- …У меня маловато. - Евсевии уже уведомил меня, что выделить дополнительные ассигнования на содержание моего двора не представляется возможным, а посему я вместе со своими приближенными должен буду существовать исключительно на жалованье цезаря.
- К счастью, ты неприхотлив.
- А Елена?
У Елены есть свои деньги, - резко возразила Евсевия. - Пусть на них и живет. Ей принадлежит пол-Рима.
Я сказал, что рад это слышать, и не покривил душой.
- Надеюсь, - продолжала Евсевия, - что у тебя скоро появится сын - это важно не только для тебя, но и для всех нас. - Смелость этих слов меня просто покорила. Как раз этого она не могла желать, так как в этом случае ее собственное положение становилось уязвимым. Вместо того чтобы уступать моему сыну права престолонаследия, Констанций вполне мог развестись и взять себе другую жену, которая подарила бы ему то, чего он так страстно желал.
- А я надеюсь, - спокойно ответил я императрице, - что Бог наградит тебя многочисленным потомством. - Евсевия в свою очередь не поверила мне, и наш разговор перестал клеиться: о чем бы мы ни говорили, все звучало фальшиво, и нам обоим это было неприятно. И все же я до сих пор считаю, что императрица в глубине души желала мне добра - во всем, за исключением этого больного для нее вопроса.
В конце концов нам удалось переменить тему разговора, и Евсевия открыла мне, что думает обо мне Констанций.
- Скажу тебе откровенно, - вырвалось у Евсевии; фактически это было признание в том, что до сих пор разговор был неискренний. Ее лицо еще больше погрустнело, а длинные пальцы стали нервно теребить складки хламиды. - Август колеблется и не может принять окончательного решения. Естественно, ему нашептывают, что ты хочешь его свергнуть…
- Ложь! - Я так и взвился, но она знаком приказала мне умолкнуть.
- Я знаю, что это ложь.
- И это всегда останется ложью! - В ту минуту я сам в это верил.
- Войди в его положение. Сколько у него было врагов - так как ему тебя не бояться?
- Проще всего отправить меня в Афины: уж там-то я буду не опасен.
- Страх страхом, но ты ему нужен. - Императрица подняла на меня глаза, и я с удивлением прочел в них испуг. - Юлиан, мы теряем Галлию, - объяснила она.
Я лишился дара речи.
Утром Констанций получил из Вьена донесение от преторианского префекта. Не знаю его содержания, но боюсь худшего. Германцы уже захватили все города по Рейну. Начни они наступление зимой, Галлии конец, если только… - Она поднесла руку к алебастровому светильнику, пламя просвечивало сквозь пальцы. - Юлиан, помоги! - Я, как последний дурак, бросился к ней, решив, что она обожглась. - Ты должен быть верным нам и обязан помочь!
- Клянусь всеми богами, клянусь Гелиосом и… - Евсевия меня остановила, даже не заметив, что я, распалясь, поклялся истинными богами:
- Будь с ним терпелив. Ты всегда будешь у него под подозрением, таков уж его характер. Но пока я жива, тебе ничего не грозит. Если же со мною что-нибудь случится… - Она впервые дала мне понять, что нездорова. - Что бы ни случилось, храни ему верность.
Не помню, что я ей ответил, - без сомнения, еще и еще раз заверял в своей преданности, причем абсолютно искренне. Когда настала пора прощаться, Евсевия сказала:
- Я приготовила тебе подарок. В день отъезда ты его увидишь. - Я поблагодарил ее и удалился. Несмотря на страдания, которые Евсевия причинила мне в последующие два года, я до сих пор ее люблю. В конце концов, это ей я обязан не только троном, но и жизнью.
* * *
На рассвете первого декабря я отправился в Галлию. Я попрощался с Еленой, которая должна была приехать ко мне во Вьен позднее. Евнухи постарались и специально для этого случая сочинили сценарий церемониального прощания цезаря с молодой женой перед отбытием в провинцию на войну. Исполнив этот ритуал, я спустился во двор принять командование своей армией. Меня сопровождал только что прибывший Оривасий.
