– Так точно, получили, господин штурмбанфюрер, и в точности все выполнили…
– То есть наглый ложь, господин бургомистр! – снова повышает голос «штурмбанфюрер». – Вы отправил в Германия почти всех железнодорожник, проживающий в Овражков.
– Только путевых рабочих, господин штурмбанфюрер. Бог тому свидетель и вот еще господин начальник полиции. Мы это с ним вместе…
– Не совсем так, господин бургомистр, – оправдывается Дыбин. – Не совсем… Списки составляли вы лично, господин Куличев. А кого в них вписали, уж это на вашей совести. Вы всех их лично знали, потому как были при Советской власти дорожным мастером. А я только в эшелон их сажал…
– Да, правильно, списки составлял я. Но кто в них попал? Самые неквалифицированные дорожные рабочие. На их место я сразу же набрал…
– А кого? – перебивает его Огинский. – Партизан, которые сразу же начали устраивать диверсия.
– Какие же диверсии, господин штурмбанфюрер? Не помню что–то…
– А вот я буду вам сейчас припоминать. Кто поезд подорвал на перегон Горелое – Мохово?
– Партизаны, господин штурмбанфюрер…
– И я говорю то же самое. Партизаны, которых вы набрал в дорожный рабочий. Ну, а ваше какое есть мнение, господин начальник полиция?
– Это очень даже возможно, господин штурмбанфюрер, – угодливо кивает рыжей головой Дыбин. – Они могли специально завербоваться, чтобы потом нам напакостить…
– Да ей–же–богу, господин штурмбанфюрер, не дорожные рабочие это, а партизаны. Я ведь лично каждого подбирал из самых надежных, хорошо мне известных. Да ведь я… да ведь мне… –Тут Куличев бросает тревожный взгляд на Огинского и просит: – Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, господин штурмбанфюрер. Пусть господин начальник полиции меня извинит, но я не имею права рассказать всего при нем.
Дыбин порывисто встал и вопросительно посмотрел на «штурмбанфюрера».
– Идите тоже погуляйт, – говорит ему Огинский. – Вам полезно немножко проветриваться. Ну–с, – поворачивается он к Куличеву, – мы теперь есть одни. Я слушаю вас.
– Вы знаете господина майора Вейцзеккера? – почти шепотом спрашивает бургомистр. – Это доверенное лицо господина рейхскомиссара и начальника тылового района группы армий «Центр»…
– А какой это имейт значение, знаю я или не знаю Вейцзеккера? – резко прерывает Куличева Огинский. – Я есть личный представитель гаулейтер Заукель, назначенного на пост главного уполномоченного по использованию рабочая сила самим фюрером. И вы не задавайт мне больше никаких вопросов, а извольте отвечайт на мои.
– Умоляю вас, господин штурмбанфюрер, выслушать меня до конца. Я тут, в Овражкове, доверенное лицо господина майора Вейцзеккера… Я бы мог позвонить ему, и он подтвердил бы все это, но господин майор Вейцзеккер категорически запретил мне связываться с ним по телефону. Я езжу к нему с устными докладами тайно не только от моих коллег и начальника местной полиции, но и от немецкой гражданской администрации нашего областного комиссара.
– Ну и что же у вас за секрет с этот Вейцзеккер? – иронически усмехаясь, спрашивает Огинский.
Невольно осмотревшись по сторонам и понизив голос до шепота, Куличев сообщает:
– Господин майор Вейцзеккер поручил мне создать тут, в Овражкове, школу опытных железнодорожных диверсантов.
– Вам? – смеется Огинский. – Ну, знаете!..
– Да ей–же–богу, господин штурмбанфюрер! Везите меня в таком случае к господину Вейцзеккеру, он сам вам это подтвердит.
– Ну что ж, – после некоторого раздумья произносит Огинский, – это можно, пожалуй. Уж очень это есть неправдоподобство… Но если только…
– Нет, нет, господин штурмбанфюрер, все точно, как я говорю! Бог свидетель!
– А еще лучше, если вместо бог сам майор Вейцзеккер, – усмехается Огинский.
– Так давайте тогда поедем!..
– Да, придется. Собирайтесь.
– А чего мне собираться? Я готов!
– Ну, тогда пошли в машина. Господин Дыбин! – повышает голос Огинский.
Начальник полиции, видимо подслушивавший под дверью, торопливо входит в комнату.
