Откуда взялось чувство, что мы знакомились так или иначе уже раз двадцать? Встретились опять в очередном витке времён и эпох, сумасшедшем переплетении скучных миров. Скучных только с виду, ведомых опытным кукловодом и вершителем всех без исключения судеб. Нас столкнули снова, соткав умышленно такой сложный узор, моё преступление и изгнание, а его появление — тайна, пока ещё покрытая мраком. И снегом. Но наши тела давно притёрты друг к другу. С дьявольского изгиба его рта я считывал что-то такое, что заставляло меня верить, не усомнившись, верить и принимать это. Но знал бы он, о чём я сейчас думаю…
Оторвался от его губ и привстал, задыхаясь. Он массировал мне анус, спокойно, как опытный соблазнитель, постепенно погружая туда один палец. Я схватил его член, твёрдый, сухой и до отказа налитый кровью… вздрогнул в очередном приступе похоти и отпустил. Сколько бы раз мы это уже ни делали где-то в других местах, а сейчас для меня он – первый, повергающий в стыд, любопытство и остаточный страх. Я приоткрыл рот в нестерпимом ожидании, он потянул меня к себе и выгнул, придерживая за ягодицы. Его обжигающий член коснулся приоткрытого отверстия, дразня, но не проникая. Я облизал пересушенные губы и двинулся сам в нетерпении. Его руки удержали меня на месте. Подбородком он указал на пресловутый кувшин. Этого должно быть недостаточно, это же просто… Но я послушно плеснул на себя воды, она быстро стекла вниз, увлажнив его плоть — и он медленно опустил меня на свой длинный член. Я вскрикнул, проникновение было ожидаемо тугим и очень болезненным. На глаза навернулись слёзы, шлёпнулись на его грудь. И он неожиданно перевернул меня, укладывая плашмя на постель, его член выскользнул, задевая мои ягодицы, показался мне покрытым какой-то плёнкой, страшно скользким и мокрым… и тут же снова вонзился в анус, быстрее, увереннее… Жёстче. Я не успевал дышать и удивляться, он закрывал мне рот, душа новые вскрики, грубо прижимал к себе, выгибая вверх, удобнее подставляя под член. Я должен был закрыться от подобной грубости и расхотеть продолжения затеи, раскаяться в том, что вообще тронул своего подозрительного гостя. Но вместо этого я раскинул ноги в беззащитной позе и глянул на новоявленного любовника в голодном исступлении. Может, в последний раз мы занимались этим десять тысяч лет назад? Отсюда такое внезапное помешательство, стоило мне к нему слегка приложиться… и мне всё еще было мало острых ощущений. Я укусил его ладонь и выгнулся вверх, в отместку он втолкнулся в меня целиком и начал трахать… по-настоящему. Как будто до этого в игрушки играл и выжидал? Мысли снова вытряхивало из горящей головы, я хрипло стонал, вцепившись в его спину, пытался двигаться вместе с ним, двигал тазом, возможно, мешал, а не помогал… но хотел принять его при каждом толчке как можно глубже, полнее, дальше в себя. Кусал собственные губы, стонал громче, сжимал его слабеющими и немеющими ногами, извивался, требуя словно больше внимания, его предельной концентрации. Он — мой? Как же странно… но пусть странно, и пусть от этого мне все сильнее резало поясницу и хотелось вне себя заорать, чтоб всё прекратилось, я боялся остановить наше плотское безумие.
Он менял ритм, переворачивал меня снова, оказываясь то снизу, то сверху, я приходил в себя от тяжёлого дурмана самых разных мыслей, пожирал туманным взглядом его бледное лицо в капельках пота. Потом снова умирал, словно теряя сознание то от волнообразно накатывающей боли, то от наслаждения — кажется, их сложно было различить или отделить друг от друга. Мы занимались этим весь остаток ночи, почти без остановок. Он кончил в меня дважды, не издав ни звука… Только долгий вздох после. Я лежал под ним, отдыхая, какую-то минуту, он вытер с себя мою сперму, засунул мне же в рот, поцеловал, жадно и глубоко, взбив слюной в странный коктейль, сам отнял и проглотил. Я смотрел на него во все глаза. Я не предполагал, что он может быть таким страстным и распутным… Марафон продолжился. Я снова седлал его бедра, второе проникновение было не таким болезненным, но таким же стыдным и уносящим голову в ад. А он становился чуть мягче и внимательнее, ласкал мой член длинными пальцами, нарочно не помогая справиться с возбуждением, распаляя, заставляя стонать и взвиваться дугой в ожидании его резких толчков внутри, то сладких, то безвкусных… Он брал меня сзади, придавив к постели, и я откидывал голову на его плечо, путался в его чрезмерно длинных волосах, он убирал их, слипшиеся, целовал мой лоб, кусал за шею, я вскрикивал, но упрямо откидывался снова и снова…
На рассвете он уснул, утомлённый. Я лежал рядом, чуть касаясь его ног своими. Дрожал от чего-то, что напоминало озноб при болезни. Я тоже был выжат, но не так. Ещё я не мог опомниться. Растревоженное сознание гоняло передо мной события ночи и заставляло сжиматься, то в замешательстве, то от новых коротких вспышек похоти. У меня год не было секса. И целую жизнь не было мужчины. Этого мужчины. А я даже не знаю до сих пор, как его зовут.