Во дворе мерзли три сотни пехотинцев и горсточка конников. Я было решил, что это моя охрана, и хотел справиться о местонахождении галльской армии, но тут ко мне подошел хмурый Евферий.
- Я только что говорил с хранителем священной опочивальни. Оказывается, в последнюю минуту император изменил приказ. Твои легионы посланы оборонять границу по Дунаю.
- Так это что, моя армия? - спросил я, указывая на солдат.
- Боюсь, что так, цезарь.
Никогда в жизни не был я так разгневан и едва не наговорил много лишнего. Но тут появился Констанций. Я отдал императору честь, он с серьезным видом ответил тем же. Затем он сел на вороного коня, я - на белого. Его личная охрана (в два раза многочисленнее моего "войска") выстроилась за ним; мои солдаты и приближенные замыкали строй. Вот так император и его цезарь собирались обрушить мощь Рима на варваров - и смех и грех!
Редкие в этот час прохожие почтительно приветствовали нас. Особый восторг вызвали мы у торговок на овощном базаре у городских ворот: восхищенные нашим бравым видом, они махали нам вслед пучками моркови и репы.
Мы хранили молчание, пока не выехали на большую дорогу, которая пересекает Ломбардскую равнину; вдалеке виднелись пики Альп… Император изъявил желание проводить меня до двух колонн, стоящих по обе стороны дороги между Лоумелло и Павией. Он, очевидно, решил, что это дает нам возможность поговорить без свидетелей. Его расчеты оправдались.
- Мы всецело доверяем Флоренцию, нашему преторианскому префекту в Галлии, - начал Констанций. Он произнес это таким безапелляционным тоном, что я понял: мое мнение его не интересует. Поэтому я сказал только: "Да, Август", а про себя с яростью подумал: "А как же! Если бы ты не доверял, давно бы его прикончил", - и стал ждать. Мы проехали еще несколько шагов. Наши кони шли так близко друг к другу, что иногда мы соприкасались поножами, раздавался зловещий скрежет, и мы инстинктивно шарахались в стороны. Чужие прикосновения всегда были мне в тягость, близость убийцы отца волновала и тревожила.
Мы обогнали несколько телег, груженных домашней птицей. Завидев нас, возчики сворачивали на обочину. Ослепленные видом священной особы императора, крестьяне бросались на землю ниц, но Констанций не удостаивал их вниманием.
- Мы любим нашу сестру Елену, - продолжал он вещать тоном оракула. В холодном утреннем воздухе его голос далеко разносился по равнине.
- Мне, Август, она тоже дорога, - в тон ему ответил я. Я боялся, как бы он не принялся инструктировать меня по части исполнения супружеских обязанностей, но и этой темы он больше не касался. И вдруг мне стало ясно: этими рублеными, чеканными фразами Констанций давал мне понять - я по-прежнему нахожусь под его неусыпным надзором. И хотя цезарь по положению выше преторианского префекта, мне надлежит беспрекословно ему повиноваться и при этом не забывать, что Елена верна прежде всего своему брату и государю и только потом мужу.
- Мы наслышаны от твоего наставника в военном деле, что ты подаешь надежды.
- Я не подведу тебя, Август. И все же я полагал, что должен идти в Галлию с армией, а не с эскортом.
На это Констанций никак не отреагировал и продолжал:
- Ты поздно стал солдатом. Надеюсь, ты сумеешь овладеть необходимыми в этом деле знаниями, - это звучало не очень обнадеживающе, но было вполне естественно. Кто мог подозревать, что у студента философии окажется полководческий талант? Как ни странно, я в себя верил. Если боги возвысили меня, разве могут они оставить меня теперь? Но Констанций не подозревал о моих чувствах и тем более не мог судить о моих способностях. Перед ним был всего лишь молодой необученный солдат, которому предстояло помериться силой с самыми свирепыми воинами во всем мире.
- Помни всегда: в глазах подданных мы богоподобны, и небеса нам покровительствуют.
Я решил, что "мы" относится в равной мере к нам обоим, хотя не исключено, что он имел в виду одного себя, и я ответил: "Не забуду, Август". Я всегда называл его "Август", хотя он предпочитал, чтобы к нему обращались "государь". Я ненавижу этот титул и избегаю его, так как он превращает императора из первого среди людей в их хозяина.
