— Долго ты еще? Выходи, отпускать пора! — крикнул он.
Никакой реакции со стороны клиента не последовало.
Семушкин толкнул дверь и заглянул в помещение сортира. Клиента внутри не было, зато над унитазом зияло черным провалом в ночь распахнутое настежь окно.
Красный, как помидор, Семушкин вбежал в дежурку.
— Сбежал! Голый в окно выскочил и убежал!
Капитан и Петя вытаращились на Семушкина.
— Ну придурок! Ну придурок! — протянул капитан, и неясно было, про кого это он: про сбежавшего в одних трусах клиента или про Семушкина.
— А я знал? — обиделся на всякий случай нерадивый сержант.
— Ну не увидишь ты в этом месяце премиальных! — погрозил ему кулаком капитан. — Напишу я на тебя докладную начальнику!..
Повисла неловкая пауза. Даже забулдыга повесил нос и сидел тише воды ниже травы.
— А может, и черт с ним? — переменил вдруг решение дежурный.
— Далеко он в одних трусах не уйдет, — робко предположил Семушкин. — Патруль увидит и все равно сюда привезет.
— А! Хрен с ним! — махнул рукой капитан. — Протокол я на него не успел оформить, деньги его тут остались, пусть бежит. Если за одеждой явится, то пускай пока одежда в каптерке полежит. На всякий случай надо проверить, может, он в розыске? Чего это он вдруг драпанул?
Капитан достал из ящика стола замусоленный список разыскиваемых и прошелся по нему указательным пальцем, высматривая фамилию Мухтолов. Но такой фамилии в списке не оказалось.
— Нет, ну и хрен с ним! Пошли спать!
Но не успели они разложить на полу матрац и оторванную спинку от дивана (обычно на ней спали Петя или Семушкин, а матрацем безраздельно владел капитан), как под окном взвизгнули тормоза патрульной машины.
— Ну я же говорил привезут! — обрадовался Семушкин.
По ступенькам затопали ботинки. Уже приезжавший этой ночью наряд тридцать пять — семнадцать снова появился на пороге вытрезвителя.
— Забыли отдать! — вваливаясь в кабинет дежурного, гаркнул сержант-пэпээсник, обладатель бодрого баса.
Он положил на стол капитана небольшой спортивный рюкзачок.
— В машине под сиденьем валялся, — объяснил он. — Как хозяин? Спит еще?
— Ага, — вяло пробормотал капитан, глядя на сумку.
— Там вещички его, но документов мы не нашли. Проверяли, нет вроде, — сказал сержант. — Ну пока! Нас в отдел вызывают. Поехали…
Когда патрульные ушли, капитан, Семушкин и Петя склонились над неожиданно свалившимся на их головы багажом беглого алкаша. Никто из них не обратил внимания на слова патрульных, а зря, потому что пару минут назад патруль номер тридцать пять — семнадцать получил по рации сообщение о странном ограблении, произошедшем в их районе. Пожилая тетенька, выгуливавшая своего мопсика во дворе соседнего многоэтажного дома, была застигнута врасплох неизвестно откуда выскочившим голым гражданином безумного вида. Тетенька только ахнуть успела, как гражданин толкнул ее в подъезд, заткнул рукой рот и стал стаскивать с нее спортивные брюки. Женщина принялась кусаться, лягаться и визжать, но неизвестный маньяк успел-таки завладеть ее спортивными штанами «адидас» пятьдесят восьмого размера и домашними шлепанцами, после чего растворился в ночи…
…Но всей этой ужасной истории наряд вытрезвителя, к своему счастью, так и не узнал.
— Что с ним делать? — Семушкин полез в рюкзачок и извлек из него увесистый металлический цилиндр. — На термос похоже, — сказал он, подхалимски заглядывая в глаза дежурному.
— Термос, термос! — передразнил его капитан. — Вместо башки у тебя термос! Умник…
Капитан взял цилиндр в руки, повертел, попытался открыть крышку, подковырнув ее ногтем. Крышка не поддавалась. На цилиндре виднелись следы от выгравированных по металлу цифр и букв, но они были тщательно сбиты молотком и затерты, отчетливо виднелся лишь стоящий в конце строчки жирный восклицательный знак.
— Это не крышка, товарищ капитан, — снова вмешался Семушкин. — Это этикетка. Видите, она по краям маленькими заклепочками крепится?
