Лицо Никиши в желтовато-красном свете заходящего солнца кажется ещё более обеспокоенным.
«Помоги мне, ты же видишь, сам я сейчас…»
Из спальни выходит Сонька – уже не обиженная – и закрывает ладошками мой рот.
– Ммм? – откидываю голову назад.
– У тебя противное лицо.
Высвобождаюсь:
– Сокровище моё, сразу видно, как сильно ты любишь папу. Маленькая зануда.
Она возмущённо упирает руки в боки:
– Сам дурак.
Никиша смотрит внимательно, с лёгкой улыбкой, а я, оказывается, до сих пор держу его по-лягушачьи холодную ладонь. Опомнившись, возвращаю её владельцу.
– Сыграем? – предлагает, указывая на телек.
Качаю головой. Затем громко зову:
– Илья, хватит отсиживаться под столом, там и так места мало. Вылезай и топай сюда.
– Угу, – раздаётся приглушенное из кухни.
Вспоминая, обращаюсь к мелкой:
– Дитя моё, ты ещё не сделала домашку? Если эти двое согласятся, можешь привлечь их. Потом я приду – проверю.
– А ты? – пронаблюдав, как я поднимаюсь на ноги, Никиша тоже кладёт джойстик на пол.
– Спать пойду. Устал.
Утопав в спальню, падаю лицом на постель. Некоторое время лежу так.
Шевелиться не хочется.
Что-то я сегодня совсем расклеился.
В голове заезженной пластинкой на трухлявом граммофоне звучит голос Джеки.
«Помоги мне…»
Сукин сын всегда знал, что сказать.
Он-то из тех, кому я не могу отказать – особенно потому, что просит он нечасто, зато если уж ему кто-то приглянулся, сам без всяких просьб и вообще без лишних слов помогает, как может.
Терпеть не могу играть по правилам.
Об этом он тоже знает.
Сам не замечаю, как засыпаю.
Будит меня мелкая, забираясь на кровать к стене. Она уже совсем сонная и через пять минут крепко спит. Зато у меня сна – ни в одном глазу.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, топаю в зал. Там, в темноте, Илья, как скорбная всезнающая сова, горбится над телеком и рубится в контру.
Даже не оборачивается, когда я прохожу мимо. А мне сейчас хочется одного – выпить. Напиться, расслабиться и забыть.
Почему это так задевает меня?
Почему я не как обычно безразличен?
Может, потому, что он в безвыходной ситуации – иначе не обратился бы?
Нет уж. Не хочу сейчас об этом думать.
В одном из ящиков кухонного гарнитура стоит бутылка какого-то пойла, волшебным образом приведшая меня в состояние релакса. Но когда она опорожняется наполовину, понимаю, что если вылакаю ещё немного, то никуда не пойду. Поэтому поднимаюсь, в темноте натягиваю верхнюю одежду и иду в коридор.
Перед уходом торкаю Илью за плечо:
– Я вернусь ближе к утру.
Он оборачивается и кивает.
Со спокойным сердцем покидаю родную квартирку.
Выпивка почти не давит на голову, хотя градус там вроде бы немаленький. Решаюсь взять байк.
Неторопливо спускаюсь, открываю подъездную дверь. Однако не успеваю выйти – непонимающе застываю.
Никиша стоит совсем рядом – прислонившись к вертикальной подпорке козырька – трубе, клацает телефон. Первые пару секунд принимаю увиденное за мираж. А галлюцинация, разглядев меня, подходит ближе.
– Ты что здесь делаешь? – недоумеваю.
– Стою, – пожимает плечами.
Недолго перевариваю фразу и засовываю руки в карманы:
– И долго?
– Неважно.
До меня никак не доходит, что он тут забыл. А Никиша неожиданно выдаёт:
– Опять пойдёшь снимать всяких шлюх?
Я аж опешил.
– Эм, что?
Упрямо встряхивает шевелюрой и глядит – глаза в глаза. Невольно складывается ощущение, что он магичит или что-то вроде того. Может, разозлиться, выгнать его взашей и пойти по своим делам? Я сейчас достаточно пьян, чтобы сделать это без угрызений совести.
Но Никиша снова – как этим же вечером – протягивает руку, и только тогда я совершенно трезво понимаю, что этот вот его жест – всегда – с самого начала нашего знакомства похож на жест милосердия.
