– Вот именно.
– Но ведь его нетрудно достать.
– Не для меня. Мне не дают разрешения на жительство потому, что у меня нет гарантированной работы, а работы мне не дают потому, что у меня нет прописки. Типичный итальянский замкнутый круг.
– Тогда почему вы вообще остаетесь в Италии?
– Мне нравится эта страна, и, кроме того, я пишу книгу об итальянских соборах.
– Вы, я думаю, будете последним человеком на земле, который решил заниматься подобным делом.
– Вы так считаете? Когда я жил в Нью-Йорке, я был архитектором. Не знаменитым, но на жизнь я себе зарабатывал. Потом меня призвали в армию, и в конце концов я оказался в Италии. У меня не было денег, а так как мне не хотелось вступать в конфликт с полицией, то я стал «диким» гидом.
– А не лучше ли было все же добиться в полиции разрешения на жительство? Я уверена, что это можно устроить.
– Наверное. Но мне не хочется заниматься этим.
Пьерро принес «Ассобукко». Когда он ушел, Лаура спросила:
– У вас действительно нет денег?
– Теперь немножко есть.
– Но раньше вы сказали…
– Я работаю с переменным успехом, но меня это не волнует. Мне вполне хватает моего заработка. Расскажите мне лучше о себе.
Лаура пожала плечами.
– Мне особенно нечего рассказывать. Я работала секретаршей у американского консула в Риме, затем его перевели сюда, в Милан. Здесь я встретилась с Бруно (моим теперешним супругом), и он предложил мне выйти за него замуж. Он очень богат. Мне надоело работать в бюро, да и Бруно казался очень влюбленным, ну я и вышла за него замуж. Год спустя он попал в автомобильную катастрофу, сломал позвоночник и получил другие серьезные повреждения. Врачи сказали, что он не оправится, но они не знают Бруно. Для него нет ничего невозможного, если он что-то вобьет себе в голову. Он твердо решил жить и делает это вот уже четыре года. Он не двигается, не говорит, не может пошевелить ни одним мускулом, но он живет.
– Неужели для него нет никакой надежды?
Она покачала головой.
– Не знаю, сколько это еще продлится. Врачи говорят, что муж с одинаковым успехом может или помереть через день, или прожить несколько лет, – с горечью сказала она.
– Мне очень жаль.
Вдруг Лаура рассмеялась:
– Так что, видите, мне сейчас нелегко.
– А что вы делаете в Милане?
После моего вопроса улыбка исчезла с ее лица и сменилась выражением горечи:
– Я договорилась на два часа со своим парикмахером. Атмосфера в доме такая гнетущая, что я решила выехать пораньше и заглянуть в собор. Я очень рада, что эта идея пришла мне в голову. – Она с нежностью посмотрела на меня, но я думал сейчас не о женщине, сидящей напротив меня, а о ее муже, который не может ни пошевелиться, ни заговорить. Каково было бы мне на его месте? Каждая отлучка жены заставляла бы меня волноваться.
– Бруно доверяет мне, – сказала Лаура, как бы прочитав мои мысли. – Он верит в чувство долга, заменяющего верность.
Я был поражен, как легко она читала мои мысли.
– Для вас это, должно быть, тяжело.
– До недавнего времени мне это было безразлично, – сказала она, не глядя на меня, – но постепенно мне в голову стала приходить мысль, что я веду себя как дура. Четыре года – это очень долгий срок. И стоит мне подумать, что проходят, может быть, лучшие годы моей жизни, как я начинаю спрашивать себя: что же делать? Кроме того, он вряд ли что-нибудь заметит.
Я почувствовал, как у меня вся кровь прилила к голове. Следующий ход был за мной. Она хотела, чтобы ее убедили в правоте только что сказанного, а это весьма нетрудно было сделать. Если я не решусь на это, то на моем месте окажется кто-нибудь другой. Но я не мог отделаться от мысли о ее больном муже, не мог выбросить представленную о нем картину из головы. Я все время воображал себя на его месте.
– Вы не совсем правы, – сказал я. – Есть люди с очень-очень тонким ощущением по отношению к окружающим. Ваш муж может догадаться очень быстро, скорее всего вы сами выдадите себя. Для него это будет очень неприятным открытием.
Некоторое время Лаура сидела, не глядя на меня.
