Это единственная правда, которую можно извлечь из ритма дождя, стучащего в окно, единственное прорицание, которое можно прочесть в узоре дорожек влаги на стекле. Только безжалостно простой факт продолжающегося выживания и безутешное понимание, что еще осталось сделать до того, как ослабить хватку и наконец-то последовать за своим близнецом.
— Прошу тебя, Джаред, — говорит она, отнимая руку от окна, позволяя занавеске снова скрыть шторм. — Дай мне время, мне нужно время понять… иначе получится, что я тут зря.
И ударяет гром, похожий на старческий хохот.
«Око Гора» находится в двух кварталах на запад, крошечная лавка диковин втиснута между галереей и антикварным магазином, специализирующимся на лампах ар деко. Несмотря на черный плащ и зонтик Лукреция промокла насквозь, пока дошла. С нее капает, когда она стоит под полосатым навесом, заглядывая в единственную пыльную витрину. Стекло украшено двумя тщательно воспроизведенными египетскими иероглифами — стилизованными соколами, охраняющими готические буквы, что складываются в название магазина. Раньше, когда она еще занималась дизайном одежды, Лукреция часто бывала здесь, одна и с Бенни. Покупала необходимое — перья и птичьи кости — у Аарона Марша, владельца.
До восхода остается пара часов, и Французский квартал лениво дремлет, разгул дождливой ночи почти закончился, а нового дня — еще не начался. Лукреция снова стучит в дверь замерзшим кулачком. Колокольчик с другой стороны слабо звякает, но в темном магазине ни звука, ни движения. Ее пробирает дрожь. Она притоптывает на тротуаре, чувствуя, что вода пробралась и в сапожки. Стучит сильнее, маленькие цветные стекла, вставленные в дверь, дрожат.
— Ну же, Аарон, — говорит она. — Я знаю, что ты где-то там.
Она стучит снова, и на сей раз слабый желтоватый свет зажигается где-то в глубинах «Ока Гора», кто-то с ругательством спотыкается обо что-то. Еще миг, и она слышит шорох отодвигаемой задвижки, дверь приоткрывается на ширину цепочки. Аарон Марш глядит на нее настороженно, как крыса, его всклокоченная белая борода и голубые глаза кажутся яркими даже в тени.
— Чего надо, чтоб тебя черти взяли? — ворчит он поверх цепочки. — Ты хоть представляешь, который час? Топай, не то полицию вызову.
— Прости, Аарон, — говорит Лукреция. Тогда он ее узнает, дважды повторяет имя и издает полное отвращения фырканье потревоженного гиппопотама.
— Лукреция. Лукреция Дюбуа? Что тебе надо?
— Поговорить с тобой, Аарон. О воронах.
Аарон Марш фыркает опять.
— Я думал ты умерла, — говорит он с угрюмым подозрением, и Лукреция качает головой.
— Нет, умер мой брат. Я тут как раз поэтому, из-за Бенни.
— Но ты только что сказала, что хочешь поговорить о воронах, — он щурится, вглядываясь в лицо Лукреции. Нахмуренные брови так же белоснежно топорщатся, как и длинная борода.
— Пожалуйста, Аарон. Я тут замерзла до полусмерти, — она снова притопывает, и не только чтобы произвести на него впечатление.
Он бормочет себе под нос нечто неразборчивое, но снимает цепочку и распахивает дверь, пропуская Лукрецию. На нем халат в «огурцах» и тапочки, глаза сонные и настороженные разом. Лукреция с благодарностью входит в теплый магазин. Аарон закрывает за ней дверь, снова запирает. Затхлый воздух пахнет старыми перьями и скопившейся пылью, кедром, трубочным табаком — мягкий, вызывающий ностальгию запах из тех времен, когда в ее жизни был смысл.
— Ты мне весь пол закапала, — говорит Аарон, и да, конечно, вода стекает с ее плаща и волос на красно-золотой турецкий ковер. В неярком свете Аарон выглядит немного старше, чем на самом деле, немного за шестьдесят. Лукреции он напоминает слегка тронувшегося умом Уолта Уитмена. Он опасливо берет ее плащ двумя пальцами и вешает на медный крючок, прибитый у двери, показывает на другой, для зонтика.
