В итоге Митч так и оставил ночную летунью на столе: ему хотелось верить, что она жива.
Дверь между столовой и кухней он нашел приоткрытой. За дверью горел свет.
В воздухе пахло сгоревшим гренком. И запах этот усилился, когда он вошел на кухню.
Вот тут Митч обнаружил следы борьбы. Перевернутый стул. Осколки разбитых тарелок на полу.
Два куска почерневшего хлеба торчали из тостера. Кто-то выдернул штепсель из розетки. Масленка осталась на столике, масло от жары размякло.
Незваные гости, должно быть, вошли через переднюю дверь и застали Холли врасплох, когда она готовила гренки.
Белые дверцы и передние панели двух ящиков буфета пятнала кровь.
На мгновение Митч закрыл глаза. Мысленным взором увидел, как крылышки бабочки затрепетали, и она взлетела со стола. Что-то затрепетало и у него в груди, и ему хотелось верить, что это надежда.
На белой передней панели холодильника отпечаталась кровавая женская ладонь, которая кричала от боли. Еще один кровавый отпечаток Митч увидел на дверце полки.
Кровь была и на плитках пола. Много крови. Целый океан.
Увиденное повергло Митча в такой ужас, что ему захотелось вновь закрыть глаза. Остановила его безумная мысль: если он закроет глаза, чтобы не видеть этого кошмара, то навеки ослепнет.
Зазвонил телефон.
Глава 7
Ему не пришлось плыть по крови, чтобы добраться до телефона. Он снял трубку после третьего звонка и услышал свой затравленный голос: «Да?»
– Это я, милый. Они слушают.
– Холли, что они с тобой сделали?
– Я в порядке. – Голос не дрожал, но и звучал не так, как всегда.
– Я на кухне.
– Знаю.
– Кровь.
– Я знаю. Не думай об этом. Митч, они говорят, что у нас одна минута, только одна минута.
Он уловил ее мысль: «Одна минута, и, возможно, никогда больше».
Ноги не желали его держать. Он отодвинул стул от стола, плюхнулся на него.
– Мне так жаль.
– Это не твоя вина. Не кори себя.
– Кто эти выродки, они что, чокнутые?
– Они злобные, но точно не чокнутые. Они, похоже, профессионалы. Не знаю. Но я хочу, чтобы ты дал мне обещание…
– Я умираю.
– Послушай, милый, мне нужно твое обещание. Если что-то случится со мной…
– Ничего не должно с тобой случиться.
– Если что-то случится со мной, – настойчиво повторила она, – пообещай мне, что ты не сломаешься.
– Я не хочу даже думать об этом.
– Ты выдержишь, черт побери. Ты выдержишь и будешь жить.
– Моя жизнь – это ты.
– Ты выдержишь, газонокосильщик. А не то я разозлюсь.
– Я сделаю то, что они хотят. Я тебя верну.
– Если ты сломаешься, Рафферти, тебе крепко достанется от меня. И то, что показывали в фильме «Полтергейст», покажется невинными шалостями.
– Господи, я тебя люблю.
– Знаю. И я люблю тебя. Хочу тебя обнять.
– Я так тебя люблю.
Она не ответила.
– Холли?
Молчание подействовало на него, словно удар тока. Он вскочил.
– Холли? Ты слышишь меня?
– Я слышу тебя, газонокосильщик, – ответил похититель, с которым он говорил раньше.
– Сукин сын.
– Я понимаю твою злость.
– Кусок дерьма.
– Но долго терпеть не буду.
– Если ты ударишь ее…
– Я ее уже ударил. И если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, превращу эту сучку в отбивную.
Осознание собственной беспомощности заставило Митча подавить злость.
– Пожалуйста, – взмолился он. – Больше не бейте ее. Не бейте.
– Хватит, Рафферти. Помолчи, чтобы я мог тебе кое-что объяснить.
– Ладно. Хорошо. Объяснения мне нужны. Я ничего не понимаю.
Опять ноги стали ватными. Но вместо того, чтобы плюхнуться на стул, он ногой отбросил осколки разбитой тарелки и опустился на колени. По какой-то причине ему хотелось стоять на коленях, а не сидеть на стуле.