Даже не знаю, злиться, смеяться или равнодушно ударить по руке.
Но позволяю ладони слегка коснуться щеки. С некоторым интересом спрашиваю:
– Приручаешь?
Как грязного щенка, дворовую псину.
– Не знаю, – искренне. – А можно?
Темень разжижает лишь тусклая подъездная лампа.
Проводит рукой от щеки до шеи, до самой задыхающейся в пульсе жилки.
На секунду, буквально на секунду, я чую его жгучее желание сдавить её до обморока, до предвестника клинической, а то и вполне реальной смерти.
Смотрит долго, получая в ответ такой же изучающий взгляд. Не представляю, что бы сказали те, кто увидели нас со стороны. Наконец нарушает тишину:
– Я выиграл.
Сразу понимаю, о чём он.
– Откуда ты знаешь?
– Вижу.
– Хах, да и срок ещё вроде бы не подошел.
– Не имеет значения. Я говорю то, что вижу. И твой взгляд вряд ли изменится.
Не отводит прямых честных глаз, заставляя поверить ему на слово, а моя хвалёная интуиция в который раз молчит.
Действительно, в который?
И вдруг на меня неожиданно – всего на пару секунд, накатывает необъяснимая нежность – что-то вроде той, которую я почти насильно испытываю к Соне, когда вижу её чем-то увлечённой, захваченной или, наоборот, умиротворённо-спящей.
Но в то же время, это не то, совсем не то.
И сейчас эта ночь и эти его тёмные, по-цыгански проницательные глаза в своей глубине заключали нечто такое, чего мне, наверное, никогда не понять.
А может, это всего лишь моё смятение. Вызванное чужим обнаженно-ироническим сигналом SOS.
Save our souls.
Кто из нас и как часто обращался с этим немым возгласом к высшим и не очень силам?
– Поцелуешь меня?
У него тёплая, чуть влажная ладонь.
И сейчас я зачарован. Поэтому никто не посмеет упрекать меня за содеянное.
Тянусь к его губам, а он подходит ближе, позволяя обнять себя за талию.
От него пахнет апельсинами и какой-то жвачкой.
Жадно впитываю этот аромат.
Его руки сжимают мои плечи, а глаза прикрыты.
Он сейчас весь – в этом поцелуе. В чём мне тоже видится некая доля зрелого спокойного милосердия.
Секунда – и я почти ненавижу его за это.
А отстраняясь – пробуждаюсь. Скидываю с себя паутину лживых однотонных чар.
Смотрю – сверху вниз.
– Пусть так, ты выиграл. А теперь не против, если я отчалю к своим шлюхам?
========== Глава 21: Причастие ==========
Тебе нравится смотреть на него со стороны. Это вдохновляет.
Тебе хочется быть ему другом, его поддержкой, его… Образина шепчет пошлости вперемешку с восторженными словами грязной любви, но ты ударом оледеневшей кисти грубо запихиваешь её обратно в её осьминожью будку.
Только бы не чувствовать себя сопричастным. Грешником.
Только бы перестать облизывать губы и вздрагивать – вздрагивать при любом ответном взгляде, движении в твою сторону. И каждый вздрог – изнеможение, каждый вздрог – пытка.
Ты закрываешься Толкиным, зарываешься в его гномьи замки и порождённый Иллуватаром мир, но поздно. Поздно хотя бы потому, что сквозь горящие на языке строчки тебе ясно видятся чужие пламенные глаза.
Нет, на самом деле, в своём обычном состоянии он мало напоминает огонь, но…
От него веет опасностью.
Он не скалится, не рычит, не ощеривается, не выпускает когти, но, несмотря на все свои грязные измышления, подлую натуру и нечестивые замашки, образина всегда держалась с ним настороже. Осторожно выглядывала из клетки и, лишь когда Он был в настроении, претворяла в жизнь некоторые пакости.
Но и те в основном доставляли проблемы лишь тебе.
Про себя жалкая тварь часто бурчала, что Он походит на дикий огонь – пожар на усохших соснах.
Ты сначала не слишком-то ей верил.
Пламенный взгляд не то же, что горящая душа.
Александр – защитник.
Ты видел в нём человека, защищающего себя и дочь, защищающего свой тесный мирок, в который, кроме них двоих, вряд ли втиснется кто-то третий. Разве что… жена?