– Слушаюсь, господин штурмбанфюрер, – замирает он перед Огинским по стойке «смирно».
– Вот что, господин Дыбин: мы сейчас будем поехать с господином Куличев к ваш окружной комиссар, а вы тут останетесь за господин бургомистр.
– Яволь! – ретиво восклицает Дыбин. – И не извольте беспокоиться, всё будет в полном порядке.
– Включай мотор, Ганс! – выйдя на улицу, по–немецки командует Азарову Огинский. – Прошу вас, господин бургомистр! – распахивает он заднюю дверцу машины перед Куличевым и садится с ним рядом.
– Счастливого пути, господин штурмбанфюрер! – приложив руку к козырьку фуражки, восклицает Дыбин, как только машина трогается.
– Лебэн зи воль, господин начальник полиция! – отвечает ему Огинский.
ИСПОВЕДЬ КУЛИЧЕВА
Некоторое время они едут молча. А когда машина выезжает за пределы Овражкова, Огинский спрашивает:
– Вейцзеккер, как я понимайт, доверил вам свой план, конечно, по секрет?
– Под строжайшим секретом, господин штурмбанфюрер, – признается Куличев.
– Почему же вы тогда их выбалтывайт?
– Так ведь вам…
– Нет, не только один мне. Не знайт вы разве, что господин Дыбин не будет упустить случай подслушать под дверь?
– Ваша правда… Виноват, господин штурмбанфюрер! Разволновался и совсем забыл об этой привычке начальника полиции. Уж очень обидно было, что вы мне не доверяете. Но это хорошо, что мы едем к господину майору Вейцзеккеру. Уж они–то знают, чего я стою, ибо доверили бы мне разве такое дело? И не только организацию диверсионной школы. Для этого нужно было еще одну операцию провернуть.
– Какую же?
– Поручили мне заслать провокатора в местный партизанский отряд. А я послал туда двух…
– Зачем же двух? Я это не понимайт.
– Первого на явный провал, ибо второй должен был разоблачить его как провокатора, чтобы ему самому потом больше веры было. Это уже я сам, без их, господина Вейцзеккера, подсказки…
«Ну и иезуит!» – с отвращением думает Огинский и, с трудом сдерживая негодование, спрашивает:
– А что было поручено первому?
– Первый должен был сообщить о готовящейся против партизан большой карательной экспедиции.
– А второй?
– Второму, для разоблачения первого, поручалось поведать партизанам, что тот ложными сведениями хотел вынудить их уйти из этих мест. И это для того вроде немцам требуется, чтобы партизаны не заинтересовались Пеньками, в которых замышляются будто бы медицинские эксперименты над военнопленными…
– Будто бы?..
– Да не на самом деле. На самом–то деле там, наверно, вообще ничего не будет или для отвода глаз что–нибудь… Зато тут, в Овражкове, начнет создаваться школа железнодорожных диверсантов.
– А когда?
– В самом ближайшем времени. И под мою ответственность, как я вам уже докладывал. До войны, как тоже вам известно, я тут дорожным мастером был, возглавлял путевой околоток. Целых восемнадцать километров главного пути со всеми его искусственными сооружениями были под моим начальством. Кое–что придумал я и для будущей школы. Станция Овражков, как вы знаете, в пяти километрах от города, так я хочу предложить специальную ветку туда проложить…
– Это с какой же целью?
– А чтобы к школе нашей внимания не привлекать. Ветка эта будет вроде для связи с городом, а на самом деле станем мы диверсантов на ней обучать. Для этого нужна ведь железная дорога с настоящим земляным полотном, верхним строением пути и всем прочим. Не на пальцах же объяснять, как выводить из строя рельсовую колею. А если на существующей уже дороге такой практикой заниматься, так это и неудобно, и в глаза кому не следует может броситься.
– Вы есть настоящий хитрец, господин Куличев. Ну, а кто унтеррихтен… кто же преподавать в этой школе будет?
– Я с племяшем моим должен был…
– Почему –должен был?
– Погиб племяш–то… Письмо от зазнобы его из Миргорода сегодня получил. Пишет, что собирался он по моему вызову в Овражков выехать, да не успел. Разбомбили его советские летчики… Жестокие бои там, оказывается, идут, и бомбят они все нещадно. Вот и попала одна из бомб в хату, в которой племяш мой квартировал. Ему бы раньше надо было, а он, видать, Галю свою надеялся уговорить, чтобы вместе с нею… А теперь вот только письмо от нее пришло с фотокарточками Тимофея…
– Оно есть при вас?
