– Что я мертв?
Таггарт процитировал запись в блокноте: «Застрелили мужчину. Я мертв. То есть он мертв. Его застрелили, и он мертв».
– Я такое сказал?
– Я слышал запись. У вас срывался голос. Чувствовалось, что вы в ужасе.
Митч забыл, что все разговоры по линии «911» записываются на магнитную пленку.
– Наверное, испугался сильнее, чем помню.
– Не вызывает сомнений, что вы осознавали грозящую вам опасность, но тем не менее не попытались где-то укрыться.
Мог читать Таггарт мысли Митча или нет, страницы его разума оставались закрытыми, а выражение глаз – загадочным.
– «Я мертв», – второй раз процитировал детектив.
– Оговорка. Замешательство, паника.
Таггарт еще раз посмотрел на собаку и опять улыбнулся. Голос стал еще мягче:
– О чем еще мне следует вас спросить? Что еще вы хотели бы сказать?
В голове Митча стоял крик боли Холли.
Похитители всегда угрожают убить похищенного, если к поискам подключится полиция. И, чтобы победить, нет необходимости играть по их правилам.
Полиция поставила бы в известность Федеральное бюро расследований. У ФБР огромный опыт борьбы с похитителями людей.
Поскольку у Митча не было никакой возможности добыть два миллиона, полиция поначалу засомневалась бы в его истории. Их мог убедить только следующий звонок похитителей.
А если второго звонка не будет? Если, узнав, что Митч обратился в полицию, похитители выполнят свою угрозу, изувечат Холли, убьют и больше не позвонят?
Тогда копы могут подумать, что Митч имитировал похищение, чтобы скрыть убийство Холли. Имитировал потому, что сам ее и убил. Муж всегда становится главным подозреваемым.
Если бы он ее потерял, жизнь стала бы бесцельной. Никто и ничто не смогло бы залечить рану, оставленную в его душе и сердце ее смертью.
Но если к этому прибавятся подозрения, что убил ее он, тогда боль от раны станет невыносимой.
Таггарт закрыл блокнот, убрал в задний карман, перевел взгляд с собаки на Митча:
– Так вы хотите что-нибудь сказать, мистер Рафферти?
В какой-то момент шмель улетел. Но только теперь Митч заметил, что жужжание прекратилось.
Если он сохранит похищение Холли в секрете, ему придется схлестнуться с похитителями в одиночку.
А один он мало что мог. Воспитывался с тремя сестрами и братом, разница в возрасте между самым старшим и самым младшим составляла семь лет. Они всегда советовались друг с другом, защищали друг друга.
Через год после окончания средней школы Митч уехал из родительского дома, снял квартиру на двоих с одним своим приятелем. Потом поселился отдельно, мучаясь одиночеством. Работал по шестьдесят часов в неделю, лишь бы не оставаться наедине с четырьмя стенами.
И вновь ощутил радость жизни, лишь когда в его мир вошла Холли. «Я» сменилось «мы», «мое» – «нашим». Митч стал половиной целого и был на седьмом небе от счастья.
В глазах лейтенанта Таггарта вроде бы прибавилось дружелюбия.
– Ну… – начал Митч.
Детектив облизал губы.
Воздух теплый, влажность минимальная. Митч чувствовал, что у него тоже пересохли губы.
Тем не менее мгновенное появление, а потом столь же быстрое исчезновение розового языка Таггарта придало тому сходство с рептилией, показало, что мысленно он уже наслаждается вкусом добычи, которая вот-вот попадет ему в когти.
Только паранойя могла объяснить мелькнувшую у Митча мысль, что детектив отдела расследования убийств как-то связан с похитителя Холли. Но именно она мелькнула в голове Митча и убедила его следовать инструкции похитителей.
Волна страха, рационального и иррационального, захлестнула разум, не позволяла ясно мыслить.
Он уже практически не сомневался: услышав правду, детектив скорчит гримасу и ответит: «Теперь нам придется ее убить, мистер Рафферти. Больше мы не можем доверять вам. Но мы позволим вам сделать выбор. Определите, что мы отрежем сначала: уши или пальцы».
