========== La partie 1. Тыльная сторона ==========
Меня выгнали. Привезли на вертолёте и скинули с мешком личных вещей, приказав никогда больше не возвращаться. Что я натворил? Предпочитаю об этом помалкивать. Отшельничество в горах было лучшим выходом из положения. Да, ужасно, но лучше, чем провести остаток своих дней за решёткой. Наследники, поскрипев зубами, выделили мне дом у крохотного озера. Тихое заброшенное место добровольного заточения, немногим лучше тюрьмы. Однако это самое сердце Швейцарии, и некоторые продали бы родину за само право находиться здесь. У меня же просто не оставалось выбора.
До ближайшего селения всего пять километров на лыжах, но мне было строго приказано не покидать пределов долины. Я смирился и поселился в двухэтажном срубе, без коммуникаций, электричества… не говоря уж о телевидении или Интернете. Был один газовый баллон и погреб, который я наспех вырыл сам, пока в сентябре земля была ещё рыхлая. Я совершенно один… Ни пастухов, ни туристов, ни налоговой. Раз в месяц вертолёт обещал прилетать и сбрасывать новый запас газа и продовольствия. Но уже через неделю я понял, что сойду с ума от одиночества. Придумаю себе друзей, заговорю с кустарником. Каждый день я совершаю прогулки по еловому лесу, покрывающему склон ближайшей горы, обхожу озеро, в тщетной надежде отыскать хотя бы зверушку, принести в дом и приручить. Белки пугливо убегают от меня, для ежей у меня нет молока, только сушёные фрукты и консервы, а кроме них я больше никого не встретил.
Я шуршу листьями, ползаю в траве и мягкой рыжей пыли. Солнце встаёт и садится, освещая моё отчаянное лицо. Одинаково отчаянное, что утром, что вечером. Я не сплю ночью, прислушиваясь к шорохам за окном, я жду и надеюсь… услышать человеческие шаги или голос. Своего голоса я боюсь. Но отдельные мысли записываю. У меня четыре толстенные тетради, и я только начал марать первую.
Сначала я пытался экономить минеральную воду в бутылках, которые мне сбросили, потом попробовал воду из озера. Она оказалась на порядок вкуснее. Я просиживаю на берегу долгие часы, дышу чистейшим воздухом, смотрю в пронзительно синее небо… и стараюсь убедить себя забыть несчастье. Не было катастрофы. И прошлой жизни тоже не было. И мне не двадцать четыре года. Я заново родился. И взял новое имя. Я не верю в Бога. Забросил на дно озера распятие, которое долго носил на шее. Я буду поклоняться камню. Или ветру. Или Луне. Всему, что не отвернулось от меня. И, кто знает, может, они смилостивятся надо мной.
У меня не было календаря, я старался отмечать каждый прошедший день и не сбиваться со счета. Вертолёт прилетал три раза, набор продуктов немного менялся. Становился скуднее. Я не смел жаловаться и унывать. Скоро зима, здесь все засыплет снегом. Я делал запас дров на случай, если газ кончится раньше времени. Топора у меня не было, поэтому я без устали собирал сухие сучья и ветки. Делился своей печалью с лунной дорожкой на озёрной глади, сидел там почти каждый вечер или ночь. И, когда похолодало, провидение благосклонно ниспослало мне самый ценный подарок.
В середине декабря с Альп прикатился лыжник. С оглушающим грохотом и треском. Я как раз бродил у подножия горы и не мог не заметить его пикирующий «полёт». Он с размаху влетел в подлесок, в комьях земли и снега, оттуда осталась торчать одна его нога с поломанной лыжей. Я припустился к нему что было силы, молясь, чтобы он был хотя бы жив. Остаться целым и невредимым после такого падения было невозможно, но, пожалуйста, пожалуйста…
Всё хорошо. Только он немой. Или глухонемой. Я попытался заговорить с ним сначала по-английски, потом по-французски, но он стоял столбом. Даже не улыбнулся. Немецкого я почти не знал, говорить с ужасным акцентом постыдился. Махнул рукой и просто повёл его в дом. Взял свою тетрадь и написал большими печатными буквами: «Как тебя зовут? Я живу здесь один и не могу уйти. Будешь моим экономом? Я не люблю готовить».