— Сам вижу, — раздраженно ответил дежурный.
Он уже успел обломать ноготь и теперь был зол, как сто чертей.
— Думаешь, самый умный?
Петя Трофимов в этот ученый спор не лез, он сидел в сторонке и с интересом наблюдал за капитаном и сержантом.
— Какой же это термос, если он не открывается? — тем же злым и раздраженным тоном спросил капитан. — Через что в него чай наливают? Из какого железа он сделан? Тяжелый…
— Может, это немецкий трофейный? — предположил Семушкин. — Мой дед с войны принес похожий, потом с ним на рыбалку ездил, пока не потерял. Или наш, армейский? По оборонной технологии?
— Может, это космический термос? — подлил масла в огонь Петя. — У моего сокурсника авторучка была из куска металла, побывавшего на станции «Мир». На футляре от ручки тоже специальная бирка была и сертификат, что все честно, ручка сделана из куска космического железа.
— Ну хватит, — прекратил споры капитан, утомленный бесполезными попытками развинтить загадочный цилиндр. — Пускай лежит. Раз хозяин все свое добро тут оставил, значит, еще появится.
Он забросил цилиндр обратно в рюкзак.
— Если до утра хозяин не объявится, то я протокол заводить не буду. У него в протоколе только подписи патрульных, это не страшно. А если появится, то отдайте ему шмотки и сумку. Я их пока в каптерке сложу.
Ночь выдалась спокойная. Пьяных больше не привозили, и Пете почти удалось выспаться. Утром он уже собирался домой, когда к нему вбежал, ошалело вытаращив глаза, дежурный капитан.
— Начальник звонил! Проверка идет!
— Из медицинского отдела будут? — поинтересовался Петя.
— Нет. Только по мою душу. А у нас шмотки в каптерке и сумка! Еще подумают, что мы людям вещи не возвращаем. Петя, будь другом, возьми их с собой и выкинь по дороге в мусорный бак, а? Только подальше от нас. Ты все равно домой идешь. Выкинь, а? Мне еще все написать надо успеть.
— Ладно, — пожал плечами Петя. — Давайте.
Одежду сбежавшего клиента сложили в его же спортивный рюкзачок, и нагруженный поклажей Петя отправился домой.
По пути к троллейбусной остановке через дворы жилого микрорайона он высматривал подходящий мусорный бак. Завидев неподалеку от ограды детского сада ряд притаившихся в кустах ржавых мусорных контейнеров, он подошел к ним и хотел было уже зашвырнуть все вместе с рюкзаком, но в последний момент соблазнился загадочным трофейным-космическим-немецким термосом. Открыв сумку, он вытащил цилиндр и принялся его разглядывать. Таинственная штуковина состояла из двух почти одинаковых по величине долек, линия разреза опоясывала цилиндр ровно по центру. На верхней дольке (или крышке?) цилиндра когда-то была проштампована надпись и нарисован неразборчивый значок в кружке, похожий на Знак качества (хотя Знак качества вообще-то стоит в пятиугольнике, а не в круге). Разобрать стертую надпись не представлялось возможным. Петя хотел было забросить цилиндр в помойный бак, но рука не поднялась. А вдруг это что-нибудь ценное и редкостное? Вдруг правда космический термос, герметично закрытый? Или вообще инопланетный предмет с НЛО? Или просто болванка из чистой меди, ее в скупку цветных металлов сдать можно? Мало ли…
Петя сунул цилиндр под куртку, решив, что дома с ним разберется. А выбросить всегда успеет. Одежду беглого клиента он запихнул в рюкзак, но не стал выбрасывать его в помойку, а поставил рядом с баком — пускай подберет бомж или нищая бабуля-пенсионерка. Вещи-то вполне приличные…
4
Утром я созвонился со следователем, ведущим дело. Мы договорились с ним встретиться только в начале первого дня, хотя я рассчитывал закончить все дела с самого утра и сразу из Бутырок поехать в стоматологическую клинику. Зуб заныл еще вчера днем, но боль, зараза, то затихала, то усиливалась, то снова затихала, так что вчера до самой ночи я почти не обращал на нее внимания. Зато ночью прихватило так, что смог уснуть только после двух таблеток анальгина и теплого полоскания с содой.