Как и раньше, в тот момент, когда он стоял над покойником, Митч почувствовал, что за ним наблюдают, не только Таггарт и пьющие чай соседи, но и какой-то незнакомец. Не просто наблюдает, анализирует его поведение.
– Нет, лейтенант, – ответил Митч. – Больше мне сказать нечего.
Детектив достал солнцезащитные очки из кармана рубашки, надел их.
В двойном отражении Митч себя не признал. Изогнутое стекло искажало пропорции.
– Я дал вам мою визитку, – напомнил ему Таггарт.
– Да, сэр. Она у меня.
– Позвоните мне, если вспомните что-то важное.
Солнцезащитные очки напоминали глаза насекомого: бесстрастные, алчущие, ненасытные.
– Вы, похоже, нервничаете, мистер Рафферти, – заметил Таггарт.
Митч поднял трясущиеся руки.
– Не нервничаю, лейтенант. Потрясен. До глубины души.
Таггарт вновь облизал губы.
– Никогда раньше не видел, как убивают человека, – добавил Митч.
– Вам к этому не привыкнуть, – ответил детектив.
Митч опустил руки.
– Надеюсь на это.
– Убитая женщина – еще хуже.
Митч не знал, как истолковать эту фразу. То ли как житейскую правду, о которой позволял судить опыт, накопленный в отделе расследования убийств, то ли как угрозу.
– Женщина или ребенок, – уточнил Таггарт.
– Я не хотел бы заниматься вашей работой.
– Нет, вы бы не хотели. – Отворачиваясь, детектив добавил: – Мы еще увидимся, мистер Рафферти.
– Мы?
Таггарт обернулся.
– Конечно: нам придется быть свидетелями на суде.
– Похоже, раскрыть это преступление будет сложно.
– «Кровь вопиет ко мне от земли», мистер Рафферти. – Детектив явно кого-то цитировал. – «Кровь вопиет ко мне от земли».
Митч проводил удаляющегося Таггарта взглядом.
Потом посмотрел на траву под ногами.
Солнце продолжало свой путь по небосводу, и тень, отбрасываемая кроной, ушла. Теперь Митч стоял под жаркими лучами, которые, однако, не согревали его.
Глава 5
Часы были электронные, с цифрами, что наручные, что на приборном щитке, но Митч все равно буквально слышал, как те и другие тикают, быстро-быстро, отсчитывая убегающие секунды, которые тут же складывались в минуты и часы.
С места преступления ему хотелось умчаться домой. Логика подсказывала, что Холли схватили дома. Не по дороге на работу, не на улице, где могли найтись очевидцы похищения.
И похитители, сами того не подозревая, могли оставить какие-то следы, по которым он сумел бы выйти на них. А скорее всего, оставили ему записку, инструкции.
Как обычно, день Митч начал с того, что заехал за Игги, который снимал квартиру в Санта-Ане. Теперь предстояло его отвезти.
Со знаменитого и богатого побережья округа Орандж, где они работали, Митч повел пикап на север, в более скромные районы. Свернул с забитой транспортом скоростной автострады на боковые улицы, но автомобилей хватало и здесь.
Игги хотелось поговорить об убийстве и полиции. И Митчу пришлось делать вид, что ему, как и Игги, по нраву новизна впечатлений, хотя мысли его занимала Холли. Он волновался, не зная, что же ему делать.
К счастью, Игги вскоре уклонился от темы, заговорил о своем:
– У моего кузена Луи был приятель по фамилии Букер. С ним произошло то же самое, его подстрелили, когда он выгуливал собаку, только не из ружья, и выгуливал он не собаку.
– Бугер? – переспросил Митч.
– Букер, – поправил его Игги. – Б-у-к-е-р. У него был кот по кличке Волосатик, и его застрелили.
– Люди прогуливают кошек?
– Ну, не совсем. Волосатик сидел в переносной клетке, и Букер нес его к ветеринару.
Митч время от времени поглядывал в зеркала заднего обзора. Черный «Кадиллак»-внедорожник свернул с автострады вслед за ними. И квартал за кварталом висел на хвосте.
– Так, значит, Букер все-таки не выгуливал кота.
– Он шел и нес кота в переносной клетке, а этот маленький двенадцатилетний поганец выстрелил в Букера из ружья для пейнтбола.
