— Ты… — глубокий вдох. — Я знаю, что говорила это уже много раз, но… — еле контролирую тон голоса, чтобы не давать парню даже думать о том, что, возможно, ему удалось меня задеть.
— Ты противный, — мой неготовый к сопротивлению мозг находит не самые лучшие слова для обороны. Поднимаю голову, не поправляю прилипшие к лицу локоны волос. Слишком голодна, чтобы думать.
О’Брайен продолжает раздражающе усмехаться и пожимает плечами, выглядя очень довольно:
— На самом деле, — хрипит, вынимая сигарету изо рта, предварительно сильно затянув, чтобы выдохнуть дым через ноздри. — Все парни противные, — пару раз надавливает на переключатель шланга, чтобы короткие струи воды ударили по моим ногам. — Я просто не скрываю этого.
— Да что ты? — шепчу, сощурившись, и еле сдерживаюсь, чтобы не проявить сильных эмоций, хотя мне чертовски хочется бросить тот самый крупный камень, который валяется под ногами, прям напрашиваясь встретиться с физиономией этого придурка:
— Так это всё в корне меняет, — опять глотаю злость, выдавив неприятную для самой себя улыбку. Дилан поднимает брови, кивнув головой, и вновь направляет на меня шланг, делает это с таким видом, словно подобное нормально, а я всё сильнее убеждаюсь, что говорить с ним по-взрослому не удастся. Добиваюсь чего-то рационального от невоспитанного ребенка. Смешно, удачи, Райли.
Получаю водой в лицо, но уже не раздражаюсь, а просто смахиваю жидкость грубым движением ладони, и быстрым шагом возвращаюсь к своей работе, чтоб скорее покончить и поесть.
И выпить наконец-то витамины. Забываю.
Окунаю лицо в ладони, полные прохладной воды. Жар не проходит. Горло болит сильнее, а средство для полоскания рта закончилось. До ближайшего торгового центра ехать долго, поэтому не стану заставлять отца гнаться туда. Обычно инфекция в горле держится около недели, после чего организм сам справляется, так что ничего, потерплю.
Выпрямляюсь, взглянув на свое отражение в зеркале ванной комнаты со светлой плиткой. Люблю уборную на третьем этаже. Жаль, что пришлось выставить завядшие растения отсюда, отец не видит в них толку. Хорошо, что ему неизвестно, что переношу «ненужную» растительность к себе в комнату. Будет злиться из-за непослушания.
Надуваю щеки, выдохнув, и слушаю громкое негодование желудка, погладив живот ладонью. Сейчас накормлю тебя, давно пора уже набить чем-то съедобным, но пришлось первым делом принять теплый душ. На улице жарко, но я развешивала вещи на ветру. Без того простыла. Даже замерзнуть успела.
Мешки под глазами сохранились, внешняя усталость, не присущая моему лицу, почему-то не сменяется чем-то здоровым. Думаю, мой организм просто привык к ежедневному приему витаминов, поэтому сейчас я чувствую себя немного нехорошо. Плюс, простуда.
Собираю мокрые волосы, не расчесывая, заплетаю в косичку, плюя на то, как выгляжу. Дайте мне наконец позавтракать. Мокрую пижаму оставляю сушиться на балконе, переодеваюсь в мягкие домашние шорты в клетку, а сверху натягиваю старую огромную футболку с кармашком на правой груди. Косичка прилипает к коже шеи, с неё стекает остаток воды, поэтому ворчу, вовсе собрав волосы в пучок. Раздражает. Обычно, я терпеливее отношусь к таким мелочам, но сейчас хочется схватить пряди и отсобачить клочья волос.
Бросаю взгляд в зеркало, прежде чем выйти. Пф, выгляжу стрёмно.