Но он и на это ничего не ответил, ни кивком, ни другим жестом. Карандаш брать отказался. Неужели он не умеет писать? Через некоторое время до меня дошло, что он упал с горы, чуть не разбившись насмерть. Сломав лыжи и чудом не поломав ноги. И, скорее всего, у него посттравматический шок. А также возможны синяки, ссадины, переломы рёбер. Короче, всё что угодно. Я начал соображать быстрее. Аптечка у меня есть, но очень бедная. Антисептик, витамины, пара мазей, бинты да таблетки от головы и расстройств желудка. В случае перелома я ничем ему не помогу. И я не врач. Отбросив все эти мысли, я написал: «Я хочу тебя осмотреть. Ты можешь снять одежду?», но и на это не получил никакого ответа. Он стоял, как стоял, посреди комнаты и смотрел не мигая на керосиновую лампу. Тогда я плюнул и принялся за раздевание сам. Снял с него лыжную куртку, меховые штаны, тяжёлые ботинки. Под всем этим оказались ещё тонкие джинсы и лёгкая шёлковая рубашка… и через ткань хорошо заметен большой кровоподтёк, на животе, уходивший через весь левый бок на спину. Я ожидал на следующей стадии какого-то сопротивления, но опять — ничего. Расстегнул две пуговицы, поднял его безвольные руки и стащил рубашку через голову. Ахнул. Чёрный синячище размером с пол-Швейцарии, лопнувшие капилляры по всей площади. Похоже, он хорошенько приложился, пока летел кубарем, об валун или дерево.
Я забегал по всему дому, забыв, где газовый баллон, подогрел воду. Заставил его сесть, промыл ушибленное место и нанёс мазь толстым слоем. После этого выдохнул. Похоже, я за него очень боялся. Написал: «Ты голоден?», принёс стакан воды и банку равиоли. В его глазах впервые появилась осмысленность и интерес. Банку он оттолкнул, а воду выпил. Пошёл к газовой горелке, вернулся, будто что-то разыскивая. Я почти интуитивно показал ему мешок картошки, корзину овощей и макароны. Он сел чистить картошку. У меня что, правда будет эконом? Вот это новость.
Побежал к озеру, оставив двери настежь, на случай, если он забеспокоится и пойдёт за мной. Нужно всё обдумать. На какое-то время – по крайней мере, до следующего визита вертолёта — я не один. И заточение перестаёт быть заточением. И может быть, он придёт в себя и заговорит. Как же его зовут…
Он пришёл на берег с кастрюлькой дымящегося пюре. Где он взял молоко?! И тут я вспомнил про его огромный рюкзак. Пристёгнутый в двух местах, он не свалился с плеч и прибыл вместе с владельцем из-за Альп. Копаться в чужих вещах невежливо, но сейчас это просто необходимо. Вдруг у него есть телефон, ноутбук, флэшка с интернетом… Хотя стоп, зачем. Кому я буду звонить, с кем связываться. И что скажу? Мне не выйти отсюда. Уверен, что границы долины на замке и под зорким наблюдением. Вопрос в том, заметили «они» моего нежданного гостя или нет.
Я отложил пока осмотр его вещей. Мы поужинали. Он ел не спеша, а я — очень жадно. Давно не пробовал такой вкуснятины. Давно не ел ни с кем вдвоём. Даже в те времена, когда ещё был на свободе. Вдоволь напился ароматного чёрного чая: жестом фокусника он выудил откуда-то целую упаковку различных чаев и брикет молотого кофе. Потом он показал другие драгоценности: два клубка нейлоновой верёвки, сигареты, зажигалку, складной нож, бритвенный набор и компактно свёрнутый спальный мешок. Из провизии нашлись булочки, колбаса, сухой суп, пакетик пряностей, сливки, шоколадные конфеты… да много ещё чего. Даже фляжки со спиртным, каким — я пробовать не решился, опасаясь мгновенно опьянеть. Жестом он предложил мне покурить, но я давно бросил. И просто встал рядом с ним во дворе, подышать крепким дымом и покашлять. А ещё — рассматривал его украдкой. Развевающиеся на холодном ветру волосы, длинные и немного нечёсаные. Жирные следы мази на руках… Похоже, он трогал свой синяк. Второпях я накинул на него рубашку, но он ткнул мне её обратно в руки и курил полуобнажённый. Экстремал, бллин. Я попытался прикинуть, сколько ему лет. Должно быть, до тридцати… Физически он в великолепной форме, выносливое тело, пережившее такой удар при спуске с горы. Может, немного худой… Но я и сам изрядно исхудал, экономя свои харчи.