– То есть его не убили.
– Его даже не ранили, и при нем был кот, а не пес, но Букер стал синим.
– Синим?
– Синие волосы, синее лицо. Он просто озверел.
«Кадиллак» держался в двух-трех автомобилях от них. Возможно, водитель рассчитывал, что Митч его не заметит.
– Итак, Букер стал синим? Что случилось с паршивцем? – спросил Митч.
– Букер хотел отвернуть ему голову, но паршивец выстрелил ему в промежность и убежал. Эй, Митч, ты знал, что в Пенсильвании есть город, который называется Блу-Болс?
– Нет, не знал.
– Это в стране амишей. А другой город, по соседству, называется Интеркос.
– Может, эти амиши не такие уж сухари.
Митч придавил педаль газа, чтобы проскочить перекресток, прежде чем мигающий зеленый сменится желтым. Внедорожник выехал на другую полосу, тоже ускорился и проехал перекресток на желтый.
– Ты когда-нибудь ел амишский пирог?
– Нет. Никогда.
– Сладкий. Дальше некуда. Чистая патока.
«Кадиллак» отстал, вернулся на полосу движения Митча. Вновь их разделяло три автомобиля.
– Эрл Поттер потерял ногу, потому что любил полакомиться амишским пирогом.
– Эрл Поттер?
– Отец Тима Поттера. У него был диабет, но он этого не знал и каждый день наедался сладостями. А ты когда-нибудь пробовал пирог города квакеров?
– Так что ты там говорил насчет ноги Эрла? – спросил Митч.
– Ты не поверишь. В один день ступня онемела, он не мог ходить. Как выяснилось, из-за диабета нарушилась циркуляция крови, и она перестала доходить до ступни. Ему отрезали ногу выше колена.
– В тот момент, когда он ел амишский пирог?
– Нет. Он понял, что должен отказаться от сладкого.
– Молодец.
– Поэтому за день до операции он последний раз съел десерт: целый амишский пирог и чуть ли не ведро взбитых сливок. Ты видел тот классный фильм про амишей с Харрисоном Фордом и девицей с отличными сиськами?
Перескакивая от Волосатика к Блу-Болс, Интеркосу, амишскому пирогу и, наконец, Харрисону Форду, они добрались до многоквартирного дома Игги.
Митч остановился у тротуара, и черный внедорожник проехал мимо, не снижая скорости. Тонированные боковые стекла не позволяли разглядеть ни водителя, ни пассажиров.
Игги открыл дверцу кабины, но, прежде чем покинуть машину, спросил:
– Все в порядке, босс?
– Вполне.
– Ты какой-то вздрюченный.
– Я видел, как человека застрелили насмерть.
– Да. Кажется, я знаю, кто будет сегодня верховодить за стойкой бара «Раскаты грома». Может, тебе стоит туда заглянуть?
– Не придерживай для меня стул.
Внедорожник «Кадиллак» уже ехал на запад, сверкая в лучах послеполуденного солнца.
Игги вышел из кабины на тротуар, обернулся, скорчил скорбное лицо.
– Ядро и кандальная цепь.
– Попутного тебе ветра.
– Вот это уже разговор.
– Пойди и надерись.
– Я намерен отравиться, – заверил его Игги. – Но и тебе доктор Иг прописывает упаковку из шести банок пива. И скажи миссис Митч, что, по моему разумению, второй такой красавицы не найти.
Игги захлопнул дверцу и зашагал к подъезду, крупный, верный, веселый и ни о чем не подозревающий.
Руки Митча дрожали, когда он отъехал от тротуара.
Чуть раньше, когда они ехали на север округа Орандж, ему не терпелось избавиться от Игги, чтобы поскорее попасть домой. Но теперь желудок едва не выворачивало, стоило Митчу подумать о том, что могло ждать его дома.
И больше всего он боялся найти кровь.
Глава 6
Ехал Митч, опустив стекла, чтобы слышать голос улиц, доказательство жизни.
«Кадиллак»-внедорожник более не появился. Ни один другой автомобиль его не заменил. Судя по всему, слежка Митчу привиделась.