«Вспомнить» его тело на ощупь — многовато для печали о безвременно утраченном, но не достаточно для настоящей радости узнавания. Потому что, если узнал только я… Хотя была же причина, по которой он в конце концов поддался?
Я поборол уныние и сонливую лень и спустился вниз, освежиться. Признался себе, что не хочу смывать с себя этот пот и сперму, но придётся. Даже если все случилось в первый и последний раз. И особенно — если я ошибся со своим «диагнозом». Налил в ванную подогретой воды, полежал. Боль утихла, она была незначительной. Не такой, какой её раздуло моё пульсировавшее в панике воображение. Правда, капли крови, ширившиеся в толще воды, не понравились. Я припомнил кое-что из своих скудных познаний в анатомии. В заднем проходе почти нет нервных окончаний, повреждения могут быть скрытыми и серьёзными… но я не чувствовал тревоги или беспокойства. Осталась приятная нега, сумбурные воспоминания… томление, почти тоска. Старый новый знакомый. Почему, когда я был на воле, мы не встретились? Почему он должен был найти меня взаперти? Ощутил ли он хоть половину того, что обрушилось на меня? Развяжу ли я ему язык? Попросив повторить этот секс…
Довольно. Я могу заснуть тут, разомлев и замечтавшись, если как можно скорее не вылезу. Надо обсушиться и вернуться на второй этаж.
Перед тем как снова лечь, я вспомнил о телефоне. Взгляд нечаянно упал на его рюкзак, сиротливо лежавший в углу комнаты. Призывно открытый. Какое искушение… А он как нельзя кстати крепко спит. Или сейчас, или никогда. Я пошарил рукой, нащупал что-то холодное и металлическое, обрадовался, дурак…
И вытянул из рюкзака пистолет.
========== La partie 3. Драка ==========
Полдень. Холодно и пасмурно. А на душе вообще гадко. Я сижу у озера, поджав под себя ноги. В дом не вернусь. По крайней мере, не раньше, чем он сам из него выйдет. Пистолет я, уходя, бросил на постель. Чтобы у него не было лишних вопросов. Это у меня теперь слишком много вопросов. Хорошо, если он ответит хотя бы на половину из них.
Полдень. В животе уже бурчит от голода. Я зачерпнул немного воды, выпил. Вздохнул, горько прокручивая в голове одно и то же. Как же больно… Лучше бы он никогда здесь не появился. Не растревожил меня. Не заставил мучиться.
Полдень. Я слышу его шаги. Незаметно сползаю ближе к воде. Страха больше не испытываю, только отчаяние. Опять накатило отчаяние.
— Меня наняли убить тебя, — спокойный низкий голос. Хриплый от сигарет, великолепно поставленный… У меня внутри всё обрывается. — Сообщили, где ты находишься. Провели короткий инструктаж и отпустили. Срока на выполнение задания дали одну неделю плюс ещё одна в буфер, под непредвиденные осложнения. Я получил аванс и приступил. Инсценировал несчастный случай в горах, банально повредив лыжные крепления. Для убедительности ещё покатался на чёрной трассе, чтобы устать и не следить за склоном. Перед контрольным выездом сходил на каток, упал на лёд и заработал неплохой ушиб. Остальное — дело техники и твоего сострадания. Я изучал твоё досье, узнал, что ты любишь вкусно покушать, плохо спишь, отличаешься обострённой реакцией и крайней подозрительностью. Прибыв сюда, я думал, что отлично подготовлен. Обживался, ждал удобного момента. Одна пуля для единственного выстрела — и я еду восвояси. Всё шло по плану. Но я совсем не учёл кое-что… чего просто не знал, — он замолчал и сел рядом. Протянул мне тарелку с сэндвичем.