– При мне. Надо же, в такой день и такая весть! День моего ангела, именины мои имею в виду. Нате вот, почитайте сами. Даже господину Вейцзеккеру не успел еще доложить, а они большие надежды на племяша моего возлагали. Тимофей ведь помощником паровозного машиниста до войны работал, а на фронте командиром саперного взвода был.
– В советских войсках служил?
– Да уж само собой…
– А какие же еще у вас кадры?
– Остались тут кое–кто из бывших моих бригадиров пути. Те, которые были не в ладах с Советской властью, и потому на них вполне можно положиться. Я такой списочек подготовил уже господину Вейцзеккеру.
– А они по какой же линия были не в ладах с прежняя власть? – любопытствует Огинский.
– Раскулачили их в своё время… Я, между прочим, тоже по этой линии с Советской властью не сошелся. Отбыл срок в дальних краях. Вкалывал там один за троих, показал образцы трудового героизма на прокладке железной дороги через непроходимую тайгу. Заслужил несколько благодарностей, и спустя какое–то время смилостивились надо мной начальнички, дозволили вернуться в родные края, но уже не на землю, а на железную дорогу. И опять я вкалывал за троих и дослужился до должности дорожного мастера. Тут–то я и пригрел у себя в околотке кое–кого из бывших своих односельчан, тоже вернувшихся из ссылки.
– Ну, а кто же теперь вместо ваш Тимофей будет руководить диверсионной школа?
– Пошлю еще одно письмо в Миргород. Может, и набрехала мне Галина, чтобы Тимофея от себя не отпускать. Я о её письме никому пока, кроме вас, не сообщал. Даже Дыбину… Бургомистра Миргорода запрошу, пусть он мне лично подтвердит смерть Тимофея, тогда и оповещу о ней и Вейцзеккера и Дыбина.
Машина, шедшая все это время по лесной дороге, стремительно вырвалась теперь на открытую местность, пересеченную пологими холмами, между которыми петляет речка Змейка.
– Ну, спасибо вам, господин Куличев, за чистосердечное признание, – строго произносит Огинский уже без всякого акцента, делая Азарову знак сбавить скорость. – Исповедовались ведь вы почти перед самой Советской властью.
– Что–то не понимаю вас, господин штурмбанфюрер… – растерянно улыбается Куличев.
– Не штурмбанфюрер Мюллер, – спокойно поясняет Огинский, – а майор Красной Армии. Остановите машину, товарищ Азаров.
Куличев, полагая, что его сейчас расстреляют, мгновенно покрылся холодным потом. Приказав Азарову связать его, Огинский выходит из машины.
– Надо теперь как–то заметать следы, – негромко говорит Огинский лейтенанту, показав на Куличева.
– А чего мудрить? Я бы этого гада прикончил здесь и выбросил в речку, – предлагает Азаров.
– Нет, Вася, «этот гад» может еще пригодиться нам. У вас есть взрывчатка?
– Я без взрывчатки как без рук, – усмехается Азаров.
– Заминировать мост через Змейку хватит?
– Должно хватить.
– Ну тогда заминируйте его так, чтобы на нем подорвался наш «опель» и рухнул в воду. Мы инсценируем подрыв его на «партизанских минах»…
– Все ясно, товарищ майор! А Куличев с Мюллером будут, значит, жертвами этого взрыва?
– И их шофер Ганс тоже. Жаль только, что нам не известен номер той машины, на которой действительно подорвался Мюллер.
– Как не известен? – смеется Азаров. – Тот же самый номер. Я имею обыкновение снимать номера с тех машин, которые подрываются на моих минах. У меня их целая коллекция. А мюллеровский я к нашему «опелю» приспособил, как только мы с вами в Овражков поехали.
– Молодец! Очень нам теперь это пригодится. А что бы еще для подтверждения их гибели придумать?
– Может быть, мюллеровскую фуражку и шляпу бургомистра бросить на берег?
– Маловато…
– Швырнем еще мой автомат. Он немецкий. Машину они на дне реки найдут, а тела «погибших» могло и течением унести. Река ведь быстрая.