И ощущение, будто за ним наблюдают, исчезло. Изредка он поглядывал в зеркала заднего обзора, но уже не ожидал заметить что-либо подозрительное.
Он чувствовал себя одиноким, хуже того, отгороженным от остального мира. Пожалуй, даже мечтал о возвращении внедорожника.
Их дом находился в более старом районе Оранджа, одного из старейших городов округа. И, повернув на свою улицу, он, казалось (если бы исчезли все легковушки и пикапы), перенесся в 1945 год.
Бунгало (светло-желтая штукатурка, белая отделка, крыша из кедровой дощечки) стояло за забором из штакетника, увитого плетущейся розой. В этом квартале не составляло труда найти более дорогие и красивые дома, но ни один не мог похвастаться более ухоженным участком.
Митч припарковался на подъездной дорожке у дома, в тени массивного перечного дерева, и вышел из машины в жаркий, застывший послеполуденный воздух. Ни на тротуарах, ни во дворах не было ни души. В этой округе в большинстве семей работали и муж и жена, в этот час, четыре минуты четвертого, дети еще не вернулись из школы.
Не было здесь ни служанок, ни мойщиков окон, ни садовников. Хозяева домов сами выбивали ковры и выкашивали лужайки.
Солнечный свет пробивался сквозь листву перечного дерева, разбрасывая по тени россыпь светлых пятнышек.
Митч открыл калитку. Пересек лужайку, направляясь к парадному крыльцу. На большом крыльце, укрытом от солнечных лучей карнизом, царила прохлада. Белые плетеные кресла с зелеными сиденьями стояли около маленьких плетеных столиков со стеклянным верхом.
По воскресеньям, во второй половине дня, он и Холли частенько сидели на крыльце, разговаривали, читали газеты, наблюдали за колибри, перелетающими с одного цветка на другой.
Иногда ставили между столиками карточный столик. Она побеждала его в «Крестословице». Он брал верх в более простых играх.
Много времени развлечениям они не уделяли. Не ездили в отпуск кататься на лыжах, не проводили уик-энды на побережье. Редко ходили в кино. От пребывания вдвоем на парадном крыльце они получали не меньше удовольствия, чем от поездки в Париж.
Они копили деньги ради более значимых целей. Чтобы дать ей возможность шагнуть из секретарей в риелторы. Чтобы позволить ему рекламировать свою фирму, купить второй пикап, расширить дело.
Опять же дети. Они собирались иметь детей. Двоих или троих. Иногда, пребывая в особо сентиментальном настроении, соглашались, что и четверо детей не так уж и много.
Они не хотели покорять мир, не хотели изменять его. Им требовался лишь маленький уголок этого мира и шанс заполнить его детьми и смехом.
Митч толкнул входную дверь. Не заперта. Распахнул ее и замер на пороге.
Оглянулся, ожидая увидеть черный внедорожник. Не увидел.
Переступив порог, Митч постоял, позволяя глазам привыкнуть к сумраку. Гостиная освещалась только той частью солнечного света, которой удавалось просочиться сквозь листву растущих у окон деревьев.
Вроде бы все на месте. Беспорядка, признаков борьбы он не заметил.
Митч закрыл за собой дверь. Чтобы собраться с духом, ему пришлось привалиться к ней.
Если бы Холли была дома, он бы слышал музыку. Она любила большие джаз-оркестры: Миллера, Гудмана, Эллингтона, Шоу. Говорила, что музыка 1940-х годов подходит этому дому. Холли она тоже подходила. Классика.
Арка соединяла гостиную с маленькой столовой. И там ничего не изменилось.
На столе лежала большая мертвая бабочка. Ночная, серая, с черными пятнами на крыльях.
Бабочка, должно быть, залетела в дом прошлым вечером. Они провели какое-то время на парадном крыльце, оставив входную дверь открытой.
Может, бабочка не умерла, просто спала. Если бы он сложил ладоши лодочками, аккуратно поднял ее и вынес из дома, она могла бы долететь до темного угла под крышей и дождаться там восхода луны.
Митч замялся, не решаясь прикасаться к бабочке, опасаясь, что она не шевельнет крыльями, а рассыплется в пыль, как иногда случалось с ночными бабочками.