— Узнала я от князя светлого, — продолжала младшая Наумовна, — что Влас в соседнее печище поплыл. Знать, свадьба скоро.
Любава вспыхнула, губу закусила. Знала она, что скоро парень свататься придёт, но думала, что до осени обождёт.
… Гореслава в избу вошла, открыла сундучок свой с приданым, хотела колечко туда положить, но не смогла. То ли от того, что ладно на пальце сидело, то ли от того, что Светозаров подарок это был. Вместо этого достала из сундучка девушка свои сокровища, примерила.
Вошла Желана, увидела старшую сестрицу в нарядной рубахе, с ожерельем на шее, гривне, височных кольцах, с колечком блестящим на пальце и ахнула, на лавку присела. "Княжна ты у нас, Гореслава, — молвила. — Али княгиня". Глянула на себя Гореслава в ведро с водой — и вправду на княгиню похожа.
Вернулись с речки Добромира с Ладой, не отругали девку бестолковую за прогулку долгую. Слышала младшая Наумовна, как меньшица прошептала: "Княгинюшка наша теперь краше сестриц будет".
С тех пор девки за глаза Гореславу княгиней называть стали.
Бежит времечко, не остановится. Быстро пролетел липень месяц, уступил место серпеню, да и тот к середине подходил.
Рожь славная заколосилась, скоро время придёт в снопы её вязать: некогда девкам без дела сидеть.
7
В клети пахло травами, что наполнило силами красно солнышко. Гореслава сидела на мешке с овощами и перебирала свои запасы. О ноги тёрся кот-мурлыка, крынку молока выпрашивал.
С утра девка умаялась в поле, целый день снопы ставила, а теперь вместо того, чтобы с другими девушками идти на речку венки пускать, травы свои перебирала. Каждую травиночку знала и лелеяла. Перебрав своё богатство, Гореслава снова собрала травы в пучок и подвесила под потолком.
Серпень месяц за окном гуляет; ночки холодные стали, а ничего в жизни Наумовой семьи не изменилось, всё, как и прежде было.
Часто, глядя на луну полную, вспоминала Гореслава воды Медвежьего озера, что свея мёртвого на берег вынесли; представляла лицо князя, что в печище их случайно заглянул. И до боли хотелось ей снова его увидеть, так как веяло от него чем-то родным, тёплым, чего не было даже в домочадцах. Суровый он, но справедливый. В такие минуты представлялись девушке мать давно умершая. Не помнившая Доброгневина лица, Гореслава знала, что мать её доброй была, дочку свою любила, поэтому и после смерти своей чадо своё бережёт.
Со двора звонкие голоса девичьи донеслись. Кот-мурлыка убежал, дверь приоткрытой оставил.
Вышла девица во двор, подошла к воротам.
Ярослава с подружками смеялась, вертелась, кружилась. Да и от чего ей не веселиться, если пригожей уродилась и счастливый нарок на долю выпал.
Гореслава на крыльцо села, лицо солнышку заходящему подставила. Оно ласковое, всех чад своих любит, приголубит, согреет.
Серый залаял, к хозяйской дочке подбежал. Посмотрела девушка на ворота, увидела Власа.
— Напрасно, добрый молодец, пришёл, ушла с подруженьками Любава Наумовна, — приветливо сказала Гореслава.
Но парень не ушёл, подошёл к крыльцу.
— Дома ли Наум Добрынич?
— Дома.
— Мне с ним поговорить треба.
— В избе он.
Влас вошёл во влазню, перед входом шапку снял.
"Кончилась сестрина волюшка, на чужой двор пришла пора уходить", — подумала девушка и призадумалась. Недолго и Ярослава в девках сидеть, за Любима али Увара пойдёт, знать, и её, Гореславин, черёд скоро придёт. Знала девка, что батюшка с матушкой за Радия её прочили, да и всё печище это знало, а она не хотела. Знала, что ли, что Боги назначили не ему мужем её быть.
— Да что же я, глупая, от нарока своего бегу; давно предками заведено замуж так выходить, так не мне уклад старый менять.
Но сердечко слов разумных не слушало, другое твердило. За реками, за морем живёт ясный сокол; ему-то и отдаст сердце своё горлица-девица. Да где ж его найти?
Часто зимними вечерами собирались младшие Наумовы дочки в кружок послушать рассказы Лады. Были среди них и басни о любви счастливой; в них девица — краса много зим через леса шла, суженного своего спасала. В тех сказах звери человеческим языком говорили, деревья по ночам оживали.