Спускаюсь вниз, на кухню, чтобы насладиться завтраком. За столом вновь распивают кофе взрослые, которые так же приняли душ после беготни в воде. Не вникаю в суть того, что они обсуждают, и не стала бы, если бы Лиллиан не смеялась, обращаясь ко мне:
— Райли, — хихикает, и я оглядываюсь, хмурясь. Пальцами касаюсь дверцы холодильника, пока отец продолжает за женщину:
— Ты никогда не рассказывала, как в пятом классе на сцене у тебя упала юбка, — и смеются. Мое лицо выражает… Эм… Ничего. Я лишь стреляю взглядом на парня, который сидит с другого края стола, помешивая спокойно сахар в кружке с кофе. Выдыхаю, закатив глаза, и отворачиваюсь, ища свой завтрак на полках холодильника. И мне бы удалось просто проигнорировать, так как эта ситуация правда со стороны кажется смешной, как и для всех в том зале она являлась таковой, но я-то помню, что именно испытывала в тот момент, поэтому не могу сохранить молчание. Смущение толкает на нежелательное действие, так что закрываю дверцу холодильника, схватив только одинокое яблоко с полки:
— Да, был разок, — поворачиваюсь к ним лицом, делая вид, что сама с удовольствием вспоминаю и смеюсь. — Если уж зашла речь о фейлах, то пусть Дилан расскажет, как во время соревнований споткнулся прямо на старте во время бега, — его мать начинает смеяться с новой силой, но уже над сыном. Парень перестает мешать кофе, но внешне всё так же спокоен. Откусываю яблоко, оставляя взрослых обсуждать новую тему и хохотать. Данное поведение, как по мне, немного неправильно. Они не были в моей шкуре, даже в шкуре того же Дилана, так что не понимают, какие неприятные эмоции охватывают тебя в момент позора. Выхожу в прихожую, решая отдохнуть от человеческого шума и немного подышать.
Босиком шагаю по траве к мостику. Конечно, кислого фрукта не достаточно, чтобы мой организм насытился, говорят, яблоки как раз разгоняют чувство голода, но пойду кушать, когда все покинут кухню.
Деревянная пристройка хрустит под ногами. Подхожу к самому краю, с наслаждением принимая теплый ветер, что осторожно одолевает кожу лица, тормоша ткань моей футболки. Сажусь на краю, одну ногу свесив, чтобы касаться носком поверхности воды, а другую сгибаю, обняв рукой колено. Кусаю яблоко. Поют птицы. Ветви хвойных деревьев шуршат. Трава шелестит. Солнце греет кожу рук, покрытую мелкими родинками. Тишина. Покой. Никаких раздражающих голосов. Прикрываю веки, полностью отдаваясь атмосфере, а сознание пользуется моим расслаблением, поэтому помогает воссоздать приятное воспоминание в голове.
Помню, это было летом. Жарко, душно. Мама приехала, чтобы провести со мной свои выходные. Мне лет пять, не больше. С рождения неясная боязнь воды не давала мне войти в озеро, но за руки с мамой заходила. Девушка много смеялась, ведь визжать я начинала, как резанная, стоит ей отпустить меня.
Она учила меня плавать. Водила вдоль берега, до конца мостика, говоря, что здесь мелко, поэтому я могу чувствовать дно под ногами. И я его чувствовала, но всё равно боялась отпускать её руки. Плавать, конечно, не научилась. Думаю, это потому, что в детстве я считала, что научить меня может только мать. Обычно именно она была инициатором плаваний, а мне оставалось только слушаться, закусив губу, так как была готова на любое времяпровождение, лишь бы с ней. Уверена, все дети в какой-то степени зависят от родителей. Отец говорит, моя зависимость ненормальна, хотя чего он ожидал от ребенка, который видел свою мать раз в год?
«Двигай ножками», — она улыбается, отходя всё дальше от берега, и тащит меня по воде за собой, а я не могу держаться на поверхности, просто не понимаю, как это происходит.
Смотрю в сторону, на то место, чуть дальше конца мостика, где заканчивается мелководье. Резкий спуск вниз, в глубину. Именно там я начинала плакать.
И мать берет меня на руки, прижимая мокрое тело к мокрому. Смеется, ведь правда не понимает, что именно меня так пугает. И её смех детально воспроизводится в сознании, словно я слышу его каждый день, поэтому никак не могу забыть. Она говорит то, что отражается в моей голове, превращаясь в необходимое, значимое до сих пор. То, что мне хочется слышать.
«Успокойся, я держу тебя», — и смеется, пока я кричу, ножками колотя поверхность воды, а пальцами цепляюсь за её волосы, заставляя поднять себя выше.
Хмурое лицо. Даже не выражающее злость, скорее, я рассержена. Наблюдаю, как поверхность озера спокойно вибрирует от скачущих водных жучков. Тишина. Носком ноги оставляю круги, мое отражение искажается. Со стороны дома всё еще слышен голос отца и громкий смех Лиллиан.
Пухлой щекой прижимаюсь к колену, продолжая давить стопой на воду.
Кажется, они неплохо проводят время вместе.
Это ведь здорово.
