– Кроме майора Вейцзеккера, – уточняет командир.
– Да, правильно, – подтверждает комиссар. – Но и он ездил туда почему–то тайком. Мы узнавали об этом от Ерохина, нашего человека, надежно обосновавшегося в овражковской полиции. А зачем приезжал Вейцзеккер в Овражков, ему ничего не известно. Похоже, что это держится в тайне и от самого начальника полиции Овражкова – Дыбина. Вообще этот Овражков полон тайн, и мне не очень верится, что немцы собираются в Пеньках что–то организовать, как сообщил нам Васяткин. А не в Овражкове ли? Все это известно, наверно, только бургомистру Куличеву. Вот почему так важно…
– В этом и я с вами согласен, – перебивает его командир. – Куличев бесспорно многое смог бы рассказать в случае успеха замысла товарища Огинского. Но ведь замысел этот не шуточный. Огинскому придется играть несвойственную ему роль.
– И он неплохо ее сыграет! – горячо восклицает комиссар. – Я в этом нисколько не сомневаюсь…
– Нам, однако, не самодеятельный спектакль предстоит, а рискованная операция, – хмуро замечает командир. – Играть роль Мюллера придется к тому же не на сцене, а среди врагов, и мы не можем поручиться, что они не разоблачат Огинского с первого же взгляда.
– Понимаю ваши опасения, товарищ командир, – соглашается с ним Огинский. – Но ведь я не актер–любитель, а кадровый офицер, побывавший уже в кое–каких переделках. Если бы не твердая уверенность в успехе задуманного, я и сам бы не полез на рожон. А план моих действий могу доложить вам еще раз…
«Чертовски ведь все логично в его плане, – слушая Огинского, думает комиссар. – Просто непонятно, чего еще командир колеблется?..»
– Ни Куличеву, ни его помощникам, привыкшим холуйствовать перед немцами, и в голову не придет допустить возможность такой дерзости с нашей стороны, – горячо продолжает майор Огинский. – В документах, которые мы отобрали у Мюллера, сказано ведь, что ему дано право контроля не только русской, но и немецкой гражданской администрации. Понимаете, как велика сила таких документов, а следовательно, и самого штурмбанфюрера Мюллера?
Командир хмурился и невозможно было догадаться о его мыслях, а Огинский исчерпал уже все свои доводы. Видно, ничем не сломить упорства командира, а может быть, и предубеждения…
– Не убедил я вас, значит? – упавшим голосом спрашивает его Огинский.
– Этого я не говорю, – задумчиво произносит командир. – В принципе все довольно убедительно…
– Тогда, значит, я как исполнитель не подхожу?..
– Эх, Евгений Александрович, Евгений Александрович! – тяжело вздыхает командир. – Разве только в этом дело? Вы же сами понимаете, что такую операцию я должен с вышестоящим начальством согласовать. Сделать шифрованый запрос об этом по рации…
– А пока пошлем его, да пока ответ придет, – с досадой перебивает его комиссар, – то даже в том случае, если и разрешат, момент будет упущен. О пропавшем Мюллере к тому времени оповестят не только все немецкие гарнизоны, но и полицейские управы.
– Нам нельзя медлить и по другой причине, – замечает снова воспрянувший духом Огинский. – Разоблаченный Васяткиным провокатор признался ведь, что сообщенные им сведения о карательной экспедиции против нас – выдумка бургомистра. Цель ее очевидна – вынудить нас уйти отсюда.
– Но и тому, что сообщил нам Васяткин о Пеньках, я не очень–то верю, – задумчиво сказал комиссар. – Скорее всего, именно тут, в Овражкове, затевается что–то. А если поближе к Пенькам перебираться, значит, во Владимирской пуще придется базироваться. Почти за пятьдесят километров отсюда и около семидесяти от Овражкова…
– Да и не в Овражкове только дело, – тяжело вздыхает командир. – Нам от железнодорожного моста через Бурную нельзя далеко уходить. Не выполнили ведь задания партизанского штаба и не взорвали этот мост…
– Пробовали, и не раз, – разводит руками комиссар. – Но вы же сами знаете, какова там обстановка… Не случайно хлопцы окрестили тот чертов мост «неприступным», хотя командиру нашему очень не нравится это прозвище…
– А вам нравится оно разве? Не отобьет оно охоту дерзать? К тому же, насколько я разбираюсь в русском языке, прозвища даются живым существам…
– А мне именно то и нравится, что мост этот стал для наших ребят таким же живым врагом, как и сами фашисты! – горячо воскликнул комиссар. – А из того, что «неприступным» его прозвали, не следует, однако, что он действительно неодолим. Берут ведь и неприступные крепости…
– С таким пониманием его временной, так сказать, неприступности и я согласен, – примирительно произносит командир. – Надеюсь, что бойцы наши понимают и военное, я бы даже сказал, стратегическое его значение. Если мы взорвем этот мост, парализуем весь железнодорожный узел, находящийся в руках у немцев.