Я оттолкнул её и зло спросил:
— Почему не убил сразу? Почему не вчера? Почему не сегодня?!
— Я пытаюсь объяснить. Но мне трудно даётся это сейчас. Особенно сейчас, когда ты уже не будешь меня слушать.
— Я слушал! Неделю пытался добиться от тебя хоть слова! — из глаз предательски брызнули слёзы. Я с ненавистью вытер их и попытался броситься в воду. Он удержал меня своими проклятыми сильными руками. Я рыдал беззвучно и вырывался. Он держал очень крепко и продолжил говорить.
— Повторю, всё шло по плану. Я втёрся в доверие, твой несчастный глухонемой турист. Спал рядом, готовил, каждый день купался нагишом, но не придавал последнему значения, пока ты не увидел. Я и потом не понял. Даже за рождественским столом. Пропустил удобный момент для зачистки, когда ты внезапно опьянел. Точнее, кучу удобных моментов. Долго стоял с пистолетом, глядя, как ты лежишь не то во сне, не то в отключке. Но спящего не застрелил, это не в моих правилах. Оружие спрятал, а вот рюкзак закрыть забыл. Это был серьёзный промах, нарушение всех инструкций. Ты мог меня раскрыть. Однако случилось иное. Непредвиденное. Ксавьер, ты занялся со мной любовью.
— Имя! Какого хрена ты его знаешь?!
— Из досье. Прости. Там не было ни строчки о том, что ты интересуешься мужчинами. В противном случае я отказался бы от дела.
— Почему?
— Ты был со мной этой ночью. Ты знаешь ответ.
— Ничего я не знаю… — я скривился и снова потянулся в озеро. Он грубо пресёк все попытки и рванул меня к себе, вжимая в своё тело. Я застонал от переизбытка ощущений, и он разложил меня в пожухлой траве, целуя и слизывая слёзы с моих щёк. Я отбивался, но слабо… задыхаясь в остатках плача. Он засунул руку мне в штаны, выпрямил мой возбуждённый член, удобно уложив в свою ладонь. Медленно ласкал… Я натянулся как струна в его объятьях. И выкрикнул отчаянно: — Почему ты меня не убил?!
— Потому что мне плевать на задание. Запросы клиентов стоят ниже моих собственных и не пересекаются с ними, — он лизал мою шею, и я выгнул её для него. Закрыл глаза. Плакать от злости больше не хотелось. Теперь хотелось плакать от безысходности.
— Ты переспал со мной и встал на мою сторону? И всё? Тебе этого хватило?
— Я всё ещё объясняю, Ксавьер. Но ты не слушаешь. Ты можешь относиться ко мне как угодно. Но теперь ты со мной единое целое. Вспомни. Ночью. Ты соблазнял меня, но я не поддавался. Я не видел в тебе партнёра. Собственно, я не видел в тебе человека. Не чувствовал ничего. Ты был мишенью, картонным кругом с наклеенным рисунком. Я был киллером и смотрел только в центр мишени. Ты заставил меня отвлечься, вынудил сбросить железную оболочку и сдаться ощущениям. Вспомни, что было ещё вчера. На полигонах оперативной мимики меня научили быть роботом. Научили молчать, терпеть, ни на что не реагировать. Только дышать и выполнять приказ. Причём первое необязательно. Ты — живой и ранимый, непритворный и настоящий двадцать четыре часа в сутки. Здесь протекает твоя жизнь в вынужденном заключении. Ты всё потерял, тебе не перед кем и незачем играть в какую-то игру. Я же выполнял работу. В маске без прорезей, в броне без швов. Палач, только без топора. Глухой и неумолимый. Ты бился о мою невидимую броню, ты знаешь, что она непробиваема.
— Так что, черт возьми, изменилось? Что я такого сделал? Ты начал разговаривать, убеждать меня в безобидности своих намерений… или я что-то неправильно понял? Почему твоя пуля уже не хочет застрять в моём виске?
— Извини. Я понял, что не могу это объяснить. Мне не хватает…
— Мозгов? — я насмешливо провёл пальцем по его губам. Лежал под ним, крепко обвив ногами его бедра. Он нависал сверху, обнимая меня за плечи, и я перекинул его длинные волосы на одну сторону, чтоб не мешали смотреть. Пожирать его глазами. Что он сказал? Мы едины? Да, похоже на то. Если меня не беспокоит ни заказное убийство, ни завтрашний день, ни следующий миг. До тех пор, пока я в кольце его рук. И моё тело в самом деле создано быть обхваченным его руками. Все полубезумные ночные страсти и догадки вернулись ко мне, клейким комом в желудок, ударив одновременно радостью и страхом. Радостью — понятной, а страхом — потерять то немногое, что я успел заполучить. Если он почувствовал всё то же самое… и если он — мой. Поэтому и объяснить ни черта не смог. Переметнулся в мой лагерь вопреки доводам разума и законам логики. Всё сходится. Почти. — Твои хозяева… они следят за нами?