***
Порой наступают те самые дни, когда настроение резко падает, и самое жуткое, что найти причины данной меланхолии не выходит. Тебе просто грустно, нет, даже не так, ты чувствуешь именно «ничего». Никакой тяги к любимым делам, никакого рвения к вещам, которые проворачиваешь ежедневно с удовольствием. Апатичное состояние, делающее из тебя недееспособного человека. Комок обрастает сердце, постепенно занимая всю грудную клетку, сдавливает, будто просясь разорвать кожу для освобождения. В голове звон струн, скрипящий, высокий, всё громче и громче. До такой степени, что у тебя закладывает уши. И вдруг утром следующего дня ничего. Сидишь, пялишься в стену, пальцами перебирая свои волосы, щупаешь их мягкость. Не думаешь. Говорю же, никакого желания нагружать голову, да и организм сам не дает тебе этого, будто понимает лучше тебя, что в данный момент лучше морально молчать.
Я не проснулась с этой пустотой. Она пришла ко мне постепенно. Во время приготовления обеда уже ощущала, как слабо руки сжимают овощи, как медленно и без нужного давления двигаю ножом. Обычно в голове наигрывает любимая песня, вперемешку с идеями для провождения вечера, но в итоге стоишь за столом, нарезая салат, и не существуешь. Всё сильнее. Сильнее холодное отношение отражается во всем, что делаешь, даже забываешь добавить сахар в чай Лиллиан, хотя хорошо знаешь, сколько ложек она обычно кладет. Полное равнодушие. Нежелание. Частые «передышки» между делами: на диван прилечь, на траву помять стопы, присесть на ступеньки лестницы, пока спускаешься с этажа. Тело одновременно расслаблено и напряжено, мышцы немного дрожат, когда поднимаешь учебники, тарелки, ноги дрожат после минования лестницы, хотя обычно спокойно взбегаешь на неё без одышки.
И вечером настроение посылает тебя к черту, вообще заставив рухнуть без сил на кровать, как и поступаю, уткнувшись лицом в подушку. Организм позволяет дышать, но на большее не способен. Словно все тело проникает сквозь мягкую поверхность кровати. За окном закат. Небо над лесом и горами переливается красными, розовыми и оранжевыми оттенками. Слышу, как где-то среди хвои ухает сова. В комнате столько мертвых растений, и они совсем не пахнут, но есть одно, которое удалось спасти от парня в коридоре. И аромат у него необычный, но довольно приятный. Хватает, чтобы окутать всё пространство помещения.
Чувство такое, будто прямо сейчас отдамся сну без памяти и пролежу весь следующий день. Хотелось бы.
Я так не выпила витамины. Тянусь рукой к тумбе, на которой горит лампа, открываю ящик, ища упаковку витаминов. Но замечаю, что вода в бутылке, что стоит у светильника, закончилась, так что рука падает с края кровати, сжав белую баночку. Выдыхаю. Без раздражения. Приходится подняться и покинуть кабинет мамы. В коридорах тихо, а на первом этаже играет спокойная музыка.
Медленно шаркаю ногами по паркету, готовясь свернуть на кухню, но со стороны гостиной слышится голос отца, и приходится притормозить, развернуться.
Гостиная мне не особо нравится. Она темная, с этими рогами оленя на стене. Один из моих прадедушек был охотником. Камин горит, Лиллиан сидит на мягком ковре, грея ладони, а отец читает газету на диване. Свет приглушен. Атмосферно.
Прячу в шорты баночку, оставив в карманах ладони. Опираюсь плечом на дверную арку, глубоко и ровно дыша. Мужчина поглядывает на часы, без задней мысли замечая:
— Ты сегодня не готовишь ужин? — Лиллиан оглядывается, поправляя на своих плечах вязанную кофту:
— Я могу помочь с готовкой, — улыбается, но не могу ответить ей тем же, лишь выдыхаю, ненадолго прикрыв веки:
— Я устала сегодня, — объясняю. Отец переворачивает страницу, смотрит на меня краем глаз. В стеклах очков отражается огонь камина. Думаю, мужчина видит мое состояние, хорошо знаком с этим «мгновением» моей безэмоциональности, поэтому хмурит брови, скрыв за ровным тоном свое недовольство:
— Может, тебе стоит отдохнуть?