Он затоптал окурок и повернул голову, посмотрев мне прямо в глаза. Дурацкое ощущение, что прочитал мои мысли. Я пытаюсь отвлечься, но вместо этого думаю о том, что у него необычайно правильные черты и тонкие высокие скулы. Красивые… и чистая кожа, которую не успел обжечь высокогорный загар. Большие глаза, которыми он меня сверлит. Синие, как моё озеро в ясный день. Ёлки-палки… Я что, действительно об этом думаю?!
Я поспешил вернуться в дом. Мысли вертелись в плотном вихре, становясь всё бредовее. Как мне вообще могло подуматься, что он скрасит моё одиночество? Я же не могу с ним жить! Я изгнанник, пария, а он просто заблудился во время прогулки и попал ко мне нечаянно. Нужно срочно связаться с внешним миром, вернуть его в гостиницу, аэропорт… домой, в конце концов. Найти в его рюкзаке мобилку. У него не может не быть мобилки. И если батарея в ней скоро сядет, то подзарядить будет нечем. Я принялся шарить в карманах его меховых штанов, потом в карманах рюкзака. Нашёл кошелёк, сразу отложил, не желая, чтоб меня заподозрили в краже, но телефона не было. Оставалось основное отделение. Почувствовал, что он стоит за моей спиной. Нехотя перестал шарить, написал в тетради: «Надо позвонить. У тебя есть телефон?». Никакой реакции не получил. Однако когда захотел продолжить поиск, он несильно ударил меня по рукам и отобрал свой рюкзак. Я пожал плечами. Как ему угодно. Может, шок уже прошёл. И он даже заговорит со мной… завтра?
А сегодня уже смеркается. В декабре вообще рано смеркается. Я указал ему на свою кровать на втором этаже под скошенной крышей, потушил лампу и ушёл на берег. Небо чистое, а луна полная, серебрится в спокойной озёрной глади. Её ли мне благодарить за пришельца?
Я хотел просидеть как обычно — всю ночь. Но не смог. Зачерпнул ледяной воды и умылся, вздрагивая и отплёвываясь. Что меня потянуло обратно? Наверное, нежелание оставаться одному. Ни секунды больше, если можно выбрать дом и быть с кем-то. И если спасатели могут прилететь за ним уже утром. Конечно, при условии, что найдут мою секретную долину в горах.
Он спал, привалившись к наклонной стене и забыв укрыться одеялом. Почти не занимал места, широкая кровать всё равно что пуста. Я укутал его, но он раскрылся резким движением, не просыпаясь. Какой горячий тип. При нуле снаружи ему не холодно, а в доме — жарко. Но я-то мерзляк. Завернулся в одеяло и дрожал ещё полчаса после своего умывания… пока не решился придвинуться к нему. Согрелся практически мгновенно, сжав его за руку. Генератор переменного тепла… С этой глупостью в голове я и уснул.
========== La partie 2. Интрига ==========
Прошла неделя с появления гостя, а он так и не проронил ни слова. Готовил невероятные блюда, кремовые супы, салаты и соусы. Мою жалкую горелку сразу же отставил и сложил из камней во дворе небольшую печь. Я показал ему в погребе пшеничную и кукурузную муку, и он умудрился испечь хлеб. Потом небольшую пиццу. Не сдержавшись, я написал ему в тетради, что попал в рай. Реакции, как всегда, не получил. Не видел ни разу улыбки, как, впрочем, и других эмоций. Мазал его бок и спину, синяк понемногу бледнел… Дождавшись окончания процедуры, он вставал и уходил. Ни выражения благодарности, ничего. Но это вовсе не жалоба. По-своему он благодарил меня своими гастрономическими изысканиями. Не мешал прогулкам вокруг озера, помогал собирать хворост… а ночью растягивался на постели рядом и быстро засыпал.