– Они это понимают, товарищ командир.
– Уходить, значит, с этой базы без достаточно веских причин…
– В том–то и дело! – перебивает Огинского комиссар. – Никоим образом!
– А существуют ли на самом деле столь веские причины, чтобы все–таки уйти, знают пока лишь немцы да бургомистр Овражкова, – заключает майор Огинский. – И я надеюсь заставить его сообщить нам об этом без утайки, если только вы…
– Ну ладно! – решительно махнул рукой командир. – Не возражаю! Нам действительно необходимо не только точно, но и срочно знать, что же затевается в Овражкове. Прежде, однако, надо выяснить, не засланы ли уже в Овражков гестаповцы.
– Это Ерохин должен знать.
– А его не выставили еще из полиции за то, что он Васяткина упустил?
– Сообщил сегодня, что удалось выкрутиться.
– Ну, а какие вам понадобятся помощники, товарищ майор? – спрашивает командир Огинского.
– Я бы еще только лейтенанта Азарова попросил. Он и машину умеет водить, и немецким владеет. С ним вообще можно на любое дело… Вы ведь знаете, как мы с ним из плена бежали?
– Рассказывал мне подполковник Бурсов. А вам форма Мюллера хороша ли? Он, кажется, пошире вас в плечах, а у них мундиры, сами ведь знаете, как подгоняются.
– Подгонит его и по моей фигуре дядя Миша. Он до войны в театральной костюмерной работал. А как насчет легковой немецкой машины?
– Придется своего «опель–капитана», предоставить в ваше распоряжение.
– А что слышно о Бурсове, товарищ командир? – спрашивает Огинский, когда все детали предстоящей операции были окончательно согласованы.
– Он благополучно перебрался через линию фронта и теперь в штабе инженерных войск армии генерала Светлякова.
– Вот бы и мне с ним тогда… – невольно вздыхает майор Огинский.
– Но ведь вы были нездоровы. Разве ж можно вам было с температурой тридцать девять и пять? А Бурсову не терпелось поскорее.
– Я его понимаю и ни в чем не виню. Конечно, в таком состоянии, в каком я был тогда, нечего было и думать об этом. Чертовски досадно, однако… Ну да что теперь об этом!
– А почему тогда Азаров с ним не ушел, до сих пор понять не могу, – недоуменно спрашивает комиссар. – Звал ведь его с собой подполковник Бурсов.
– У него своя теория. Решил, что пока тут может больше пользы принести.
– По всему видно, человек с характером. В отряде у нас он на любое задание первым, – с уважением говорит командир.
– Да я бы ему хоть сейчас самую лучшую характеристику дал! – горячо восклицает комиссар.
В ОВРАЖКОВЕ
Они выехали в Овражков во второй половине дня. Азаров в форме эсэсовского унтер–офицера – гауптшарфюрера – сидит за рулем. Майор Огинский в мундире штурмбанфюрера, в черной фуражке с белым черепом и перекрещенными под ним костями выглядит очень грозно. Повернувшись к Азарову, он говорит лейтенанту:
– Лучшего помощника, чем вы, мне бы, конечно, не найти, и все–таки брать вас не следовало… Но об этом раньше нужно было думать.
– Что–то не пойму вас, товарищ майор, – не отрывая глаз от дороги, обиженно произносит Азаров.
– А тут и понимать нечего. Если даже у нас все сегодня обойдется благополучно, вам ведь и носа нельзя будет показать в Овражков. А тут, судя по всему, предстоят серьезные дела, в которых вам, конечно, захочется принять участие.
– Вы думаете, они смогут меня узнать?
– Надо полагать.
– Я могу отрастить бороду…
– Не успеете, – усмехается Огинский. – События могут развиваться быстрее, чем отрастет ваша борода.
Некоторое время они едут молча. Потом майор снова спрашивает:
– Вам ведь приходилось уже бывать в Овражкове. Когда вы там были в последний раз?
– На прошлой неделе. С разведывательной целью, так сказать. К местным властям присматривался на всякий случай. Господина бургомистра лицезрел и его дружка Дыбина. Из укрытия, конечно, так что они об этом и не подозревали. Видик у них в полном соответствии с репутацией. Неограниченными властителями себя там чувствуют… А вот и Овражков показался.
За небольшой редкой рощицей мелькают убогие домики овражковского предместья.
– У них ведь нет застав при въезде в город?
– Днем никого, а ночью полицейский пост. Городишко–то даже до районного значения не дорос. Мы как теперь, прямо к бургомистру?
– Нет, сначала к какому–нибудь полицейскому посту. Спросим, как к нему проехать. Нужно сделать вид, что мы тут впервые.
– Тогда придется прямо к полицейской управе. Днем других постов в Овражкове нет. Не нагнали еще на них страху партизаны. Командир приказал ничем их пока не тревожить.
– И правильно рассудил, – одобрил Огинский. – Городишко пока не имеет особого значения для немцев, а предприми мы тут активные действия, сразу же разместят в нем какую–нибудь карательную часть.
«Опель–капитан», сбавив ход, идет теперь по главной улице Овражкова, подпрыгивая на многочисленных выбоинах асфальта. Редкие прохожие бросают на него тревожные взгляды.
– Эй, Иван! – кричит в открытое боковое окно Азаров. – Как проехать в полицай управа?
Какой–то пожилой мужчина торопливо машет рукой вдоль главной улицы и поспешно сворачивает за угол.
– Ну зачем вы его? – строго спрашивает Азарова Огинский. – Все переговоры с местными жителями буду вести я, а вам не следует привлекать к себе внимания.
– Да разве ж смог он меня рассмотреть?
– Все равно я не разрешаю вам делать этого.
– Ясно, товарищ майор.
Но вот и полицейское управление. Азаров останавливает машину так, чтобы майор оказался со стороны дежурного полицейского, уже вытянувшегося по команде «смирно» при виде эсэсовской формы Огинского.
– Здравия желаем, господин штурмбанфюрер! – рявкает полицай.
«Научился в эсэсовских чинах разбираться, гад», – мысленно ругается Азаров.
– Как в ратхауз… в ратуша как проехать, к господин бургомистр? – спрашивает полицая Огинский.
– Они не в ратуше, господин штурмбанфюрер, – все еще не отрывая руки от козырька фуражки, докладывает полицейский. – Они у себя дома. Праздник у них сегодня. Именины–с…
– Вас ист дас – имениныс? – удивленно поднимает плечи Огинский.
– День рождения–с, – поясняет полицейский. – И господин начальник полиции тоже там. Прикажете проводить?
– Найн, не надо проводить, – машет рукой в черной кожаной перчатке Огинский. – Сами будем находить. Где есть это?
Полицейский наклоняется к Азарову и знаками показывает, куда нужно ехать.
– Фэрштэйн? – спрашивает он.
– Фэрштэйн, фэрштэйн, – сердито бурчит Азаров и, чуть не сбив полицейского, резко включает скорость.
– Напрасно вы с этими гадами так деликатно, товарищ майор, – говорит он недовольно. – С ними надо…
– Ну вот что, Азаров, вы теперь для меня только шофер Ганс, а я для вас – штурмбанфюрер Мюллер. И никаких советов прошу мне не давать. Кстати, я передумал искать квартиру бургомистра самостоятельно. Вернемся к полицейскому управлению и воспользуемся их услугами.
– Яволь, герр штурмбанфюрер!
Как только машина снова подъезжает к полицейскому управлению, Огинский машет рукой полицаю:
– Мы сбились с путь… Гебэн зи мир бегляйтэр…
– Провожатого нам, шнэллер! – уточняет Азаров.
Дежурный торопливо вызывает из управления какого–то тощего дядьку в помятом мундире и, оставив его за себя, проворно вспрыгивает на крыло машины со стороны шофера.
– Тут недалеко, – говорит он Азарову. – Вот до того угла, а потом налево… Нах линкс, фэрштэйн?
А когда машина сворачивает налево, полицейский показывает на кирпичный дом, заметно отличающийся своей добротностью от остальных строений улицы.