– Насчет крови, – продолжил похититель. – Я оплеухой сбил ее с ног, когда она попыталась сопротивляться, но не порезал ее.
– Столько крови.
– Об этом я тебе и толкую. Мы наложили ей жгут на руку, а когда вена вздулась, набрали четыре пробирки, как делает врач, когда берет анализ.
Митч прижался лбом к крышке духовки. Закрыл глаза, попытался сосредоточиться.
– Мы вымазали кровью ее ладони и оставили отпечатки. Брызнули кровью на дверцы, передние панели ящиков, на столы. Остальное вылили на пол. Это все декорации, Рафферти. Чтобы выглядела кухня так, будто ее там убили.
Митч казался себе черепахой, только-только пересекшей линию старта, тогда как похититель являл собой зайца, давно уже умчавшегося вперед. И Митч никак не мог угнаться за ним.
– Декорации? Для чего?
– Если у тебя сдадут нервы и ты пойдешь к копам, они не поверят истории про покушение. Увидят кухню и подумают, что ты ее пришил.
– Я им ничего не сказал.
– Я знаю.
– После того, как вы убили этого пешехода с собакой, я понял, что терять вам нечего. И обращаться в полицию – себе дороже.
– Это всего лишь дополнительная гарантия, – послышалось в ответ. – Гарантии нам нравятся. Кстати, в наборе ножей на твоей кухне недостает мясницкого тесака.
Митч проверять не стал.
– Нож мы завернули в одну из твоих футболок и джинсы. На одежде, само собой, пятна крови Холли.
Она же сказала, эти ублюдки – профессионалы.
– Этот сверток спрятан на твоем участке. Тебе его не найти, но полицейская собака справится с этим без труда.
– Я понял.
– Я знал, что поймешь. Ты же неглуп. Вот почему мы решили как следует подстраховаться.
– Что теперь? Объясните, что все это значит.
– Еще рано. Сейчас ты слишком взволнован. Это плохо. Если человек не контролирует свои эмоции, он может совершить ошибку.
– Я контролирую, – заверил его Митч, хотя сердце било, как паровой молот, а кровь шумела в ушах.
– У тебя нет права на ошибку, Митч. Ни на одну. Поэтому я и хочу подождать, пока ты успокоишься. Когда мозги у тебя прочистятся, мы обсудим ситуацию. Я позвоню в шесть часов.
По-прежнему стоя на коленях, Митч открыл глаза, посмотрел на часы.
– До шести больше двух с половиной часов.
– Ты все еще в рабочей одежде. Грязный. Потный. Прими горячий душ. Тебе заметно полегчает.
– Вы надо мной смеетесь.
– В любом случае ты должен выглядеть более пристойно. Прими душ, переоденься, а потом уйди из дома, погуляй где-нибудь. Только убедись, что аккумулятор твоего мобильника полностью заряжен.
– Я лучше останусь здесь.
– Толку от этого не будет. Дом полон воспоминаний о Холли, они везде, куда ты ни бросишь взгляд. Твои нервы на пределе. Мне ты нужен более спокойным.
– Да. Хорошо.
– И еще. Я хочу, чтобы ты прослушал эту запись.
Митч подумал, что ему еще раз предстоит услышать крик боли Холли, призванный подчеркнуть его бессилие, неспособность защитить ее.
Но вместо крика Холли услышал два записанных голоса, ясных и четких на фоне тихого шумового фона. Первый голос принадлежал ему:
«Никогда раньше не видел, как убивают человека».
«Вам к этому не привыкнуть».
«Надеюсь на это».
«Убитая женщина – еще хуже. Женщина или ребенок».
Второй – детективу Таггарту.
– Если бы ты раскололся, Митч, Холли уже была бы мертва.
В темном дымчатом стекле дверцы духовки Митч видел отражение лица, которое вроде бы смотрело на него из преисподней.
– Таггарт – один из вас?
– Может, да. Может, и нет. Ты должен исходить из того, что любой может быть одним из нас. Так будет безопаснее, и для тебя, и для Холли. Каждый, кого ты видишь, может быть одним из нас.
Они огородили его глухим забором. А теперь устанавливали крышу.
– Митч, я не хочу завершать наш разговор на такой черной ноте. Я хочу, чтобы в одном ты был уверен. Я хочу, чтобы ты знал: мы ее не тронем.