Видно, крепко запомнились те басни Гореславе, голову вскружили. Но, как знать, может хоть часть правды в сказах и была — поблёскивало же на пальце серебряное колечко, княжий подарок.
Но далеко Светозар, а Радий рядом живёт.
Из сеней во двор выбежали Желана и Стоян. Малец выхватил из рук сестрёнки берестяную куклу, поднял над головой.
— Отдай, — заголосила девчонка и попыталась вернуть игрушку, но брат не отдавал.
— Зачем сказала вчера матушке, что я к кошачьему хвосту ложку привязал?
— Затем, что делать так нельзя. Отдай куклу!
— Отдай, отдай… А я её сожгу.
— Только попробуй. Я всё — всё про тебя расскажу.
Стоян оттолкнул Желану и побежал к воротам. Сестрёнка заплакала и за ним побежала. Не позволила Гореслава мальцу девчонку обижать, у самого тына остановила.
— Отдай куклу мне, оставь Желану в покое.
Стоян неохотно подчинился, да что делать, сестре старшей всегда почёт.
— Ты скажи ей, Гореславушка, чтобы не наворопничала.
— А ты не делай того, за что матушка уши надерёт.
Мальчишка недолго стоял, понурив голову; не успела старшая сестра окончить — как он уж за ворота. Что с ним поделаешь?
Желана куколку свою погладила, подошла поближе, слёзы утёрла. Глаза у девчонки снова заблестели, лешачата в них запрыгали.
— Рассказать тебе, о чём батька с Власом Твёрдовичем говорят, — тихонько спросила.
Не удержалась Гореслава, кивнула головой, хотя и знала, что парень Любаву сватает.
— Свадьбу они обговаривают Власа Твёрдовича и Любавушки.
— Скоро ли она?
— Краем уха слышала, что в серпене.
— А где же невеста наша?
— С подруженьками по грибы-ягоды ушла.
— Беги, Желана, да за братом по пятам не ходи.
Убежала девчонка.
Решила Наумовна, что лучше ей отцу да сестриному жениху глаза не мозолить. Взяла кузовок, пояском вышитым подпоясалась — и за ворота.
Солнце ясное, солнце красное шапки зелёные деревьев ласкало; скоро уж и дню конец.
С реки девушки возвращались, венки доплетали, песни пели, смеялись. Что каждой из них в липень речка нагадала?
Была среди них и Любава.
В раздумье остановилась Гореслава. Сказать ей или нет о Власе?
Старшая Наумовна сестру заметила, первой подошла.
— Неужели с нами гулять решила или же Ярославины подружки тебе милей?
— Не знала, сестрица, что теперь дружба у вас порознь.
— Сама знаешь. Верно, хорошо запомнила белого Уварого коня.
Девки в кулак захихикали; Любава грозно на них посмотрела.
— Влас к нам зашёл, о свадьбе с отцом толкует.
— Знала я, что недолго с косой гулять. Вено Влас за меня большое принесёт, не обидно отцу с матерью.
— А ты? Пойдёшь за него?
— А почему нет. Отгуляла своё, пора в новый дом входить. Жених не косой, не кривой; домина у него большая, хозяйство славное — чего ж ещё надобно. А Увар Ярославе достанется, — она помрачнела вдруг. — Пусть теперь с ним милуется, коли охота. Ей по весне и Ярилой быть, если до этого замужней не станет.
Видела Гореслава, как бросила своих подруг старшая сестра, ко двору пошла. Проводила её взглядом и пошла своей дорогой. Не дошла она до леса, присела среди некошеной ржи, подняла с земли колосок упавший, погладила.
— И меня так же сговорят, со двора уведут. Говорят, первые денёчки девичьи слёзы долго сохнут, а после исчезают. Стерпится — слюбится. А вот слюбится ли, стерпится ли?
Ветер во ржи гулял, колосья к земле пригибал.
Изо ржи вынырнул Лайко; язык на сторону. Сел перед ней и смотрит. Гореслава погладила его по голове, потрепала по рыжей шерсти. Пёс завилял хвостом, залаял. Обернулась девушка и увидела Радия. За спиной у него лука не было, зато несколько заячьих тушек свисали с плеча. Значит, проверял свои ловушки. Увидел её, подошёл.
— Слышал я, Влас Любаву сватает? — спросил он. — Правда ли?
