Майя громко вздохнула и попыталась переключить музыку. Я слегка оттолкнул ее руку, когда въехал на свое обычное парковочное место.
В то время как Энди была светлой, Майя была темной. Разрез ее глаз был гипнотическим, увлекающим, ее зеленые глаза выглядели настолько огромными, словно были нарисованными, ненастоящими. Ее длинные темные волосы были убраны в низкий пучок.
Проводить с ней время — это как целенаправленно резать себя только ради того, чтобы посмотреть на кровавую лужу у своих ног. Мне нужно было защитить ее, но чтобы сделать это, я мог позволить ей находиться рядом только с одним человеком более опасным, чем ее отец.
Со мной.
Стук каблуков Майи был желанным отвлечением от моих мрачных мыслей во время всего нашего пути до двери.
Жак сидела внутри, кожаная куртка плотно облегала ее тело. Ее фирменный знак на книге посетителей переливался в лучах света.
Ее настроение значительно улучшилось с нашей последней встречи, означая, что все должно быть хорошо. И если так и было, то это означало, что она не будет приставать ко мне по поводу семейного бизнеса. Кровь со всех сторон… я везунчик, не правда ли?
— Жак! — я протянул ей руку. — Рад тебя видеть.
— Взаимно, — она поцеловала меня в одну щеку, потом погладила меня по другой и прищурилась. — Ты не спал, не так ли?
— Я спал, — солгал я в ответ.
Энди была мертва, а Петров ждал моей ошибки, чтобы убить свою единственную оставшуюся дочь, от которой я старался держаться подальше. И это не только из-за гребаного контракта, но и потому, что любая мелочь могла спровоцировать ее воспоминания о прошлом, и последнее, что мне было нужно, это чтобы она вспомнила.
Ради нее, не меня.
Жак выругалась.
— Эти ночи влияют на тебя, я знаю. Твой дедушка был бы…
— …был бы доволен, — прервал я, раздражаясь от того, что она заговорила о дедушке перед Майей. — Не так ли?
— Да, — она кивнула и снова похлопала меня по щеке, на этот раз постукивая пальцами по моей челюсти, что означало, что она хотела бы поговорить со мной позже. — Он был бы горд называть тебя своим внуком, мир его праху.
Я уставился на нее.
Жак в ответ просто пожала плечами.
— Сегодня у тебя двое новеньких, Николай, — сказала она, меняя тему. — Они не в порядке.
— Какие у них симптомы? — «они не в порядке» означало, что они близки к тому, чтобы стать бесполезными для Петрова.
— Такие же, как на прошлой неделе… Это, кажется, распространяется.
Черт.
— Хм-м, — сказал я, притворяясь, что думаю вслух, выигрывая время, пока не пойму, что с ними делать. — Продолжай помогать Майе с графиком, а я посмотрю, что смогу сделать, если будет «красная линия», я дам тебе знать.
— Это второй день, — напряженно сказала Жак. — «Красная линия» будет…
— Я дам тебе знать, — огрызнулся я, захлопнув за собой дверь.
«Красная линия» означала устранение угрозы, прежде чем это сделает Петров. Он не давал женщинам шанса умереть с достоинством. Я давал.
ГЛАВА 15
Маньяк, который орудует на пирсе, все еще на свободе.
Было найдено еще одно неопознанное тело.
Правоохранительные органы не имеют никакой информации о личности жертвы.
~ «Сиэтл Трибьюн»
Майя
Лицо Жак выглядело страдальческим, а затем она глубоко вздохнула и повернулась ко мне. Выдавив улыбку, она всплеснула руками.
— Что же! Давай просто продолжим с того места, где мы остановились вчера.
— Э-э, хорошо, — я отодвинула свой стул в сторону, чтобы Жак села напротив меня.
В течение часа она объясняла оставшуюся часть расписания, как отвечать на телефонные звонки, и, конечно же, что никогда не нужно задавать вопросов. Я должна была стать мозгом операции, о которой ничего не знала — и так и должно было оставаться.