Я трогал его плечи, изредка — шею, испытывая нездоровое любопытство к мощному реактору внутри его тела. Иногда закрадывалась мысль, что у него лихорадка или какая-то другая болезнь, отсюда повышенная температура. Но я очень скоро убедился в обратном. Когда как-то раз поутру, возвращаясь из лесу с вязанкой дров, застал его купающимся в ледяном озере. Уронил и дрова, и челюсть. А когда он выбрался на берег, мокрый и голый, захотелось уронить челюсть повторно. Одно дело — прикасаться к нему робко в темноте, и совсем другое — увидеть, с чем посчастливилось оказаться в такой тесной близости. Я провожал его глазами до самого дома. Он выжимал волосы, с них текла вода на снег, он шёл босой по этому снегу, он, он… бог? Я вспомнил о Рождестве. Мои календарные подсчёты могут хромать, но двадцать четвёртое декабря примерно завтра. И если он об этом тоже знает, то, наверное, приготовит на обед что-то особенное.
В подсчётах я не ошибся, так как внепланово прилетел вертолёт, сбросил ящик с мясом, зеленью и сладостями на давно ставшем привычным красном парашюте с белым крестом. И пока я соображал, как сказать пилоту о пришельце, вертолёт уже скрылся за горным массивом. Мой «эконом» принялся готовить что-то похожее на маленькие рулетики с двойной начинкой, мясной и шоколадной. А я сидел с двояким ощущением внутри. В Бога я по-прежнему не верил, а лицемерить не хотелось. На шее у гостя креста не было, зато висел какой-то белый камень с дыркой… Кто знает, во что он верит.
Мы сели за праздничную трапезу на закате. Помимо рулетов он приготовил холодные закуски, фаршированные овощи, запечённые грибы с сыром, маленькие, безумно вкусные сэндвичи с остатками мяса и каким-то соусом, а также шоколадное фондю с консервированными персиками. В тюрьме так точно не накормят… Ещё он разлил по стаканам спиртное из одной своей фляги. По-моему, это коньяк. Или виски? Я понюхал и поставил обратно. Не буду пить, боюсь быть пьяным. Сам не знаю почему, но боюсь. Он ел и пил, и был спокоен, как обычно. А я любовался его правильным лицом и волосами, которые собственноручно расчесал. Выдрал пару каштановых клочьев, не без этого… но теперь он безупречно красив. Странный, упавший мне на голову лыжник. Я залечил его синяк, но он почему-то не стремится подняться обратно на гору, с которой пришёл сюда. Может, после Рождества? Уйдёт послезавтра. Ведь завтра день подарков. Мой подарок не блещет дороговизной или оригинальностью, но… я починил его лыжи. И он действительно сможет вернуться домой. Как бы тяжело мне от этого ни было.
Я выпил чай и попробовал фондю. Десерт был таким же божественным, как и всё, что он готовил. Подвинул к нему свой нетронутый стакан с виски, но он покачал головой и указал на меня пальцем, потом на алкоголь. Потом снова на меня. Похоже, он настаивает. Ладно.
Опьянение не накатило, только странная эйфория. Захотелось побегать в сгущавшейся снаружи тьме, посмотреть на падающие звезды, загадать желание и, может быть, оно исполнится… В глазах «эконома» мне почудились искры, яркие, подвижные… как брызги синего огня. С трудом сообразил, что моя голова медленно клонится набок. А сам я валюсь на стол. Неужели я такой слабый? Я встал, чуть не упав со стула, и обвёл взглядом лестницу на второй этаж. Кажется, что идти до неё целую милю. Ну, кто кого… я или алкоголь?