— Уж сговорили.
— Сердится на меня за княжьих, — подумалось девке.
— Следующим летом и я к твоему отцу приду.
— Кого же сватать будешь?
— Ту, что люди Гореславой Наумовной зовут.
Ёкнуло сердечко; с языка слова сорвались:
— Своей невестой меня не зови, слова тебе не давала.
Вскочила, по ржи побежала. Радий догонять не стал.
Присела девка на бугорок, обхватила руками голову. Что же делать ей, горемычной? Не Радию мужем её быть, не ему косу девичью Науму нести. И решила она миленького в других краях поискать, Мудрёну Братиловну уговорить с собой в Черен взять. Знала, лихая, что кузнечиха в серпене к родичам своим собирается, что в княжьем городе живут, да и Силу Ждановича Вышеслав в Черен звал мечи ковать.
8
Любава сундуки с приданым разбирала, к свадьбе скорой готовилась. Подле неё на лавке сидела Желана, ожерелье цветное перебирала.
Скоро-скоро подруженьки девку оплачут, да и сама невеста вся в слезах будет.
В Наумовом доме только о свадьбе предстоящей говорили. Добромира и Лада тесто для каравая праздничного ставили, чтобы было чем гостей попотчевать.
Гореслава в те дни в поле больше работала, в лес не ходила. Никто её упрекнуть не мог, что роду не помогает. А вечерами вместе с Ярославой ворот сестриной свадебной рубахи вышивали. Слились в узоре том земля и небо, солнце и луна, день и ночь. Всего было довольно в Любавином приданом, но нет дороже рубахи, что сёстры с любовью вышили.
… Прослышала Гореслава, что кузнец с женой в Черен ещё до свадьбы Любавиной собираются, и пошла к ним будто за подарком для сестры.
Мудрёна Братиловна горшки перемывала, на тын сушится вешала.
— Низкий поклон вам. Всё ли ладно в вашем доме?
— Здравствуй, Гореславушка. Да как не быть у нас всему ладно, когда и домовой, и банник, все духи лесные и речные мужа моего почитают. Слышала я, что праздник у вас.
— Да что за праздник, что за радость — сестру в чужой род отдаём.
— Счастья Любаве Наумовне желаем. Подарочек у меня для неё приготовлен, жаль, сама отдать не смогу: до грудня в Черене жить будем.
— Мудрёна Братиловна, возьмите меня с собой.
— Зачем тебе, девке глупой, с нами? Дома сиди, отцу-матери помогай.
— Хочу княжий город увидеть.
— Ты это из головы выброси. Далее соседнего печища тебе не хаживать.
— Возьмите, я тише воды буду.
— Из рода, что ли, уйти хочешь?
— Чур меня! Просто хочется мне на мир посмотреть.
— Жениха из княжих найти хочешь, плутовка? Радий не ко двору пришёлся, так другого сокола ищешь.
— Да и в мыслях не было.
— Всё равно не могу взять тебя без согласия родичей.
Повернулась Гореслава, не попрощалась, ко двору побежала.
Перед самыми воротами столкнулась она с Наумом.
— Куда спешишь, бестолковая, словно на пожар.
— Батюшка, растили вы меня с матушкой, кормили шестнадцать зим, шестнадцать вёсен. Что-нибудь супротив вашей воли делала я?
— Нет, егоза. Да к чему ты об этом разговор завела?
— Отпустите меня с Силой Ждановичем и Мудрёной Братиловной в Черен.
— Почто тебе?
— Говорят, красив княжий город, что на берегу Нева построен. Хочу узнать, правда ли так.
— К чему людям врать, а тебе род свой покидать. Разве что за женихом славным съездить тебе. Богата княжеская гридня, не у всех воев жёнки есть. Умна ты, девка, у меня, — Наум по голове дочку потрепал. — Только одну с кузнецом и кузнечихой не опущу, Радию только могу тебя доверить.
— Так отпустите меня?
— Если Добромира согласится, то поедешь в Черен, но вместе с нами вернёшься, когда дань князю повезём. Смотри только: без женихов не останься. Когда Сила с женой едут?
— Ещё до свадьбы Любавиной.
— Плохо это. Нельзя тебе не гулять на свадьбе сестры.
— Нельзя мне задержаться. Мудрёна Братиловна только из милости великой берёт.
— Знать, не судьба тебе княжий город. Не пущу тебя.