Она оглядывается. «Око Гора» на вид не слишком изменилось с ее прошлого визита, по меньшей мере полтора года назад. Ряды полок и высоких застекленных прилавков из дуба и ореха вдоль стен, шкафы, заполненные скрупулезно собранными скелетами орлов, цапель и сотни разных певчих птиц, чудеса таксидермии — чучела сов и уток, стайка вымерших странствующих голубей, и его главная драгоценность в витрине посреди магазина, не для продажи ни за какие деньги, хотя он не устоял перед искушением выставить ее на обозрение: додо. Тут есть банки, переполненные павлиньими, страусиными и фазаньими перьями, ящики, в которых лежат все мыслимые и немыслимыми яйца, каждое бережно лишено своего жидкого содержимого и защищено ложем из ваты и стружек.
Прежде чем переехать в Новый Орлеан в пятидесятые, Аарон Марш был преподавателем орнитологии в университете какого-то маленького городка на востоке Массачусетса. Потом случился скандал, студент завалил экзамен и в отместку заявил декану, или ректору, или кому там еще, что он любовник доктора Марша, и тот ему угрожал. Так что Аарон уехал на юг, туда, где теплее и люди более склонны прощать и меньше — устраивать охоту на ведьм; открыл «Око Гора».
— Ну что, чай будешь? — спрашивает он нехотя, но раздражения уже почти нет. — Чашка горячего зеленого чаю тебя согреет.
— Да, — говорит она, — с удовольствием, спасибо.
Аарон шаркает к занавеси из янтарных бус, которая отделяет магазин от узкой лестницы наверх, в его квартиру. Лукреция медленно следует за ним, восхищенная сокровищами лавки даже сейчас, когда сознание затуманено холодом и страхом. Она проходит мимо большого додо, застывшего в вечном молчаливом карауле как персонаж Льюиса Кэрролла. Птица словно скептически следит за ней стеклянными глазами, готовая налететь, стоит только сделать неверное движение.
Когда Лукреция доходит до янтарной занавеси, Аарон уже на верхней площадке лестницы, тихо переговаривается с кем-то. Ей в голову не приходило, что он мог быть не один, и теперь непонятно, не помешает ли ей чужое присутствие задать свои вопросы. Ступеньки громко скрипят под ее шагами.
— Переживешь, — ворчит Аарон. — Иди спи дальше и не стервозничай.
К тому времени, когда Лукреция преодолевает последнюю подагрическую ступеньку и входит в короткий коридор второго этажа, Аарон уже исчез в кухне. Дверь направо, ведущая в спальню, открыта. Горит лампа на маленьком столике у огромной, продавленной кровати под балдахином. Молодой человек приподнимается с раздраженным видом, моргает, спрашивает ее:
— До утра не могло подождать?
— Нет, — отвечает она. — Извините, но правда не могло.
Мужчина презрительно машет рукой и снова ложится, накрывает голову подушкой.
— Извините, — повторяет Лукреция, чувствуя неловкость. Потом Аарон зовет ее из кухни, слышно, как льется вода, наполняя чайник.
— Не обращай внимания, — кричит Аарон, но она прикрывает за собой дверь спальни, и та скрипит еще громче, чем лестница.
Крепкий зеленый чай и правда согревает Лукрецию. Она пьет вторую чашку, пока Аарон рассказывает всякую чепуху о магазине — обнимает маленькую фарфоровую чашечку ладонями и покачивает туда-сюда. Вкус и запах чая тоже вызывают ностальгию. Она думает: осталось ли на свете хоть что-то, не затронутое ее горем?
— Но ты хотела поговорить о воронах, — говорит старик наконец, дуя на свой чай и вглядываясь в нее из-под нависших бровей.
— Да, — отвечает Лукреция и ставит чашку на стол. — Что ты знаешь о воронах и мертвых, о воронах и призраках?
Аарон хмурится и дергает себя за бороду.
— Ты вытащила меня из постели в четыре утра чтобы послушать сказки?
— Это очень важно, — говорит она, украдкой бросая взгляд на заляпанные брызгами жира часы над плитой. Они показывают 4.20. Думает о том, сколько времени прошло с исчезновения Джареда, где он может быть сейчас. Или, возможно, мне все это привиделось. Возможно, я просто сумасшедшая, которая бродит под дождем и толкует о птицах.
— Мифология и фольклор не мой конек, — отвечает Аарон, и отхлебывает чаю.