Я собиралась спросить ее, будет ли мне когда-нибудь позволено знать, что на самом деле здесь происходит, когда Николай влетел в дверь, его глаза потемнели от страха.
— Жак! На пару слов.
Она похлопала меня по руке и встала, а затем последовала за Николаем по коридору.
Мне было слишком любопытно, чтобы оставаться на своем месте. Медленно я отодвинула стул и подошла к двери.
Николай кричал.
Жак кричала.
Но не на английском.
Они говорили по-русски — как будто я снова стала свидетелем разговора своего отца с некоторыми из его подчиненных, но акцента не было.
Послышались шаги, поэтому я рванула обратно на свое место.
Жак пробежала через дверь и схватила со стола свою сумку. Она бросила на меня последний взгляд, покачала головой и ушла.
Что только что произошло?
Я боялась идти к Николаю. Судя по тому, как звучал его голос, он не был счастлив, он полностью потерял свое безразличное хладнокровие и кричал на Жак.
Я заломила руки и посмотрела на часы. Это было смешно. Если бы ему нужна была помощь, он бы о ней попросил, правильно?
Не было ли моей работой помогать ему?
Я проверила расписание. Эти две девушки, которых упомянула Жак, были единственными, записанными на этот вечер.
Мой телефон молчал.
Никаких сообщений не было.
Наконец, я оттолкнулась от стола и встала. Если он уволит меня из-за вопроса, нужна ли ему помощь… У меня как минимум будет «Нетфликс», правда?
Шутка. Мне нужно было сохранять чувство юмора во всей этой ситуации, пока я медленно шла по коридору.
Поскольку я действительно думала об этом, то была в ужасе — больше, чем в ужасе, — от того, что однажды стану одной из тех девушек, которые заходили в его кабинет. Лишь на один день быть одержимой мужчиной в белом халате, а потом просто перестать существовать. Все потому, что я попала в опасность.
И он был этой… опасностью.
Каждая клеточка в моем теле была напряжена, когда я потянулась к металлической ручке двери и открыла ее, только для того, чтобы обнаружить за ней пустую комнату, которою он обычно использовал.
Отступая, я нахмурилась, после чего подошла к следующей двери.
Эта комната так же была пустой.
Осталась еще одна.
— Ну, ничего же не случится.
ГЛАВА 16
Даже у самого лучшего врача есть свое маленькое кладбище.
~ Расхожее выражение
Николай
Услышав звук шагов, я успокоил дыхание, отложил чертов скальпель и сфокусировался на том, что Майя будет в моем кабинете через считанные секунды, а я выгляжу так, словно напал на дикого кабана и проиграл.
— Николай?
— Сядь, — проинструктировал я, стягивая окровавленные перчатки с рук.
Наталья приняла решение закончить все против моей воли, что означало, что Жак придется убирать беспорядок, который я начал. Последнее, что мы хотели бы для Натальи, это смерть на улице или, Боже упаси, провести последние несколько недель под кайфом, рассказывая всем, что происходит в моем офисе. Это как раз то, что вывело бы Петрова из себя.
Майя села и скрестила руки.
— Все в порядке, док?
— Мило, — я стиснул зубы. — Никогда не называй меня «док».
— Франкенштейн?
— Давай обойдемся без прозвищ?
— Хорошо, придурок.
Я застонал.
— Мне нужно, чтобы ты нашла в расписании имя Натальи и поставила напротив него красный крестик. Распечатай документы, положи в сейф, потом удали эти файлы с компьютера. Можешь сделать это?
— Подожди, — волосы Майи, затянутые в «конский хвост», качнулись, когда она покачала головой. — Ты хочешь бумажный след? (Примеч.: Все мероприятия, проводимые на каждом этапе клинического испытания, записываются на бумаге в форме отчетов и писем. Все эти записи подшиваются в файлы как часть документации по исследованию, что позволит по окончании восстановить ход всего исследования. Эта документация называется «бумажный след»).
— Для безопасности. Для моих собственных целей, о которых тебе не обязательно знать. Удали файлы только после того, как распечатаешь то, что мне нужно.
— Хорошо…
— И, ради Бога, не читай ее файл.
— Но ты только что сказал распечатать его…
— Ты делаешь распечатку. И удаляешь файл, как только бумага выйдет из принтера. Нужно ли мне объяснять тебе это, как ребенку, или ты справишься с одним простым заданием? — я пытался сохранить голос спокойным. — После того, как удалишь файл, вытащи флешку. Я должен проверить, все ли удалено и не осталось ли на ней следов.
Глаза Майи наполнились слезами.
— Хорошо. Я сделаю это прямо сейчас.
— Когда закончишь, закрой все. Встретимся в вестибюле. И выключи свет.
— Мы закончили на сегодня?
— Да, — проворчал я. — На сегодня закончили.
Она вышла, закрыв за собой дверь. Черт. Я провел руками по волосам, затем пнул ногой по металлическому мусорному баку. Я не хотел ей грубить, но чем больше вопросов она задавала, тем больше я раздражался, а я не могу позволить себе показывать эмоции. Это вышло инстинктивно — чтобы защитить себя, защитить то, что я делаю, чтобы защитить ее. И если, будучи жестоким с ней, я достиг этого, что же, отлично.
Я пожал плечами и вытащил из кармана белого халата телефон.
Николай: Наталья будет на своем обычном месте.
Жак: Я позабочусь об этом.
Николай: Знаю, что позаботишься.
Я сунул телефон обратно в карман и направился в вестибюль.
Майя стояла передо мной.
Ее черное платье облегало каждый аппетитный изгиб. Я наслаждался зрелищем, потому что знал, что это все, что мне позволено.
Я мог лишь смотреть.
Но никогда не трогать.
Ее отец позаботился об этом.
Я и не заметил, что стиснул руки, пока не попытался положить одну ей на плечо. Заметив напряжение в пальцах, я слегка коснулся ее.
— Готова идти?
Она медленно повернулась, гневно прищурившись.
— Послушай сюда, — наманикюренный пальчик она направила прямо в центр моей груди. — Я поняла, что ты гениален, что у тебя есть деньги, что все в этом Богом забытом мире подавалось тебе на серебряном блюдечке, но это не дает тебе право обращаться со мной как с ребенком!
Я старался сдержать улыбку.
А также я должен был сдерживать себя от того, чтобы не схватить ее в свои объятия и не поцеловать эти гневно сомкнутые губы.
— Я перестану относиться к тебе как к ребенку, когда ты перестанешь вести себя как ребенок.
Если раньше я думал, что Майя была раздражена, то теперь она была разъярена. Ее глаза округлились, когда она слегка толкнула меня.
— Ты ублюдок!
Я поправил галстук.
— Я никогда и не обещал тебе быть кем-то еще. Теперь, если ты закончила ставить меня на место, я бы поужинал. У нас забронирован столик.
— Я не голодна.
— Лжешь, — я проверил время на своих «Ролекс». — Давай поужинаем, а потом будем сидеть и пререкаться хоть всю ночь.
На мгновение ее глаза широко распахнулись, а затем она отвернулась и обхватила себя руками.
— Как я и сказала, я не голодна.
Я подошел к ней сзади, почти касаясь грудью ее спины, и наклонился, чтобы губы оказались возле ее уха.
— Знаешь, могла бы просто сказать «спасибо» и прекратить возмущаться.
— Спасибо? — она содрогнулась, но не обернулась. — За что?
— За лучший хлеб, который ты когда-либо ела, и за достаточное количество вина, чтобы забыть то, каким придурком я был.
У Майи перехватило дыхание. Она повернулась, на ее лице читалось любопытство.
— Или можешь просто заставить меня заплатить за твое присутствие, ведь ты так уверена, что именно этим я занимаюсь в свободное время.
Она закатила глаза.
— Ладно, но я буду заказывать все, что захочу.