— Батюшка, я у Любавы разрешения испрошу, она меня отпустит.
— Вечером решим, ехать тебе или нет.
Гореслава в пояс поклонилась. Слышала она, как Наум тихо сказал: "Горе, а не девка: всё у неё не так, как у других. Дома бы ей сидеть, а как ей об этом сказать, рода красе".
… Любаве Ярослава что-то на ушко шептала. Старшая сестра слушала, а сама на отражение своё в ведре смотрела. Ай да невеста: словно снег бела; щёки как яблочки румяны; свадебный наряд на ней ладно смотрелся, гривна на шее блестела.
Как дверь скрипнула, девки обернулись; Любава торопливо за печной угол спряталась: худо, коли жених до свадьбы увидит.
— Девка непутёвая, голос хоть бы подала перед тем, как войти, — недовольно сказала Ярослава младшей сестре. — А мы уж подумали, что Влас пришёл.
— Не видела я его. А ждёте?
— Почему же жениху к невесте не зайти.
Гореслава замялась немного: как сестре сказать, что на свадьбе у неё будет.
— А ну, лесная краса, говори, о чём думаешь, — Любава заметила сестрино волнение. — Не натворила ли чего?
— От Мудрёны Братиловны подарок принесла. Извинить она просила за то, что на свадьбе твоей ей не гулять.
Старшая Наумовна положила дарёную гривну в сундук с приданым.
— Любавушка, душечка, помоги.
— Неужели заступничества просишь? Раньше за тобой такого не водилось. Ну, садись, рассказывай.
Все три сестры присели на скамью; Ярослава наклонилась, вытащила корзинку с яблоками.
— Любой рассказ слаще покажется с яблочками, — сказала.
Но яблоки были не сладкие, а кислые, зелёные — не наполнились ещё солнечной силой.
— Любавушка, решила я в Черен съездить, на людей посмотреть.
— В уме ли ты, — всплеснула руками Наумовна. — Леший тебя, что ли, надоумил?!
— Не знаю я, почему так решила, но больно уж хочется мне княжий город повидать.
— И думать забудь. Как без тебя матушке обойтись?
— И то верно, — Ярослава голос подала — Двое нас, работниц, в доме осталось. А у тебя мысли глупые в голове роятся, как мухи над молоком.
— Значит, заступницами за меня перед отцом с матерью не будете?
— Нет.
Ушла Гореслава, губы покусывая. Зашла в клеть, села в уголок, голову на руки положила. Что же делать, как в Черен попасть?
Во дворе голос Стояна зазвенел; из сеней визги девичьи донеслись. Не вышла девушка, лишь дверь поленом подпёрла. Никто её здесь не побеспокоит.
Яблочко незрелое горьким привкусом во рту отозвалось.
Не пустит отец, не поймёт матушка, сёстры засмеют; не видать тебе, девка красная, Черена.
Вечером Гореслава опять к дому кузнеца пошла. Во дворе, перед кузней, телега стояла, а рядом — лошадь саврасая, ещё не запряжённая, траву жевала.
"На рассвете уезжают", — подумала девушка. Она подошла к телеге, посмотрела на погруженные мешки с товаром, к избе подошла, прислушалась: тихо в доме.
Когда со двора уходила, обернулась, на телегу с мешками ещё раз посмотрела. "Одним мешком больше, одним меньше — Сила Жданович не заметит", — подумала девка.
Ночью, когда все в доме заснули, тихо из сеней пробралась Гореслава в избу, сундучок с приданым отперла, осторожно в платок богатства свои завернула, потом к печи прошмыгнула. Знала она, что в ней остался ещё хлебушек матушкин румяный.
Заворочался на полатях Стоян в мужском куту, заговорил во сне. Хотела девушка подойти к нему, успокоить видения страшные ночные, но раздумала. Если проснётся, то весь дом разбудит. Не видать тогда девке волюшки.
Нехотя со двора Гореслава уходила, на дом оглядывалась. Помнит её здесь каждое брёвнышко; каждый сучок в беде поможет, а печка — каменка от сил ночных защитит. Как покинуть их, за частокол родимый уйти? Что за город Черен; примут ли её там?
"Не из дома же бегу, к грудню вернусь", — успокоила себя Гореслава.
Заворочался Серый у ворот, но головы не поднял, не залаял. Знал бы ты, пёс хромой, что хозяйка твоя в ночь уходит. Не вернётся, быть может.