- Не спускай глаз с генералов. - Хотя его тон оставался неизменным и, казалось, речь по-прежнему идет о прописных истинах, это было уже нечто, похожее на совет, возможно, даже начало доверительной беседы на равных. - Офицеров нельзя допускать в сенаторы. Армия должна находиться под неусыпным надзором гражданских властей. Посылая офицера в провинцию, следи, чтобы он был чином ниже ее наместника. Не позволяй военным совать нос в гражданские дела. В руках наших преторианских префектов сосредоточена и военная, и гражданская власть - в этом залог стабильности в империи.
Само собой разумеется, я не сказал, что падение Галлии едва ли свидетельствует о стабильности, но в советах Констанция было немало здравых мыслей, и я до сих пор стараюсь им следовать. Ему нельзя было отказать в государственной прозорливости и умении управлять страной.
- Теперь о налогах. В этом вопросе будь тверд. Никакой пощады городам и селениям, не платящим подати своевременно. Они всегда жалуются, так уж они устроены. Исходи из того, что сборщики податей честны. Они, разумеется, всегда воруют, но никому еще не удалось найти против этого средства. Удовлетворись тем, что они отдают тебе большую часть собранного.
Впоследствии мне удалось опровергнуть его слова, реорганизовав систему сбора налогов в Галлии, но об этом ниже.
- Следи за генералами, - снова повторил Констанций, будто забыв, что уже говорил об этом. Тут он повернулся в седле и впервые за весь день взглянул мне в лицо. Меня поразила внезапная перемена. Вместо бога солнца, восседающего на коне, передо мною был человек - мой брат, мой враг, мой государь, ныне возвысивший меня, но способный в любой момент предать меня смерти. - Ты должен знать, что у меня на душе. - Это были уже слова человека, а не оракула. - Империя разваливается, и наш трон под угрозой. Провинции восстают. Города горят. Гибнут целые армии. Варвары захватывают наши земли, а мы заняты междоусобной грызней вместо того, чтобы противостоять настоящему врагу. Так вот, цезарь, самое главное: не давай своим генералам слишком большой власти, иначе они воспользуются этим и поднимут против тебя бунт. Ты сам видел, что мне пришлось вынести: нашей власти угрожал один самозванец за другим. Будь бдителен.
- Буду, Август.
- Как и я, - медленно произнес он, глядя мне прямо в глаза, и отвернулся, лишь удостоверившись, что я его понял. Тогда он для большей убедительности заключил: - Мы никогда еще не уступали ни пяди земли самозванцам, так будет и впредь.
- Пока я жив, Август, хотя бы на один верный меч ты можешь рассчитывать.
В полдень мы подъехали к двум колоннам. День выдался ясный; несмотря на прохладную погоду, солнце пригревало, и под доспехами наша одежда промокла от пота. Было решено сделать привал.
Мы с Констанцием сошли с коней; он поманил меня за собой, и мы, спотыкаясь на стерне, побрели через промерзшее поле. Кроме наших солдат, кругом не было ни души. В любой сельской местности крестьяне, завидев вооруженных людей, спешат скрыться: солдаты, будь то свои или чужие, для них всегда враги. Когда только это изменится?
Вслед за Констанцием я подошел к заброшенному небольшому храму Гермеса на краю поля (добрая примета - Гермес всегда мне покровительствовал). За нашими спинами солдаты поили лошадей, поправляли доспехи, болтали и переругивались, радуясь хорошей погоде. Едва Констанций вошел в храм, я сорвал увядший цветок и шагнул следом. В нос ударил запах испражнений; Констанций, стоя посреди храма, мочился на пол. Занятно, но даже в этот момент ему удалось сохранить величественный вид.
- Жаль, что эти старые храмы в таком запустении, - вырвалось у меня в нарушение всех правил этикета.
- Жаль? Их давно пора снести. - Констанций опустил тунику. - Видеть их не могу.
- Да, конечно, - пробормотал я.