– Это очень мило, что вы заботитесь о Бруно. Большинству мужчин на вашем месте такое и в голову бы не пришло.
– Я подумал не столько о нем, сколько о вас. Я знаю, каким тяжким грузом может быть нечистая совесть. Особенно она будет донимать вас ночью.
Она рассмеялась холодным смешком, но ее глаза остались бесстрастными.
– В таком случае вам лучше продолжать работу над своей книгой, Дэвид, – сказала она. – Вы мне вдруг напомнили святого или по крайней мере такого человека, которому стоит писать книгу о соборах.
Я покраснел.
– Вы правы, но здесь совершенно особая ситуация. Если бы ваш муж был здоров и мог постоять за себя, тогда другое дело. Я же не могу бить лежачего.
– Вот за это вы мне и нравитесь, Дэвид.
В глазах Лауры загорелся огонь отчужденности. Она заговорила так, как будто меня здесь не было и она признавалась в тайных мыслях самой себе.
– Да, нам пришлось бы бить лежачего. Жаль, что я не обладаю вашими спортивными способностями. Мне все равно, кого бить: сидячего или лежачего. – Она взглянула на часы. – Мне нужно бежать. Я не решаюсь заплатить за обед. Вы, вероятно, обидитесь. – Она встала. – А теперь, прошу вас, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
Это показалось мне правильным.
– Мы увидимся?
В ее глазах появилась насмешка.
– А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас – мои неприятности.
Сейчас она стояла напротив света, и я еще раз обратил внимание, как она красива. Мои добрые намерения начали испаряться. Я стал искать возможности для отступления.
– Минутку…
– Желаю вам счастья, Дэвид. Благодарю вас за прекрасный обед и советую продолжать писать вашу книгу. Я уверена: она будет иметь успех.
Ни разу не обернувшись, Лаура вышла на улицу. Я остался сидеть за столиком, злой на себя и на весь мир. Какого дурака я свалял! Но, однако, внутреннее чувство подсказывало мне, что я поступил правильно. Пьерро вышел из-за стойки и подошел ко мне.
– Вы довольны обедом, синьор Дэвид?
– Да. Дай мне счет.
– Синьора очень красива.
– Дай счет…
Он отошел и вернулся со счетом. На лице владельца кабачка больше не играла жизнерадостная улыбка. Я дал ему банкноту в 1000 лир.
– Сдачу оставь себе, Пьерро.
– Это слишком много! – воскликнул он. – Вам же самому нужны деньги.
– Оставь их себе и пошел к черту.
Пьерро ушел обиженный. Я нагнулся, чтобы погасить сигарету, и увидел бриллиантовую брошь. Она лежала около пепельницы, полуприкрытая салфеткой. Наверняка Лаура нарочно оставила эту дорогую вещь. Видно, перед своим уходом эта загадочная женщина тайком вынула брошь из сумочки и оставила там, где я мог найти ее. Положив брошь в карман брюк, я решил заглянуть к тому, кто совсем недавно в соборе возвращал эту драгоценность Лауре.
Торчи жил в небольшой квартире около площади Лоретто. А находилась квартира на верхнем этаже обветшалого, полуразрушенного дома. Я поднялся наверх, пробираясь среди детей, игравших на площадке, раскланиваясь направо и налево мужчинам, праздно стоявшим у дверей. Я знал, что в полдень Торчи всегда наслаждается сиестой – полуденным отдыхом. Я постучал в дверь и, ожидая ответа, вытер платком лицо и руки. Здесь, наверху, под железной крышей, было особенно жарко. Торчи сам открыл дверь. На нем были грязноватая белая рубашка и черные брюки. Он был босиком, а по его круглому лицу градом катил пот.
– Синьор Дэвид! – воскликнул он, просияв. – Прошу вас, входите. Вы у меня давненько не были.
– Вполне возможно, – произнес я и последовал за ним в большую неприбранную гостиную. На кушетке у окна лежала подружка Торчи, Симона, – маленькая смуглая девушка с большими черными глазами и кудрявой головой. Она равнодушно посмотрела на меня и опять отвернулась к окну.
– Не обращайте внимания на Симону, – сказал Торчи, – она сегодня не в духе. Как только станет прохладно, я ее как следует отколочу, и тогда к ней опять вернется хорошее настроение. – Не поворачивая головы, Симона что-то проворчала в ответ. Торчи подавил смешок.