Утром, бреясь, посмотрел на себя в зеркало и сморщился: что за вид! Рожа мятая, глаза в красных прожилках, под глазами мешки… Тьфу! Будто встал с похмелья.
Утром зуб уже не просто болел: казалось, что вся голова превратилась в гудящий колокол. «Бум! Бум! Бум!» — пульсировала кровь в висках, причиняя неимоверные муки. А еще эта жара!.. В восемь утра градусник за окном кухни уже показывал плюс двадцать два в тени, предупреждая, что часам к трем пополудни Москва превратится в настоящее дымящееся пекло. Как на вулкане… Можно себе представить, что чувствуют те немцы, что ездят по всему миру и следят за извержениями вулканов. Видел я тут по телевизору… Стоишь эдак в ботинках на раскаленной докрасна земле, подошвы под тобой дымятся, а ты ковшиком черпаешь раскаленную, как расплавленное железо, лаву и кайфуешь…
Я проглотил горячий черный кофе без сахара. Утренняя доза: четыре чайные ложки на полстакана воды. Перед глазами сразу же заплясали зеленые мотыли.
Раскаленная лава… И не боятся эти немцы спать в палатке на вулкане? Интересно, слышно, как под коркой земли лава перекатывается? Звук, наверное, как от нашей подземки.
Нет, надо срочно прекращать по ночам смотреть кабельное телевидение, так и с катушек съехать недолго… Хотя зачем подключаться к кабельному, если ничего не смотреть?
Елки-палки, ну что за жизнь?!
Садясь в машину, я поднял голову и взглянул на небо. Ни облачка! Серенькое, цвета выгоревшего ситца, небо над столицей не обещало в скором времени ни капли дождя.
По дороге на работу я то и дело поглядывал на свою физиономию в зеркало заднего вида. Десна вспухла, и я время от времени ощупывал щеку, проверяя, не распухла ли она тоже, так что под конец мне уже стало казаться, будто одна щека у меня больше другой от самого рождения.
Нет, нужно сосредоточиться. Так, что там по клиентке? Обвинение в убийстве. Документы в папке лежат, но вчера я только бегло просмотрел их, все из-за этого зуба. И что с ним? Вроде недавно каналы пломбировали, нерв удален, чему там болеть — не понимаю? А ведь с ума сходишь от боли. И анальгин уже не берет. Что там по телику рекламировали против боли?.. Солпафлекс?.. Солпадеин?.. Опять отвлекся.
Притормозив возле аптечного киоска, я обогнул старушек в очереди. Глаза горят, как у голодной собаки, в голосе дрожащие нотки: люди добрые, помогите, погибаю! Провизорша посмотрела на меня с сочувствием, как та добрая аптекарша Мария из рекламного ролика, которая всех соседей травила своим аспирином. На мою просьбу дать что-нибудь обезболивающее она долго перечисляла незнакомые названия препаратов, которые мне казались абсолютно одинаковыми. Старушки сзади наперебой советовали попробовать свои любимые. Да мне все равно, что угодно давайте, только чтобы не болело!
Прямо у входа дрожащими руками я распечатал пакетики и бросил в рот пригоршню разноцветных таблеток, запил все это шипучей минералкой, прислушался к внутренней деятельности организма. Кажется, все препараты попали по назначению, прямо в пустой желудок. Нет, не совсем пустой, я забыл про четыре ложки кофе…
Через полчаса, подъезжая к воротам Бутырок, я уже не чувствовал никакой боли. В голове — легкий туман, во рту гадкий аптечный привкус. Зато боль как рукой сняло. Жить сразу стало лучше и веселей.
Развалившись на стуле в прохладной комнате для допросов, бросив папку с адвокатским досье перед собой на стол — надо же наконец прочитать! — я допил теплую минералку.
— Как там сегодня? Снова печет? — вступил в беседу дежурный СИЗО, лицо которого было мне знакомо.
Наверное, он меня тоже помнил по прежним визитам.
— Страшное дело, — подтвердил я, попутно размышляя, сколько, интересно, автокатастроф в день происходит в Москве из-за того, что у водителя в крови подозрительная смесь кофеина, анальгина и антибиотиков? — Градусов под тридцать. Может, и больше.
— А у нас тут хорошо, прохладно, — сказал дежурный. — Стены толстые.
— Да, у вас тут просто санаторий.