– Вы ее ударили.
– Я ударю ее снова, если она не будет выполнять указаний. Но мы ее не тронем. Мы не насильники, Митч.
– С чего мне вам верить?
– Ты понимаешь, я манипулирую тобой, Митч, дергаю за веревочки, как кукловод – марионетку. И, ты понимаешь, я тебе многого не говорю.
– Вы – убийцы, но не насильники?
– Речь о том, что все ранее сказанное мною тебе правда. Если ты вспомнишь мои слова, то увидишь, что я говорил только правду и держал слово.
Митчу хотелось его убить. Никогда раньше он не испытывал столь острого желания причинить вред другому человеческому существу, но этого человека он хотел стереть с лица земли.
Он так яростно сжимал телефонную трубку, что заболела рука. Но не мог заставить себя ослабить хватку.
– У меня большой опыт в использовании других людей, Митч. Ты для меня – инструмент, ценный механизм, отрегулированная машина.
– Машина.
– Помолчи и послушай, хорошо? Не имеет смысла неправильно эксплуатировать дорогую отрегулированную машину. Я бы не стал покупать «Феррари», чтобы потом не менять вовремя масло, не смазывать то, что положено смазывать.
– По крайней мере, я – «Феррари».
– Пока я – твой кукловод, Митч, невозможного от тебя требовать не будут. Я могу ожидать от «Феррари» высокой эффективности, но не собираюсь пробивать этой машиной кирпичную стену.
– У меня такое ощущение, что мною уже пробили кирпичную стену.
– Ты крепче, чем думаешь. Но для того, чтобы получить от тебя максимальную отдачу, я хочу, чтобы ты знал: к Холли мы отнесемся с должным уважением. Если ты сделаешь все, что мы от тебя хотим, тогда она вернется к тебе живой и нетронутой.
Холли была крепким орешком. Жестокое обращение не сломило бы ее дух. Но изнасилование не просто надругательство над телом. Изнасилование калечило разум, сердце, душу.
Похититель затронул этот вопрос вроде бы для того, чтобы успокоить Митча. Но одновременно этот сукин сын предупреждал, что такой вариант не исключается, если Митч попытается выйти из-под контроля.
– Я не считаю, что вы ответили на мой вопрос. С чего мне вам верить?
– Потому что ты должен.
И действительно, что еще ему оставалось.
– Ты должен, Митч. Иначе ты уже можешь считать, что она мертва.
И похититель разорвал связь.
Какое-то время абсолютная беспомощность удерживала Митча на коленях.
Через какое-то время записанный на пленку женский голос потребовал, чтобы он вернул трубку на телефонный аппарат. Вместо этого Митч положил трубку на пол, но бесконечные короткие гудки заставили его вернуть трубку на положенное ей место.
Оставаясь на коленях, Митч вновь прижался лбом к стеклу в дверце духовки и закрыл глаза.
В голове буйствовал хаос. Образы Холли, воспоминания мучили его, появлялись, исчезали, накладывались друг на друга, но мучили, потому что он понимал: возможно, это все, что у него осталось. Страх и злость. Сожаление и печаль. Он еще не испытал на себе, что такое утрата дорогого, близкого ему человека. Жизнь не подготовила его к подобной утрате.
Митч пытался упорядочить мысли, чувствовал: он что-то может сделать для Холли, прямо здесь, сейчас, если сумеет подавить страх, успокоиться и вернет себе способность думать. Тогда ему не придется ждать приказов от похитителей. Он сможет сделать для нее что-то важное, немедленно. Сможет не сидеть сложа руки, а действовать. Сможет что-то сделать для Холли.
Прижатые к твердым плиткам пола, начали болеть колени. И вот эта физическая боль постепенно разогнала туман, который окутывал разум. Мысли более не летели, сталкиваясь друг с другом, словно мусор, поднятый сильным порывом ветра, а плыли неспешно, будто опавшие листья по спокойной реке.
Он мог сделать для Холли что-то важное, мысль о том, что именно, находилась совсем рядом, у той черты, которая разделяла сознание от подсознания, но никак не желала пересечь эту черту. Жесткий пол не знал жалости, и Митчу уже казалось, что под его коленями острые осколки разбитого стекла. Он мог что-то сделать для Холли. Но конкретный ответ ускользал от него. Что-то. Колени болели. Он пытался игнорировать эту боль, но потом все-таки поднялся. Озарение так и не пришло. Не оставалось ничего другого, как ждать следующего звонка. Никогда раньше он не чувствовал себя таким никчемным.
Глава 8
Хотя до наступления темноты было еще далеко, надвигающаяся ночь медленно, но верно смещала тени на восток, подальше от скатывающегося к западу солнца. Вот и тени королевских пальм легли на двор.
Для Митча, который стоял на заднем крыльце, оно, ранее казавшееся островком умиротворенности, теперь вибрировало от напряжения, словно канаты, поддерживающие висячий мост.
Двор оканчивался дощатым забором, за которым находился проулок. С противоположной стороны проулка высился другой забор, за ним начинался другой двор, стоял другой дом. С Митчем, справа и слева, соседствовали еще два дома. Возможно, из окон второго этажа одного из них кто-то наблюдал за ним через бинокль.
Когда он сказал Холли, что он на кухне, она ответила: «Знаю». Она могла это знать только потому, что об этом знали ее похитители.
Черный «Кадиллак»-внедорожник, возможно, и имел отношение к похитителям, но прямых доказательств у Митча не было. Да, вроде бы он какое-то время ехал следом, но стоило ли делать из этого столь далеко идущие выводы?
Похитители и так понимали, что он сразу поедет домой, поэтому могли не следить за ним в дороге, а сразу взять под наблюдение дом. Скорее всего, он и сейчас находился у них «под колпаком».
Один из домов на противоположной стороне проулка располагался столь удачно, что для наблюдателя, вооруженного соответствующей оптикой, и дом, и двор Митча были как на ладони.
Однако с еще большим подозрением Митч взирал на отдельно стоявший гараж в дальней части собственного участка. По двору к гаражу вела подъездная дорожка, но выезд из него был и в проулок.
В гараже хватало места и для пикапа Митча, и для «Хонды» Холли. Окна были и на первом, и на втором этаже, скорее чердаке, который служил кладовой. Некоторые оставались темными, другие сверкали отраженным светом.
Ни в одном из окон Митч не видел чьего-то лица, не замечал движения. Если кто-то и приглядывал за ним из гаража, этот человек принял необходимые меры предосторожности, дабы остаться незаметным.
Свет, отраженный от лепестков растущих во дворе цветов, роз, белокопытников, колокольчиков, бальзаминов, подкрашивал вроде бы прозрачные стекла окон.
Мясницкий тесак, завернутый в окровавленную одежду, скорее всего, закопали в клумбу.
Найдя одежду, уничтожив ее, очистив кухню от крови, он мог бы обрести какую-то степень контроля. Мог более гибко реагировать на те вызовы, с которыми ему предстояло столкнуться в ближайшие пятьдесят с чем-то часов.
Но если за ним следили, похитители не стали бы хладнокровно наблюдать за его поисками. Они срежиссировали убийство жены для того, чтобы держать его на коротком поводке, и не хотели, чтобы поводок этот порвался или удлинился.
И, чтобы наказать его, они могли причинить боль Холли.
Мужчина, который говорил с ним по телефону, пообещал, что ее не тронут, то есть не изнасилуют. Но насчет причинения боли речи не было.
Он мог ударить ее, если нашелся бы повод. Не просто ударить, подвергнуть пытке. Насчет этого он никаких обещаний не давал.
Чтобы имитировать убийство, они безболезненно откачали ее кровь шприцом. Но это не означало, что они не собирались пускать в ход нож.
Чтобы показать ему его полную беспомощность, они могли порезать ей грудь, лицо. И самого маленького пореза хватило бы, чтобы растоптать его волю к сопротивлению.
Они не могли ее убить. Чтобы держать его под контролем, им не оставалось ничего другого, как позволять ему время от времени говорить с ней.
Но они, скажем, могли отрезать ей часть уха, с тем чтобы Холли сообщила ему об этом по телефону.
Митч удивился собственной способности предполагать самое худшее. Лишь несколько часов тому назад он относился к тем людям, которые никогда не сталкивались со злом.