– Вон в той хаузе они проживают. Мне как теперь, назад возвращаться или сбегать доложить?
– Доложите, – велит ему Огинский. – Шнэллер! Живо!
Как только полицейский уходит, майор торопливо шепчет Азарову:
– А вы не выходите из машины. Там, в их берлоге, все равно ведь ничем не сможете мне помочь. Держите лучше машину наготове на всякий случай.
НЕУДАВШИЕСЯ ИМЕНИНЫ БУРГОМИСТРА КУЛИЧЕВА
Успевший уже заметно захмелеть тучный бургомистр города Овражкова смотрит на «штурмбанфюрера» счастливыми глазами.
– Вот радость–то, честь–то какая! – слегка заплетающимся языком говорит он. – Большое спасибо, господин штурмбанфюрер, что почтили меня своим присутствием в столь торжественный день. Покорнейше прошу вас отведать нашей русской, известной во всем мире водки.
И он протягивает Огинскому большую, налитую до краев рюмку. Огинский брезгливо нюхает ее и морщится:
– Фи, самохонка!
– Да нет же, господин штурмбанфюрер, ей–же–богу – водка! Ну хоть глоточек за мое здоровье…
Но Огинский решительно отталкивает руку бургомистра, и водка выплескивается на его огромный живот.
– Наин, господин бургомистр, найн! Прежде дело, а потом водка. Есть тут среди ваш гость кто–нибудь, кто знает дойч – немецкий язык?
– Мой секретарь, господин штурмбанфюрер. Эй, Каблучков, живо к господину штурмбанфюреру!
Он манит кого–то пальцем, будто собачонку. Из–за стола не без труда вылезает поджарый, средних лет мужчина в вышитой косоворотке.
– Вот, господин секретарь, – протягивает ему Огинский документ, отобранный у Мюллера. – Форлэзэн унд юберзэтцэн.
Увидев на бланке черного немецкого орла с распростертыми крыльями и со свастикой в когтях, Каблучков заметно трезвеет и начинает медленно, с большими паузами переводить. Немецкий знает он, видимо, не очень твердо: Огинскому то и дело приходится его поправлять. А когда Каблучков кончает перевод, Огинский небрежно кивает ему:
– Данке, господин Башмячков…
– Каблучков, – деликатно поправляет секретарь.
– Фэрцайэн зи, биттэ, господин Каблучков. – Повернувшись к Куличеву, Огинский спрашивает его: – Кто тут есть из ваш подчиненный, который занимайт фэрант вортлихен постэн?
– Ответственный пост, – переводит Каблучков.
– Вот два моих помощника, – показывает Куличев на стоящих неподалеку от него старомодно одетых пожилых мужчин.
Теперь вообще никто уже не сидит, все стоят, вытянув руки, по стойке «смирно». Смущенно переминаются с ноги на ногу и женщины, не зная, что им делать.
– А вот тот, – указывает бургомистр на рослого сутуловатого мужчину, – начальник местной полиции, господин Дыбин со своими помощниками.
– Зер гут, – удовлетворенно произносит Огинский. – Останетесь тут вы, господин бургомистр, и вы, господин начальник полиция. Остальные – шагом марш! Пусть они будут немножко погулять во дворе. Вы, господин Каблучков, тоже идите проветриваться. Мы будим как–нибудь разбираться тут сами, без ваша помощь.
Все, кроме Куличева и Дыбина, поворачиваются кругом и почти строевым шагом идут к двери.
– У меня их хабе кайне цайт… Как это? Ага! У меня нет времени ожидайт, когда кончится ваш именин…
– О, пожалуйста, господин штурмбанфюрер! – угодливо восклицает Куличев. – Именины от нас не уйдут.
– А теперь, как это у вас говорится? Ближе к делу, да? Надеюсь, вы знайт, кто есть такой господин гаулейтер Заукель?
– А как же, господин штурмбанфюрер! Кто же не знает генерального уполномоченного по использованию рабочей силы в оккупированных восточных областях? И мы с господином Дыбиным честно…
– Нет, не честно! – грозно прерывает бургомистра «штурмбанфюрер». – Разве вы не получайт через рейхскомиссар ваша область указание гаулейтер Заукель? Он приказал прекратить отправка в Германия в качество рабочей силы бывших советских железнодорожник?