– Не обращайте на нее внимания, синьор Дэвид, она ведь как ручная и безобидная кошка. Прошу вас, садитесь. У меня еще осталось немного виски, которое я приберегал специально для вашего прихода.
Я уселся за стол и стал наблюдать, как Торчи достает из буфета бутылку и стаканы и ставит их передо мной.
– Я хочу извиниться перед вами за утренний инцидент, – сказал он, разливая виски в стаканы. – Искушение было слишком велико. Вы же знаете, что я впервые тронул вашего клиента.
– Знаю, – сказал я. – Но зачем вы взяли бриллиантовую брошь? Ведь вы не смогли бы ее сбыть.
Торчи выпил виски и со вздохом сказал:
– Хорошее виски. Один приятель достал мне целый ящик. Попробуйте.
– Вам не удалось бы продать брошь, – повторил я. – Почему вы ее взяли?
– Да нет. Я смог бы ее продать. У меня есть один друг, который занимается бриллиантами. Он дал бы хорошую цену.
– Сколько, например?
– Не знаю точно. В соборе было темно, и я не смог ее разглядеть как следует.
Я вынул брошь из кармана и положил ее на стол.
– Разглядите ее теперь.
Торчи уставился на брошь, не скрывая удивления. Симона соскочила с кушетки и подошла к столу. Она встала за спиной Торчи и смотрела на драгоценность во все глаза.
– Принеси мне лупу, – сказал Торчи.
Девушка подошла к комоду, нашла лупу, которой пользуются часовщики и ювелиры, и подала ее Торчи. Он вставил лупу в глаз и принялся разглядывать брошь. Долго и молча изучал он брошь, а потом передал ее вместе с лупой Симоне. Та рассматривала драгоценность еще дольше. Потом положила все на стол и вернулась на кушетку. По-кошачьи растянулась там и закурила сигарету.
– Вы хотите продать брошь, синьор Дэвид? – спросил Торчи.
– Сколько она стоит?
– Я дал бы вам за нее 200 тысяч лир.
Симона вмешалась:
– Ты с ума сошел! Она не стоит и 100 тысяч.
Торчи улыбнулся ей.
– Синьор Дэвид – мой хороший друг, а друга я не стану обманывать. 200 тысяч лир – это настоящая цена броши.
– Идиот! – в ярости крикнула Симона. – Кто тебе за нее столько даст? Заплати ему 100 тысяч лир, и это будет больше чем достаточно. Или ты хочешь разориться ради своих друзей?
– Не обращайте на Симону внимания, синьор Дэвид, – сказал Торчи. – Это только плохое настроение, а в душе она не такая. Я готов уплатить вам за эту брошь 200 тысяч лир.
Неуверенной рукой я забрал у Торчи брошь и стал вертеть ее между пальцами.
– Это та женщина отдала вам брошь, синьор Дэвид? – спросил Торчи, пристально наблюдая за мной.
– Нет, она положила ее на столик и забыла.
– Ни одна женщина не поступила бы так. Наверняка это подарок. Вы можете получить деньги в четыре часа.
– Хватит их, чтобы купить паспорт, Торчи? – спросил я.
– Думаю, что нет. Паспорт стоит гораздо больше, чем 200 тысяч лир, синьор Дэвид, но я постараюсь разузнать, что можно сделать для вас в этом смысле.
– Хорошо. – Я допил виски и встал. – Можете вы одолжить мне 200 лир, Торчи?
– Значит, вы не хотите продать брошь?
– Вероятно, не продам. Я этого еще окончательно не решил.
– Предлагаю вам за нее 230 тысяч лир, и это моя последняя цена.
– Я подумаю. А пока мне нужно 500 лир.
Торчи достал толстую пачку банкнот.
– Возьмите больше. Возьмите 5000.
– С меня хватит 500.
Пожав плечами, он перебросил мне через стол деньги.
– Сообщите, если получите от кого-то лучшее предложение. Оставьте право первой руки за мной.
– Разумеется, – сказал я, засовывая деньги и брошь в карман. – До свидания.
Я спустился вниз по лестнице и вышел на залитую солнцем улицу. Мне ничего не оставалось, как пойти к себе, чтобы спокойно обдумать, как поступить дальше с оказавшейся неожиданно у меня драгоценностью.