Я дополз кое-как и фактически лёг на деревянные ступени. Мог ли он меня отравить? А зачем? И почему только сейчас? Или я просто не умею пить…
Я попытался ухватиться за перила, но рука соскользнула. В его руку. Он с силой дёрнул, поднимая меня, и рывком взвалил на плечо. Несёт наверх. Я пробормотал «спасибо», не особо заботясь о разборчивости и слышимости речи. Всё равно он не отвечает. Сбросил на кровать, но не ушёл. Стоит, нависнув тенью, будто ждёт чего-то. Должен ли я сейчас умереть, отравленный, а он — запротоколировать факт моей смерти? Я лениво начал стаскивать с себя одежду. Боролся с сонливостью и слабостью как мог. Растянулся на постели, а одеялом не укрылся. Не могу уже, отключаюсь…
*
Сознание вернулось глубокой ночью. Голова ясная, ничего не болит, только во рту сухость. Руки-ноги на месте, правой почкой тоже никто не поживился. Гость спит рядом, в его спокойном лице ни намёка на попытки меня убить накануне. Мне нельзя пить, вот и вся разгадка. А я тут навыдумывал.
Я перегнулся над его телом за кувшином с водой, второпях сделал несколько глотков, но не рассчитал свою жажду, и несколько холодных капель пролилось на его грудь и живот. Он шевельнулся, просыпаясь. Секунду я смотрел в его глаза. За секунду утопился в них, в который раз. Поставил кувшин на место. Наклонился, изнемогая от непонятного предвкушения… и слизал воду с его кожи. С груди, между сосков… потом обнял губами один сосок. Моё сознание раскалывалось, одновременно запрещая и допуская происходящее, ругая и одобряя, ужасаясь нелепости поступка и восхищаясь моей смелостью. Я не набросился на своего гостя, как дикий изголодавшийся зверь, но чувствовал себя именно так, на последней черте приличий и осторожности. Я целовал его, нервно, покрываясь испариной, ноги дрожали, по спине бегали мурашки, в паху всё содрогалось, то холодея, то наливаясь сильным жгучим жаром. Он лежал передо мной, не поддаваясь, но и не запрещая ничего. Я обхватил его сосок плотнее, обсасывая, почти кусая… придвинулся ближе, перекинул одну ногу через его торс, оседлал. Мне хотелось секса, мне безумно хотелось заняться с ним сексом, до задержек дыхания, обрывов пульса, едва сдерживаемого стона… он все же вырвался наружу. Я хорошо помнил, что в прошлой жизни был натуралом, и ни один мужчина меня не мог привлечь. Но ни один мужчина не был таким, как этот. Роскошное тело, горячее, тонкое, но мускулистое… и белоснежное. И роскошь молчания, в котором он так сильно соблазняет меня. Я прижался к нему весь, приник к тяжёлым губам, впился в них жадно и будто снова опьянел. Отклика всё ещё не было, он позволял себя целовать, как кукла, не более. Но я, распалённый, не хотел останавливаться. Раздел его, стянув вниз последнее, что было надето, обнажился сам, обнял его в страстном порыве, приподняв над постелью, крепко обвил ногами, вернулся к губам… всосался в них, горячие и сладкие, протолкнул в рот язык, поглощая его дыхание… и обморочно ощутил, как встаёт его член. Большой, длинный… больно упирается в мой. Я пальцем снял с головки тягучую, клейкую смазку, попробовал… у него на глазах. Облизал губы и наклонился снова его поцеловать. Теперь он отвечал мне, и его сильные руки поползли по моему телу, лаская взбудораженную кожу… мои дрожащие ноги… и попу, которую он крепко схватил. Я застонал, частично от страха, осознавая, что ни к чему не готов. Боюсь совокупления, боюсь, но в глазах у меня темнеет от возбуждения… при мысли, как он войдёт в меня. Причинит боль, поранит? Да, должно быть – да, но мои руки, требовательно обвивавшие его торс, замерли и ослабли в трепете неясного узнавания. Я… уже трогал его. Вкушал каждую клетку его плоти. Но как? Где? Или когда?