Дежурный, довольный шуткой, раскатисто засмеялся.
Ему лет двадцать пять, наверное, и ему кажется, что мы ровесники, вот он и решается заговорить. Скучно ему. Сейчас бы на пресловутое Химкинское водохранилище, да с пивком, да с девушкой, да не с одной… А не торчать тут. Это только Довлатов мог прикалываться с должности «вертухая». Да и то, когда служил, навряд ли прикалывался.
Дверь открылась, и в комнату вошел высокий сухощавый тип в роговых очках, похожий на достопамятного члена Политбюро Суслова. Только помоложе.
— Дроздов. Павел Ильич, — проскрипел он, протягивая мне узкую и длинную как вобла ладонь, — я следователь по делу…
Он мельком глянул на обложку папки, которую держал другой рукой.
— …По делу об умышленном убийстве, в совершении которого обвиняется Елена Бирюкова.
— Гордеев, — отозвался я, пожимая его руку, которая и на ощупь напоминала излюбленный у нас дар Каспия.
«Суслов» сел за стол и немедленно закурил. Я с интересом наблюдал за ним. Все-таки забавно представлять себе чужую жизнь, чужие побуждения, привычки, ценности. Вот этот, например, следователь. Ведь наверняка вызвал его начальник и строго-настрого наказал что-то типа: «Не затягивай с делом, Ильич». И Ильич послушно кивнул и пошел домой к своим детям, которых наверняка учит не обманывать. А впрочем, чего это я? Разве Розанов не то же самое мне сказал? А я? Возмутился? Нет, наоборот. Пошел на поводу. Из-за денег. Ну, конечно, я не следователь, я адвокат, мне можно. И потом, если бы не я взял это дело, то Генрих поручил бы его кому-нибудь другому, Славину например. А уж он точно не рефлексировал бы. Хотя чего рефлексировать, если девица действительно укокошила Осепьяна. Сейчас посмотрю дело…
— Сейчас вашу эту… барышню… приведут, — сказал дежурный, сделав паузу перед «барышней», словно специально вспоминал это слово, приготовленное заранее.
Дроздов даже не повернул головы.
— Угу, — промычал я в ответ, пробегая глазами напечатанные на машинке строчки скопированных документов по делу. Посмотрим, что это за убийца бакинских комиссаров…
«Елена Александровна Бирюкова, 1975 года рождения, русская, образование высшее юридическое…»
Коллега? Это уже интересно.
Обвиняется по статье… так-так… УК РФ… часть вторая… убийство при отягчающих обстоятельствах… гр-на Осепьяна С. И.
М-да, здорово влипла. От десятки до пожизненного. Покойный был ее любовником. За что убивают любовников? Из ревности. Покойному было пятьдесят два, ей двадцать четыре… Нет, ревность тут не припишешь. Может, решила обокрасть? Самозащиту тоже трудно будет притянуть за уши. Судя по материалам дела, она стреляла в покойного, когда тот спокойно спал в своей кровати.
— Стойте здесь! — донесся из коридора голос конвоира-контролера.
Дверь открылась, и в комнату ввели обвиняемую. Я спешно дочитывал материалы дела, стараясь побороть охватившее чувство, что мне всучили полный тухляк и безнадегу. Хотя зачем бороться? Я с самого начала знал об этом. Судя по интонациям шефа, от меня требовалось в этом деле только одно — присутствие и формальная защита. Все остальное решили без меня.
На свою подзащитную сразу я почти не обратил внимания, только кивнул ей и снова поглядел на Дроздова. Тот, напротив, с интересом взглянул на вошедшую.
Она сидела напротив: одна рука теребит длинные локоны, другая подпирает щеку, — и скучающе изучала мою физиономию, так что я почти физически ощущал на себе ее взгляд. Странно, но от этого мне сделалось вдруг жарко. Хотя замечу в скобках, что еще жарче бывает только в сауне. Чтобы как-то отвлечь ее внимание от собственной персоны, я молча протянул ей сигарету, выбив щелчком одну из пачки. Она взяла, сама щелкнула моей зажигалкой, прикурила и стала выпускать дым колечками, следя глазами, как они поднимаются к высокому побеленному потолку.
Как только она появилась в комнате, я уже не мог сосредоточиться.
Дроздов зачитал обвинительное заключение, дал Бирюковой подписать и удалился.