Он отрицательно качнул головой.
— Нет хозяев. Я одиночка. Есть только наводчик, который работает посредником между мной и клиентами, ведёт переговоры… словом, делает всё, чтоб я с ними не встречался. Но он не следит. В противном случае мы оба лежали бы тут рядком, с вывернутыми кишками. Заказчик ждёт моего возвращения в штаб или рапорта. Я ни разу не проваливал задание, так что, пожалуй, он ждёт только меня. Я предоставлю ему труп. Попозже.
— Чей труп? Мой?
— Хватит, перестань. Я хочу тебя. И я хочу быть нежным… — он водил губами по моей щеке, в лёгком прикосновении-поцелуе. Склонился к уху и выдохнул продолжение: — Как ангел.
— Забавно. От трупов метнуться к романтике. Киллер, у тебя ужасное чувство юмора.
— Я не шутил. Это моё имя.
Я удивлённо открыл рот, и он немедленно завладел им. Ласкал языком, усиливая томление и желание снова заняться с ним сексом. Но я же не понял.
— Ангел?
— Скажешь снова, и я тебя укушу.
— Ангел! — я счастливо засмеялся. Он кусал меня за шею, в уже искусанные места, размножая засосы и пятна подкожных кровоизлияний. Мне нравится всё равно, его несдержанность и нежный садизм. Если он таков на самом деле… полная противоположность его самоконтролю на работе.
— Смейся, смейся. Но не смей взболтнуть. Моё имя известно троим, ты — один из них.
— Хорошо, — я капризно толкнул его в грудь. — Но что же теперь?
— Ты должен поесть. Я знаю, ты голоден. А потом мы сядем и поговорим. Пойдём в дом, — он нашел в траве тарелку. — Сэндвич тоже захвати, я же для тебя его делал.
Поймал необыкновенный кайф, возвращаясь с ним под руку. Так вообще бывает? Идти с мужчиной и испытывать к нему… всякое. Ещё можно обнять и непристойно прижаться. Ощутить смущение. Или его эрекцию. Или и то, и другое. И я не знаю, как вести себя с непривычки. Появилась неуклюжесть, какой-то глупый страх. И остатки подозрений. Я верю своим чувствам и хочу верить его синим глазам. Но всё же в его рюкзаке лежит пистолет. И, кто знает, что-нибудь ещё. Не менее опасное. И мне неизвестны окончания других историй о нас. Не покоился ли я по сценарию коварных богов на дне озера с простреленной башкой?
Я доедал грибы и рулеты, не переставая думать, и рассеяно запивал всё чаем. Сидел на его коленях, осторожно удерживаемый под талией. Он снова спокоен, как удав. Очень горячий удав.
— Ты специально учился кашеварить перед приездом? Чтоб свести меня с ума?
— Кое-какие навыки были с предыдущих заданий и одиночных вылазок в безлюдные места. Но я тоже не люблю готовить, по большому счёту. Поэтому теперь, когда миссия провалена, не жди от меня особых кулинарных шедевров. Максимум — сырая пицца и пережаренный картофель, — он рассмеялся… чудесным, обволакивающим грудным смехом. Я сомлел, немного обиженный, что он лишал меня своих эмоций целую неделю. — Шутка. Нравится смотреть, как ты уплетаешь за обе щеки… — он помедлил, будто собирался ещё что-то добавить. Но не добавил. Я вытер рот и повернулся, обвив его за шею.
— Я готов говорить. Тема серьёзная, так что — начинай.
— Я инсценирую твоё убийство. Тебе придётся полностью мне довериться. Потом я уйду, а ты должен будешь захорониться в домике. Никаких вылазок к озеру, не жги свет, не высовывайся из окон и не топай слишком громко. Я постараюсь вернуться за тобой так быстро, как только смогу. Вертолёт в связи с твоей «смертью» больше не будет прилетать, поэтому распредели еду по минимуму на каждый день, — он с грустью обнял мои щеки. — Ты и так худой, как щепка. И заставляешь меня волноваться.