— Но при твоем занятии ты должен знать многое. Наверняка ты слышал много странного.
— Странного, — смеется он, на миг прикрывая глаза, словно смакуя вкус чая или возвращаясь в некое воспоминание. — Все слышат и видят странное, Лукреция. Если хоть немного пожили да держали глаза открытыми. Особенно если ты молодой парень в Новой Англии. Или старик в Новом Орлеане.
— Ты когда-нибудь встречался с Джаредом По? — спрашивает она, боясь потерять самообладание. — Фотографом, любовником Бенни?
Аарон прищуривается, снова дует на чай.
— Ты сказала, вороны.
— Знаю.
— Я встречался с ним однажды, — говорит Аарон, опуская чашку. — И знаю, что его убили в тюрьме. Слышал с неделю назад по радио. Потрошитель с улицы Бурбон убит в стычке с другим заключенным.
— Ага, — Лукреция начинает жалеть, что не обратилась к кому-нибудь другому. Кому-нибудь, более склонному верить в истории о привидениях, чем этот ученый изгой, убеленный сединами человек, который выдумал бы сомнения просто для собственного удовольствия.
— И как он связан с воронами, Лукреция?
— Джаред вернулся домой сегодня вечером, — просто говорит она, единым духом, пока не передумала. — Он вернулся с вороном.
Аарон Марш ничего не отвечает, просто смотрит в чай, стынущий в старинной фарфоровой чашечке: кобальтово-синие попугаи под глазурью в трещинах.
— С чего мне выдумывать такое, Аарон? — шепчет Лукреция.
— Не мне судить, — Аарон громко вздыхает и скрещивает руки на груди. — В Индии ворон — птица смерти. Эта связь существует во многих культурах. Вполне естественно, так как вороны питаются падалью. Их видят поедающими мертвечину, отсюда легенды и традиции, представляющие воронов вроде как проводниками душ, конвоирами между миром живых и миром мертвых…
— А наоборот? — спрашивает Лукреция, и он поднимает взгляд на нее. Его глаза почти того же голубого оттенка, что и птицы на чайных чашечках.
— Подозреваю, у тебя есть знакомые, способные лучше ответить на такой вопрос. В этом районе нет недостатка в оккультистах и спиритах.
— Но я доверяю тебе, Аарон, потому что знаю — ты не скажешь мне просто то, что я хочу услышать, и не сам не услышишь только то, что хочешь. Ты ученый.
— Я был ученым, — поправляет он. — Теперь я просто старый педик, который продает голубиные перья и толченые куриные кости самозваным жрицам вуду.
— И, судя по всему, тратит немало времени на жалость к себе, — добавляет Лукреция, даже не пытаясь замаскировать растущее нетерпение и сомнение.
— Ну да.
— Извини, что побеспокоила, — она встает, чтоб уйти, не желая больше попусту тратить его и свое время, но Аарон тотчас жестом велит ей снова сесть.
— Я не много могу тебе рассказать, однако есть один немец. Вейкер, кажется, — он теребит свою бороду. — Дьявол. Погоди минуту, я мигом.
Лукреция сидит на месте, Аарон же встает и оставляет ее на кухне одну. Она отпивает чаю и прислушивается к шагам, пересекающим коридор и спускающимся по скрипучим ступенькам в магазин. Мужчина кричит из спальни:
— Что ей нахуй надо, Аарон?
— Сказал же, спи, Натан, — отзывается Аарон Марш, его голос приглушен расстоянием и бурей, беспрестанной барабанной дробью дождя по крыше, шумом машины, проехавшей по улице Дюмен. Он доносится издалека, из гораздо дальше, чем просто этажом ниже. Спустя несколько минут чашка Лукреции пуста, лишь немногочисленные черные чаинки остались на дне. Вскоре она снова слышит шаги на лестнице; Аарон возвращается в кухню с пыльной старой книгой в черном матерчатом переплете с поблекшими золотыми буквами на корешке и обложке.
— Я был прав, Вейкер. «Seelenvogel in der alten Literatur und Kunst», — Аарон поворачивает книгу, она видит название на обложке, пускай и не понимает немецкого. — Он тут немало пишет о птицах как духах смерти и образах смерти, образах души, психопомпах, что тут у нас…
Он умолкает, листая ломкие старые страницы.