Я лежал на кровати. Моя комната находилась в нижнем этаже дома позади оперного театра «Ла Скала». В жаркую погоду, когда вентиляционные люки театра были открыты, до меня доносились музыка и пение. Если ветер был постоянным и дул в мою сторону, то иногда удавалось прослушать всю оперу. Комната стоила не слишком дорого. Единственным ее достоинством была чистота, и то я сам заботился об этом. Обстановка была убогая, а при взгляде на обои человеку могло сделаться тошно. Вся меблировка состояла из стола, кровати, кресла, умывальника и дорожки на полу. На стене висела плохая репродукция «Весны» Боттичелли.
На столе лежали моя записная книжка и сложенная в порядке рукопись, над которой я работал уже четыре года. Под столом я держал справочники, которые представляли для меня большую ценность.
На деньги Торчи я купил пачку сигарет и бутылочку красного вина. Теперь я курил лежа, а рядом со мной стоял бокал вина.
Было около семи часов. Я все еще не пришел ни к какому решению, хотя выбор у меня был не такой уж большой. Я мог или вернуть брошь, или оставить ее себе. Если бы на деньги, вырученные от ее продажи, можно было бы купить паспорт, то я, не раздумывая, отдал бы брошь Торчи. Правда, и без этого деньги дали бы мне возможность прилично одеться и полгода не работать. Я не солгал, когда сказал Лауре, что мне никогда не удастся получить прописку и работу в Милане. Это было невозможно потому, что итальянская и американская военные полиции разыскивали меня в связи с некоторыми событиями, случившимися в последние недели войны. Поэтому 200 тысяч лир были для меня большим искушением.
Почему, собственно говоря, Лаура оставила брошь на столике? Было ли это сделано из сочувствия ко мне, или она хотела таким образом мне помочь? Или она рассчитывала, что я верну брошь и это даст ей возможность еще раз увидеть меня?
В итоге раздумий я пришел к решению не продавать брошь. До этих пор мне удавалось сводить концы с концами, обходиться без краж и сутенерства. Так будет и впредь.
Хотелось ли мне снова увидеть Лауру Фанчини? Лежа на кровати в жаркой, душной комнате, я вызывал в памяти ее образ и увидел ее такой, какой она была в последний раз на пороге кабачка, и я почувствовал, что не просто хочу увидеть эту женщину, а даже должен. Теперь мне было безразлично, что нельзя бить лежачего. Муж Лауры прожил с ней целый год. И теперь ему нечего предложить ей, как и ей – ему. Я ничего не отниму у него. Ему просто не на что больше рассчитывать. Наиболее верным решением этого вопроса было предоставить право выбора самой Лауре. Там, в траттории Пьерро, она уже готова была это сделать, но я уклонился от шага навстречу. Теперь я снова должен предоставить ей возможность решать, и если она не захочет меня видеть, то мне придется забыть эту женщину. Однако возможность выбора я должен ей предоставить. Желание видеть Лауру подсказало мне, как я могу ее разыскать. Я поднялся с кровати и вышел из комнаты. Я прошел по коридору к телефонной кабине. Мне не сразу удалось найти нужный номер. Наконец я разыскал его под именем Бруно Фанчини. Я набрал номер, и Лаура тотчас же сняла трубку, как будто сидела у телефона в ожидании моего звонка.
– Кто говорит? – тихо спросила она.
Я попытался представить себе и комнату, из которой она говорит, и насколько близко находится муж Лауры, которому может быть слышен разговор.
– Дэвид, – ответил я.
– О, вот это неожиданность. Как вам удалось разыскать мой номер?
– У меня находится ваша брошь.
– Не может быть! Она лежала у меня в сумочке.
– Вы забыли ее на столике. Я нашел ее сразу, как вы ушли.
– Кошмар! Я до сих пор не обнаружила пропажи.
– Как мне быть? – спросил я. – Послать ее вам по почте или занести самому? Я сделаю, как вы захотите.
Наступила долгая пауза. Я слышал в трубке дыхание Лауры.
– Алло! – сказал я. – Вы слушаете?
– Конечно. Просто размышляю. Вы можете сделать мне одно одолжение?
– Какое?
– Приложите на минутку трубку к вашему сердцу.
– Нет, этого я не сделаю, – сказал я. Мне не хотелось, чтобы она знала, как сильно оно бьется, хотя я подозревал, что ей это уже известно.
– Разве это не называется бить лежачего?