— Так я собиралась, — начинаю шептать, потирая ладонью горячий лоб, но отец перебивает, дав понять, что именно имеет в виду:
— Подумать и отдохнуть. Райли, иди и подумай, — встряхивает страницы газеты. Лиллиан опускает взгляд в пол, вовсе поворачивается спиной к мужчине, задумчиво уставившись на трещащие бревна.
Быстро скольжу кончиком языка по сухим губам. Делаю шаг назад, поворачиваясь спиной к тем, кто находится в гостиной, и направляюсь к двери, что ведет в подвальное помещение. Свет в доме не горит, поэтому ориентируюсь в темноте, пальцами находя дверную ручку. Открываю. Передо мной ступеньки вниз. Щурю веки, еле рассматривая лестницу из бетона под ногами. Закрываю дверь за собой, оставаясь в темном узком коридорчике, ведущим резко вниз. Спускаюсь, ладонями опираясь на стены, и быстро настигаю арку без двери. Щупаю стену, находя переключатель света, и после щелчка слабая лампочка в потолке дает возможность видеть небольшое помещение с голыми стенами. Здесь хранятся старые вещи. Бабушек, дедушек, просто древнее барахло. В детстве мне нравилось рыться здесь, всегда находилось что-то интересное. Сейчас меня это мало интересует. Есть еще одна дверь. Я еле переступаю коробки, давясь пылью, и оказываюсь возле неё, совсем не долго думаю, прежде чем открыть. Смотрю на очень маленькое, очень узкое помещение с темными стенами из древесины. Тут ничего нет, кроме упаковки старых мелков на полу и деревянного стула у стены напротив. Переступаю порожек, находя пальцами переключатель, и свет мерцающей лампочки вызывает боль в глазах. Недолго потираю веки, выдохнув, после спокойно прикрываю за собой дверь, оставшись наедине со стулом. С каждым годом подобные помещения кажутся меньше, может, у меня развивается клаустрофобия? Поднимаю голову, щурясь, чтобы наблюдать за лампочкой. Висит довольно низко, отчего даже с моим ростом можно достать пальцами, чем и занимаюсь, качнув её. Сильнее мерцает, колеблясь на проводе. Завораживает.
Изучаю стены с рисунками. В детстве я развлекала себя рисованием мелками. Что ж, с годами мои навыки не улучшились. Домики, овечки, травка, солнышко. Люди, если это можно назвать людьми. Коровки, кошечки, собачки, цветочки. Просто каракули. Полным полно всего, даже глаза разбегаются. Наклоняюсь, чтобы взять желтый мелок. Пальцы пачкаются, пока мну его в ладони, крутясь на носках, чтобы найти свободное место на стене. И нахожу. Поднимаю руку, рисуя звёздочку, полностью закрашиваю желтым, и, закончив, отступаю назад, задев ногой ножку старого стула. Внимательно смотрю на него, минуту уж точно, хотя совсем теряю счет времени. Сажусь на край, лицом к двери, и продолжаю вертеть мелок, слегка приоткрыв рот, когда взгляд различает тонкие линии на поверхности двери. Белым мелом, слабым нажатием выведен кружок, глазки и улыбка. Похоже на смайлик из социальных сетей.
Медленно прикрываю веки в процессе моргания, наклонив голову к плечу, и смотрю на рисунок с легкой хмуростью, пока сознание уже второй раз за день дает мне счастье припомнить кое-что важное.
«Почему вы ругаетесь?» — девочка принимает из рук матери красный мелок, чтобы нарисовать человечку треугольной формы юбочку. Она сонно зевает, потирая разноцветными пальчиками щечку, оставляя следы. Девушка сидит на стуле, устало горбится, сложив ногу на ногу, одним локтем упирается на колено, пальцами сжимая кожу лба. Второй рукой держит белый мелок. Несмотря на тяжелый день, слабо улыбается, наблюдая за попытками дочери достать мелком чуть выше. Нижняя часть стены уже исписана.
«У людей бывают периоды плохого настроения».
«Но ты не ругаешься», — девочка привстает на носки, рисуя сначала облака, потом пририсовывает им голову и ножки. Овечка в небе.
«Да, я привыкла сидеть одна до тех пор, пока не станет лучше, — девушка поправляет пальцами свои густые волосы. — Когда будешь чувствовать, что тебе нехорошо, уходи от людей, чтобы перетерпеть это, иначе под твою горячую руку попадутся невиновные».
Ребенок слишком сосредоточен на вырисовывании кругов для цветов, поэтому немного медлит, сохраняя молчание около минуты: