ты – вокруг слишком темно.
Что ищешь – тоже не знал. Но узнал, едва нащупав что-то твёрдое, тёплое.
Провёл пальцем, обнажая ослепшими пятью чувствами очертания. Трясущимися руками попытался отбросить правильно угаданный предмет, но пальцы не разжимались, как прилипшие.
– Бедный Йорик, – гнусаво проскрипел человеческий череп – твой череп – коверкая тут же возникший перед глазами образ Гамлета.
Ты выкинул мерзкие останки, но тут же спиной почувствовал обжигающий жар. Резко обернулся, отшатнулся. Однако немыслимым образом споткнулся о тот самый череп, упав на спину.
Страх окружал тебя ветвями знакомого с детства крыжовника, безжалостно, как и всегда, запуская под кожу старые ржавые шипы.
– Что же ты? – тень, она виделась чернее тьмы, склонилась над жалким твоим подобием, тем, кто ты есть сейчас. – Совсем не рад меня видеть.
И стремительным вязким покрывалом обрушилась сверху.
Ты задохнулся, дёрнулся и открыл глаза. Сердце стучало оглушительно громко и очень быстро. Ты сам – сплошное сердце.
Рывком сел на кровати, прислонившись к стене, лихорадочно сжал в тонких пальцах недочитанного Кинга.
Книги больше не помогали.
Существующая псевдоотдельно образина подозрительно не подавала признаков жизни.
Но ты отлично знал – она там…
Поэтому снова.
Шепотом. Искать себе оправдание.
Если нет – подавлять желание.
Либо шепотом, либо и вовсе молча, посредством книг и азбуки Морзе отправляя малопонятные записки на тот свет.
*
Увы, своих домашних я бессовестно обманул, вернувшись только под вечер.
Илья, когда мы садились на байк и когда ставили его на парковку, сосредоточенно, даже, кажется, сам того не осознавая, тёр красные следы от наручников – наверняка останутся синяки.
У меня, хоть ветер и дул прямо в лицо, не вылетало из головы:
«Помоги мне!»
А чужой раскладной нож в кармане всю дорогу жег бедро.
« – Ты поможешь мне?
– Нет.
– Тебе меня не жалко?
– Себя мне жалко больше».
Хитрая изворотливая тварь.
Джеки.
И что самое главное, так всегда случается: люди приходят ко мне, чего-то требуют, просят, умоляют, читают лекции, а потом исчезают – поминай как звали. Иногда эти люди возвращаются, чтобы снова просить, требовать и так далее.
Такое ощущение, что кто-то анонимно дал мне квест праведника, а заодно и Господа Бога.
Может мне и в этот раз подождать, пока схлынет очередная буря?
– О чём задумался? – скрестив ноги на полу, Никиша ставит игру на паузу.
Изображение застывает, застав героя в прыжке.
Мальчишка оборачивается, глядя на меня внимательными тёмно-карими глазами. Иногда он умудряется видеть меня насквозь.
Рассеянно гляжу, как обиженная моим поздним приездом Сонька укоризненно сверкает глазищами из спальни. Восьмибитка – не её любимая игрушка детства, поэтому не слишком её волнует, и тем более она не понимает, почему «взрослые» на ней так зациклены.
– Ничего особенного, – улыбаясь, присаживаюсь рядом и беру в руки второй джойстик.
«Помоги мне…»
Нет. Я давно не играю в такие игры.
– Сыграем? – киваю в сторону телека и перевожу тему. – Кстати, всё хотел спросить, ты хоть иногда на свой картинг ходишь?
Никиша недовольно кривит губы, отменяет паузу и молча наблюдает, как его перс канет в небытие. Играет фоновая музыка геймовера.
Мы сидим рядом, и мальчишка, повернувшись, всё так же молча протягивает руку к моему лицу.
– Эй, – произносит, а я перехватываю его ладонь на полпути.
Несильно сжимаю её и почему-то где-то внутренне не против такого прикосновения.