– Ничего больше, пожалуй, не придумаешь, – соглашается Огинский. – Может быть, еще мюллеровский мундир утопить в реке, да так, чтобы он не уплыл?.. Там они и документы штурмбанфюрера обнаружат. Ну, а теперь давайте я помогу вам мост минировать: нужно торопиться.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ ПОСВЯЩАЕТСЯ В ПЛАНЫ ВЕЙЦЗЕККЕРА
В тот же день вечером майор Вейцзеккер примчался в Овражков и потребовал у начальника полиции подробного доклада обо всем, что тут произошло. Общее представление о событиях минувшего дня он уже имел. Дыбин лично позвонил ему, как только получил сообщение о взорванном мосте через Змейку и обнаруженной на дне реки машине штурмбанфюрера Мюллера.
Выслушав подробный доклад Дыбина, Вейцзеккер вот уже несколько минут молча, подперев голову руками, сидит за письменным столом в служебном кабинете начальника полиции. Затаив дыхание, Дыбин ждет его вопросов, боясь неосторожным движением или скрипом своего стула нарушить раздумье майора.
– А штурмбанфюрер Мюллер каков из себя? – спрашивает наконец Вейцзеккер. – Вы хорошо его рассмотрели?
– Да, господин майор, – уверенно отвечает Дыбин, хотя от страха за свою судьбу вообще старался не смотреть на штурмбанфюрера. К тому же начальник полиции в тот день был не вполне трезв. Да и разглядеть Мюллера было нелегко. Страшная фуражка с черепом была надвинута на самые глаза штурмбанфюрера. Кроме этого белого черепа на черном фоне околыша его фуражки, Дыбин вообще ничего не видел.
– Он что, высокий такой, худощавый брюнет, да? – продолжает расспрашивать его Вейцзеккер, хотя и сам видел личного представителя гаулейтера Заукеля, высокомерного штурмбанфюрера СС, всего один раз в жизни и взирал на него с не меньшим, пожалуй, страхом, чем Дыбин. Штурмбанфюрер Мюллер обладал слишком большими полномочиями, чтобы не бояться заглянуть ему в глаза.
– Так точно, господин майор! – не задумываясь, отвечает на вопрос Вейцзеккера начальник полиции.
– А как он разговаривал? На каком языке?
– Больше по–немецки. Русские слова коверкал ужасно. Я даже не все понимал…
«Да, действительно Мюллер в русском был не силён», – вспоминает Вейцзеккер. А как штурмбанфюрер в Овражков попал, его даже не удивило. Он мог поехать куда угодно. Генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы всемогущий гаулейтер Заукель дал ему такие права. Отчета о своих поездках Мюллер не находил нужным никому давать. И нет ничего удивительного, что он заехал даже в Овражков. С отправкой русской рабочей силы в Германию у них, кажется, большие затруднения. Видно, придрались к чему–то у Куличева. А этот болван со страху мог еще и замысел наш выболтать, так что, может быть, и хорошо, что вовремя отдал он богу душу?..
– В том, что у вас был именно штурмбанфюрер Мюллер, нет, значит, никаких сомнений? – снова спрашивает Вейцзеккер Дыбина.
– Никаких, господин майор. Я же лично видел его документы…
– Ну, а куда же они поехали? Не сообщили вам разве?
– Никак нет, господин майор. Но думаю, что к вам.
– Только думаете или есть более веские основания для такой догадки?
– Видите ли… – смущенно мнется Дыбин. – Я случайно слышал часть их разговора…
– Подслушали, – уточняет Вейцзеккер.
– Да, но совершенно случайно. Выл в другой комнате, а дверь…
– Ну ладно, Дыбин, без подробностей. И что же вы услышали?
– О какой–то школе диверсантов. Но может быть, я и ослышался…
– В общем–то, это и не имеет теперь значения, – прерывает его Вейцзеккер.
– Ну, а тела Мюллера и Куличева, подорвавшихся на партизанских минах, так и не удалось, значит, найти? – помолчав немного, спрашивает Вейцзеккер, хотя Дыбин уже докладывал ему об этом.
– Обшарили все дно в районе того места, господин майор, но никаких следов. Выудили только пилотку шофера да автомат его. А фуражку господина штурмбанфюрера нашли на берегу. Течение там бешеное, так что трупы их унесло, конечно. Через несколько дней всплывут где–нибудь в нижнем течении.
– А разве могли они из машины выскочить?
– Дверцы не были заклинены, хотя машину изрядно покорежило. Да и лежала она на боку, так что вполне могли вывалиться из нее.