Но позже понял – в Нём тоже сидит дьявол, только он с этим дьяволом явно на «ты».
И тогда ты чуть-чуть, где-то в глубине своих бездн и темнот почувствовал себя выше. Образина, приняв облик всезнающего Холмса, приговаривала: «Так оно и есть, не сомневайся».
И ты, сам того не осознавая, – поддался.
Хотя, может, и сознавая, но не желая чего-либо понимать.
А потом вновь жестоко убедился, насколько заблуждаешься насчёт него и его дьявола.
Быть может, он сам – дьявол?
Быть может, это ты его придумал. Намалевал себе его, свой грех, ересь и святотатство на уголках засаленных страниц любимой потрёпанной книжки. Перелистал – вышла картинка.
Отделаться от подобных видений никак не получалось.
Кто знает, может, Он и вправду нарисован.
Портретный очерк и пара строчек – о Нём.
Тебе хватало, а остальное – гори огнём.
Но это – сначала.
Его демон – это твой, тобой же неразгаданный ребус.
Быть может.
*
– Дочь моя, сиди ровно, – увещеваю Соньку, поточнее прицеливаясь ножницами.
Челка жутко лезет ей в глаза, а сходить к парикмахеру всё не получается.
Было решено справиться своими силами.
– Угу, – бурчит, держа на коленях развёрнутую газету.
Пару раз «щёлкаю» ножницами – волосы падают на газету. Прикрываю один глаз, снова примериваясь:
– Подожди, сейчас подровняю.
Дитё недовольно морщится:
– Знаю я твое «подровняю». Сейчас как откочерыжишь.
– Где это ты таких слов нахваталась?
– Не скажу.
Слышу, как Илья шебуршит на кухне: роется в холодильнике, потом включает газ.
– Держи вот, – подаю ребёнку зеркало.
Она прикрывает один глаз – точь-в-точь как я, и кладёт зеркало на полку рядом. Потом окликает Илью:
– Илюш, а мы скоро кушать будем?
Наша карманная домохозяйка отвечает уже из залы:
– Да. Разогреть надо.
Спустя пару десятков секунд слышится начало трёхэтажного – впрочем быстро приглушенного, посыла и эндовая музыка Чип и Дейла.
– Ладно, – вытряхиваю волосы с газеты в туалет и выхожу в коридор, – кушайте, а я пойду гулять.
– Без меня? – надулась мелкая.
– Без тебя, – подтверждаю. Затем в качестве равноценного обмена предлагаю: – Хочешь, я тебе чего-нибудь куплю?
Ненадолго задумывается:
– Сыра. Адыгейского.
Зависаю:
– Какого?
Ребёнок фыркает, глядя с превосходством:
– Адыгейский.
– Мда. Ладно, куплю.
Обуваюсь, надеваю куртку и незамедлительно выхожу.
Не помню, когда я последний раз оставался один. Думаю, иногда это очень необходимо.
Буквально выбежав из подъезда, глубоко выдыхаю.
Да уж, будь я на улице, дома или ещё где-то, со мной постоянно кто-то рядом. Чаще всего – Соня, Никита или Илья. Если не они – так другие люди.
Не скажу, что я «общественный человек» или рубаха парень, но уж так получилось, что со мной всегда был кто-то.
Может, из-за этого я вырос жутким эгоистом?
Для разнообразия не захожу на парковку, а иду пешком – топаю куда глаза глядят.
Со всех сторон – весна. Ещё ничего не расцвело, но даже мне передаётся это предчувствие, предвкушение, что вот – вот сейчас…
А я слишком долго откидывал в сторону свои и чужие проблемы. Помнится, тёща как-то обличительно пробурчала: «Ты, мой дорогой, упорно избегаешь всего, что может тебя задеть». Я даже не нашелся, что ей ответить.
Солнце заходит – его золотой круг постепенно переходит на другую сторону планеты Земля. Зря я выбежал вот так – практически босиком.
Нет, я понимаю, что это тоже бегство…
По кругу и от самого себя.
Но разве я не имею права творить со своей жизнью всё, что хочу?
Захочу – отдам Соньку родителям и махну на край света, с угрозой для жизни присылать открытки и поздравления с Новым годом, захочу – останусь, женившись на какой-нибудь уличной кошке. Говорят, из них выходят отличные домохозяйки.
Всё зависит от желания.