- Здесь я тебя покидаю, - произнес Констанций. Мы стояли лицом к лицу, и я, как ни старался пригнуться, все-таки был вынужден смотреть на него сверху вниз. Констанций, желая казаться выше, инстинктивно попятился.
- Ты получишь все, что потребуется, только дай знать. На преторианского префекта можно положиться. Он правит нашим именем. Легионы во Вьене стоят в полной боевой готовности, ожидая начала весенней кампании. Готовься и ты. - Он вручил мне толстый свиток. - Это инструкции. Прочти на досуге. - Он помолчал и вдруг что-то вспомнил: - Кстати, - сказал он, - императрица сделала тебе подарок. Его везут в обозе. По-моему, это целая библиотека.
Я рассыпался в благодарностях, но Констанций думал о другом. Он пошел к выходу, но вдруг остановился и обернулся, желая что-то сказать. Я залился краской. Мне хотелось взять его за руку и заверить в том, что ему не следует меня бояться, но я не решился. Ни он, ни я не могли взглянуть друг другу в глаза.
- А если ты достигнешь этого, - проговорил он срывающимся голосом и неловким жестом указал на диадему, имея в виду власть над миром, - помни… - Внезапно его голос оборвался, будто его схватили за горло. Он не мог говорить, не находил слов. Я тоже.
Позднее я часто гадал: что было у него на уме? О чем мне следует помнить? О том, что жизнь коротка? О том, что власть горька? Нет, для него это было слишком глубокомысленно. Вряд ли он хотел одарить меня каким-нибудь прозрением. И все же, когда я мысленно возвращаюсь к этому разрушенному храму (а происходит это довольно часто, он мне даже снится), мне кажется, он хотел сказать мне всего лишь: "Не забывай меня". Если ты имел в виду это, брат, можешь быть спокоен. Я помню все: хорошее и плохое.
Не успел Констанций выйти, как я тотчас возложил увядший цветок на оскверненный пол и прошептал короткую молитву Гермесу, а затем последовал за императором через поле к дороге.
Сев на коней, мы попрощались согласно церемониалу, и Констанций повернул обратно в Милан; холодный ветер развевал над его головой знамя с изображением дракона. Это была наша последняя встреча.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЦЕЗАРЬ
-X-
Во время приема, устроенного мною в туринском городском суде для местных чиновников, ко мне прибыл гонец от Флоренция, преторианского префекта Галлии. Префект счел необходимым известить цезаря о происшедшем несколько недель назад падении Кельна, после которого германцы заняли всю прирейнскую область. Он сообщал также о том, что германский король Кнодомар поклялся через год не оставить в Галлии ни одного римлянина. Констанций не потрудился сообщить мне эта дурные вести.
Прием шел своим чередом, а мы с Оривасием удалились в кабинет туринского префекта, чтобы тщательно изучить полученное донесение. По неизвестной причине единственным украшением этого кабинета был бюст императора Вителлин, жирного борова, что царствовал несколько месяцев после смерти Нерона. Почему именно Вителлия? Может быть, хозяин кабинета - его потомок? Или ему нравится смотреть на эту жирную шею и отвислые щеки величайшего обжоры своей эпохи? Вот о каких пустяках думаешь в моменты душевного смятения, а я был просто в панике.
- Так вот почему мне не дали армии. Констанций послал меня на верную смерть!
- Но он же не хочет потерять Галлию?
- Какое ему дело до Галлии? Кроме своего двора, евнухов и епископов, ему ничего не нужно! - Тут я был не прав. Констанций по-своему любил страну, но меня понесло. В безрассудстве и ярости я наговорил на пять государственных измен.
Дождавшись, пока я выдохнусь, Оривасий сказал:
- Вряд ли замысел государя настолько прост. Постой, он же дал тебе какие-то наставления!
Я совсем забыл о свитке, который Констанций вручил мне по дороге в Турин, а между тем он преспокойно лежал у меня в сумке. Я торопливо развязал шнурки и стал жадно читать, все больше изумляясь.
- Это придворный этикет! - заорал я наконец и зашвырнул документ в дальний угол. - "Как принимать иностранного посла", "Как давать торжественный обед" и так далее. Все учтено, вплоть до рецептов блюд!