— Я и не ожидал от тебя меньшего.
Она хмыкнула и пошла к двери, а я последовал за ней и запер за собой дверь. Прозвучало оповещение о текстовом сообщении.
Я быстро просмотрел сообщение от Жак.
В нем было одно слово и прикрепленная фотография.
— Что-то не так? — спросила Майя.
Я выдал отрепетированную улыбку.
— Нет, нет, все в порядке.
Мои руки дрожали, когда я открыл дверцу автомобиля и вставил ключ в зажигание. Жак была там, делала то, что должен был делать я, — что годами совершала моя семья, в то время как я вел ужинать девушку, которая была под запретом.
Не потому, что я обязан ей.
И не потому, что я владел ею.
А потому, что я действительно хотел провести с ней время — чувство, которое я никогда не испытывал ранее.
Я почувствовал это в изменении ветра, когда вдавил педаль акселератора «Аудио», пытаясь успокоиться.
Она уже была мне небезразлична.
И она даже не догадывалась, насколько опасным это может быть — для нас обоих.
ГЛАВА 17
Под лежачий камень вода не течет.
~ Русская пословица
Майя
Он снова действовал раздраженно и по-сумасшедшему. Он был как главный герой романа «Джекилл и Хайд». (Примеч.: «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» — готический роман шотландского писателя Роберта Стивенсона. По жанру — переосмысление традиционной для романтизма и готического романа темы двойничества под углом зарождающейся научной фантастики, где зловещий двойник получает свободу действий благодаря раздвоению личности, вызываемому синтезированным героем повести новым наркотиком). Я пыталась заставить себя сложить все известные мне частички его личности воедино, но в реальности это больше походило на работы Пикассо. Мне было интересно, знала ли я когда-нибудь настоящего Николая? И стоило ли пытаться разобраться?
Что-то, что он увидел в телефоне, сделало его таким.
Или это была просто грусть, которую я заметила у него в глазах, пока мы ехали в тишине. Я пыталась не пялиться, правда, пыталась, но было сложно этого не делать. Когда Николай был задумчив или печален, он выбрасывал в атмосферу эту загадочную притягательность, и становилось практически невозможно сдержаться, чтобы не наклониться и не прошептать: «Расскажи мне свои секреты».
Он был грустным и встревоженным весь день — с тех пор, как исчез в своем секретном кабинете.
— Почему контракт? — наконец спросила я, когда тишина стала чрезмерно напряженной.
Я поняла, что когда он зол, как сейчас, то могу спросить его о том, о чем до смерти хотела узнать с тех пор, как моя судьба была решена.
— Давай не будем обсуждать работу.
— Это не работа, — настаивала я. — Это моя жизнь.
— Жизнь, которую я довольно любезно разрешаю тебе прожить в одном из моих пентхаусов, — его голос был суров. — И давай не будем забывать о компенсации.
Я сжала зубы.
— Видишь ли, Николай… Большинство людей хотят выбирать, где и как им жить, где работать. Я знаю, это странно, но все же…
Его лицо озарила улыбка.
— У тебя нет выбора.
— И почему это?
— Скажи, у тебя есть братья? Сестры?
— Я думала, что ты знаешь обо мне и моей семье все, если это возможно… У меня есть сестра. Она умерла, когда была маленькой, а в прошлом году мой брат, Пайк, был безжалостно убит одним итальянским ублюдком, который явно недооценивал желание русских отомстить.
— Хм, интересно.
Ладно, я попалась на его крючок.
— Что именно интересно?
Его губы на мгновение сжались в линию.
— Твоя версия истории.
— Есть и другие?
— Несколько, — он съехал в сторону Эверетт. — Зависит от того, с кем говоришь.
— Я хочу знать твою версию.
— Уверен, что хочешь.
— Зачем было поднимать эту тему, если все равно не собираешься мне ничего говорить? Это бессмысленно.
Он перестал хмуриться и улыбнулся.
— Ты дуешься.
— А это работает?