Наш мир состоит из желаний. Чужих или собственных. А выигрывает обычно тот, у кого есть возможность выполнить своё заветное желание. Но.
Но.
Мой якорь – моё спасение.
Рано или поздно мне придётся уехать. Пока этот город не стал мне противен. Пока я не начал творить непоправимые глупости.
Не влюбился, например.
Когда моя сердечная консервная банка в последний раз дрожала? А когда негласно вопила от безысходности?
Не тогда ли, когда Она…
Нет, любовь – ужасная перспектива.
В конце концов либо мы портим отношения, либо они - нас.
Да, бывают исключения, например, у нас с Анькой. Сейчас не смогу точно сказать, чем бы всё закончилось – но вряд ли детской погремушкой с глупыми шариками ссор внутри.
Наши отношения были не пластиком, а пластилином.
Нет, не хочу вспоминать.
Есть ли разница, в кого влюбиться?
В женщину, старика, ребёнка или пролетающую, сбежавшую из чьей-то клетки, перепуганную канарейку?
Да нет – особой разницы нет.
Только вот любовь – разная.
Тёплая, жгучая, еле тлеющая, по-своему верная, покрытая иголками и узорчатыми булавками, – вопрос, какая кому нужна.
Сам не замечаю, когда вытаскиваю и начинаю рассеянно теребить крестик. Пока только этому моему тотему удавалось приводить меня в чувство.
Никита? А что он? Несносный мальчишка, раз за разом умудряющийся занимать мои мысли. Ходячий ребус, разгадывание которого почему-то приобрело смысл.
Иногда спрашиваешь себя – а почему?
Ан нет – передёргиваешь плечами, ища, где бы нажать кнопку, чтобы надвое раскололась очередная матрёшка.
Иногда кажется – не разодрал и первой.
Так где же там его разгорячённый животрепещущий кусок души?
Да и влюбиться в него?
Хотя… почему бы и нет. Только мне ли?
В таких одухотворённых мальчиков девочки в своё время как раз и влюбляются. А тем ничего не остаётся, кроме как на них жениться.
Правда, нашего мальчика девочки не интересуют. Мужиков ему подавай.
Фыркаю.
Он не стал для меня кем-то вроде сына, хотя, не вдаваясь в подробности, я подвёл всё к этому. А подвёл наверняка тогда, когда Никиша отколол свой фокус с суицидом.
Сделанные наспех выводы – часто не верные.
А влюблённость – лёгкое чувство. К счастью, русский язык позволяет разграничить разными словами разные ощущения.
Уверен - он в меня влюблён, только я в него – вряд ли.
Да и может ли взрослый пофигистичный дядька влюбиться?
«Такой уж взрослый», – тут же почудился смешливый голос одной… лисы.
Передёргиваю плечами. Совершенно незаметно ноги выводят меня на пристань. Пока шёл, я не замечал совершенно ничего.
А теперь заметил.
Золотая дорожка на воде приковывает взгляд. Позже, правда, он обращается на небольшой, недалёкий от пляжа магазинчик. Сыра там не обнаруживается, да и забыл я уже его название, зато сигареты водятся в изобилии.
Топаю обратно, закуриваю.
На чём я там остановился в своём милом, замечательном и первом за последние несколько лет самокопании?
Не суть важно.
И да, так или иначе – всем нужно время от времени стирать грязное бельё.
С пустой головой подхожу ближе – к воде.
Моё отражение – нахмурившийся придурок с синяками под глазами и приправленным горчицей взглядом.
Совсем не я… хотелось бы верить.
Успею ли я смыться до того, как Джеки придёт сам?
Он практически единственный, кому я, отказывая, чувствую себя виноватым.
И как ему удалось это нашаманить?
Черти что – одни вопросы.
Чувствуя влажный, почти морской ветер, беспечно прикрываю глаза.
Открывать не хочется.
Сейчас этот ветер – тот, кем я всегда хотел стать.
Не подозревал, что во мне ещё тлеет эта доля своеобразной прагматической романтики.
Буквально слышу, как тлеет кончик зажатой в пальцах сигареты.
И внезапная горькая мыслишка – Господи, да я ведь не способен меняться! Я не гибкая ивовая ветвь, а обыкновенная огрубевшая деревянная палка. Попробуешь согнуть – либо её сломаешь, либо собственные руки.
От досады хочется прикусить кожу обратной стороны ладони.