— А вороны? — спрашивает Лукреция.
— Почти все врановые — вОроны, ворОны, грачи… многих из них считают вестниками смерти. Ага, вот, — он зачитывает вслух, ведя пальцем по строчкам. — In habentibus symbolum facilis est transitus.
— Латынь я тоже не понимаю, — говорит она. Аарон хмурится, очень по-учительски, словно она не сделала домашнюю работу или передавала записки. Однако извиняется и переводит:
— Для владеющих символом переход легок, — он делает паузу, и добавляет как бы сноской, — переход из страны живых в страну мертвых.
— А что за символ? — спрашивает Лукреция, но он лишь пожимает плечами.
— Зависит. Им могут быть многие вещи, — он возвращается к книге. — У Вейкера есть упоминание, отрывок из сказки, как он думает, изначально венгерской или валашской.
Теперь Аарон читает медленно, переводя для нее с листа:
— По поверьям этого народа когда человек умирает, ворон уносит его душу в страну мертвых. Но иногда случается нечто настолько плохое, что с ней уносит и огромную печаль, и душе нет упокоения. Тогда, бывает, ворон приносит эту душу обратно в страну живых — отомстить тем, кто в ответе за ее неупокоение. Пока дух преследует только виновных, ворон защищает его, и ни человек, ни зверь, ни другие злые духи не причинят ему вреда. Но если дух свернет с этой узкой дороги, ворону придется покинуть его, и дух останется скитаться в мире живых один навсегда, призраком или выходцем с того света.
Аарон по привычке проводит пальцем по переносице, поправляя отсутствующие очки, закрывает книгу и кладет на стол между ними.
— Итак, в данном случае, полагаю, символом является боль души и связь этой боли с живыми.
— Боже, — шепчет Лукреция, глядя на черную книгу Аарона Марша.
— Лукреция, это всего лишь сказка. Сказка народа, который верил, что самоубийцы становятся упырями.
На миг ей хочется рассказать ему остальное, каждую подробность появления Джареда в квартире и мысли, которые она могла читать в нервном птичьем разуме. Хочется, чтобы другой, кто угодно, узнал, что она видела и пережила. Миг проходит. Если она собирается помочь Джареду, времени остается не так много.
— Благодарю вас, доктор Марш, — говорит она, отодвигая стул. — Спасибо за помощь и прошу прощения, что разбудила вас с Натаном…
— Сказка, Лукреция. И все.
Она отвечает улыбкой, пускай больше напоминающей болезненную гримасу.
— Мне пора.
У Аарон вид сомневающегося человека, будто он думает — звонить врачу или в полицию. Но она уже вышла в коридор, и он идет следом, бормоча о шторме, что там говорили о нем по радио. Вместе они спускаются по скрипучей лестнице и проходят мимо побитого молью додо в тюрьме из стекла и клена. Аарон отпирает дверь, пока она надевает мокрое пальто и забирает зонтик.
— Будь осторожна, — говорит он, когда Лукреция переступает порог, в дождь.
— Это всего лишь сказка, — отвечает она. Аарон кивает с оптимизмом, означающим, что он по крайней мере хочет верить в ее искренность. — Со мной все будет в порядке.
А потом он прощается, и дверь «Ока Гора» захлопывается со звяканьем, и Лукреция остается одна на мокрой улице, жаждущей рассвета.
После рассвета не прошло и часа, и если у Фрэнка Грея бывали похмелья хуже, то сейчас слишком болит голова, чтобы вспомнить. Его партнер за рулем. Когда патрульная машина сворачивает с Канал на Св. Чарльза, дождь с силой обрушивается на лобовое стекло и остается только удивляться, как оно не треснуло. Голова лопается по швам, кажется, простые капли воды разбили бы ее на тысячу осколков. В желудке что-то поднимается и опускается, как порывы ветра.
— Господи, Уолли, — говорит он, и его собственный голос отдается в голове эхом, отражается от хрустальных сводов черепа. — Может, хоть попытаешься не ловить каждую рытвину?
Уоллес Тибодо его партнер уже больше года — грузный седой чернокожий мужчина, десятью годами старше Фрэнка. Уоллес Тибодо ненавидит пьющих полицейских почти так же сильно, как купленных. Он уже не раз повторял это Фрэнку.