Он тихонько провёл пальцем сверху вниз, и одеяло спустилось по обнажённой груди. Лёля улыбнулась. Валерик замер, но она ждала, спокойно глядя на него. Он наклонился, прижал её, придавил, и Лёля слегка качнулась под ним, подкинутая сеткой кровати.
Валерик нашёл губами Лёлин рот и стал его целовать, а она засмеялась, и чтобы утвердить своё привосходство, Валерик слегка прикусил её пухлую губу. Тогда она, подчинившись, стала отвечать на его поцелуи. Валерик схватил её узкие плечи и стиснул их. Лёля съёжилась, как будто испугалась, а он уже раздевался, и одеяло уже соскользнуло на пол.
Лёля была мягче Леры и жарче её. Этот жар, текущий из ложбинки меж Лёлиными ногами, ощущался почти болезненно, заставлял вздрагивать, но Валерик всё равно прижимался, раздвигал, требовал. Она яростно дышала ему прямо в ухо, заставляя морщиться, прикусила мочку, а Валерик за это сильнее, чем следовало бы, сжал Лёлину грудь. Они словно боролись: молча, почти ненавидя друг друга, и Валерик хотел её всё больше и больше.
Потом она вздрогнула, подалась вперёд, и Валерик начал чувствовать Лёлю, как прибой, и в ушах зашумело море.
– Мне было хорошо, – Лёля шепнула ему прямо в ухо, и Валерик почувствовал, как она прижимается к его боку. Ему захотелось отодвинуться, потому что он был покрыт мелким бисером пота и боялся, что ей станет неприятно.
– Мне было хорошо, – шепнул он в ответ.
Они лежали молча, и Валерик лихорадочно искал, что бы сказать – и не находил. Лёля сама спросила:
– Как твоя работа? Расскажешь ещё что-нибудь интересное?
– О миксомицетах?
– Да, – она слегка прижалась, словно чтобы подбодрить его.
– Мне казалось, что тебе неинтересно...
– Я притворялась.
– Или притворяешься сейчас?
– Или притворяюсь сейчас.
– А как мне понять?
– А зачем? Ты просто рассказывай.
– Почему?
– Ну нужно же о чём-то говорить.
– Ты так думаешь? Ну, о чём же рассказывать?
– Ну... Что, например, происходит сейчас?
– С кем?
– С каким-нибудь вот этим твоим грибозверем? Что он делает сейчас, когда мы лежим вот тут и пытаемся разговаривать, а?
– Лёля, их же полный лес. Их тысячи, и каждый живёт своей жизнью, и...
– Ну какой-нибудь один. Ну просто, к примеру.
– Ну хорошо, – Валерик улыбнулся и чуть прижал Лёлю к себе. Он вдруг понял, что чувствует себя замечательно. – Помнишь, – продолжил он, – я говорил тебе, что несколько дней назад видел на дровах крохотный плазмодий арцирии? Такой маленький комочек слизи, который может ползать? Из-за этого миксов иногда называют слизевиками. Помнишь?
– Ну... да, наверное... Может быть...
– Он маленький, с ноготь. Желтоватый.
– И куда он полз?
– Он поднимался повыше. Искал место, где мог бы застыть и выпустить споры. Потом, правда, пошли дожди. Он наверняка спрятался в дрова и замер, чтобы его не смыло потоками холодной воды, но... Но можно представить, что как раз сейчас он добрался до места и готовится к продолжению рода.
Лёля слушала, пристально глядя на него голубыми глазами, ярко блестящими в первых рассветных лучах.
– Тебе интересно? – переспросил он.
– Конечно. И потом: у тебя очень красивое лицо, когда ты рассказываешь. Правда! Глаза такие живые. И тебе идёт без очков... Так как она готовится?
– Она уже присмотрела себе местечко, где солнце и ветер быстро высушат её наполненное спорами тело. С тех пор, как плазмодий решил, что готов к размножению, он больше не боится солнца, он стремиться к нему. Должно быть, он уже выбрал какой-нибудь уютный краешек, и если хочешь, мы завтра пойдём к поленнице и поищем молоденькую арцирию, чтобы посмотреть, прав я или нет.
– Пойдём. Конечно, сходим, тем более, что идти недалеко.
– Теперь он замер и сотни ядер, плавающие в цитоплазме, начинают снова делиться пополам. Их любовь окончена, они уже обменялись информацией, их дети будут умнее и сложнее, чем они сами. Каждое ядро опять с одиночным набором хромосом. Каждое, чтобы превратиться в спору, образует вокруг себя сгусток цитоплазмы, чтобы чуть позднее превратиться в твёрдый шарик споры. Остальное вещество пойдёт на строительство плодового тела...
У Валерика затекла рука, на которой лежала Лёлина голова. Он слегка пошевелился, и вдруг понял, что её шея расслаблена: девушка спала.
Валерик не расстроился: он и сам хотел спать – и, честно говоря, сейчас ему было не до науки.
Он проспал, наверное, час и проснулся. Тело было будто пропитано электричеством и, хотя Валерик бодрствовал почти всю ночь, он чувствовал себя отдохнувшим.
Не хватало только умыться, чтобы стало совсем хорошо, и Валерик тихонько встал.
Чайник – погнутый, алюминиевый – действительно стоял на печке, как и говорила Лёля. Валерик нагрел воды и долго и шумно плескался в бане.
Вода в чайнике быстро закончилась, он окатывался водой из-под крана, чувствуя то холод, то тепло, текущее в двери с залитой солнцем улицы. Он думал о Лёле и о Лере, и о том, что Лёлю любит сильнее и, пожалуй, просто любит. И ему было неважно, что Лёлю любить проще, потому что она умеет готовить, стирать и убирать, и не взваливает на него ответственность за чужого ребёнка, а, напротив, берёт её на себя. Валерика не интересовало сейчас, как он нашёл свою любовь. Ему был важен результат: ему было хорошо.
Когда Валерик вернулся в дом, дверь в их с Лёлей комнату оказалась закрыта, а из соседней раздавалось довольное гуканье Дани. Лёля что-то тихонько говорила ему, а он похохатывал.
Но в комнате была не Лёля. Острый чёрный локоть – всё, что Валерик мог видеть – не мог быть Лёлиным.
– Вы кто?! – крикнул он и вдруг понял, что перед ним – Лера.
Она сидела у кроватки сына, положив подбородок на перильца, и когда он вошёл, повернула к нему лицо.
Прошло не так много дней с её ухода, но это был как будто совсем другой человек. Лицо похудело и осунулось, глаза блестели, как у больной, волосы не были распущены: Лера заколола их в уродливый офисный узел, и оттого её черты казались острыми и непропорциональными. Она надела на себя чёрную водолазку и тёмные шерстяные брюки. Валерик никогда не видел, чтобы Лера одевалась так. Казалось, ей сразу стало тридцать. Она больше не была красивой, и Валерик вдруг почувствовал сквозь щемящее чувство жалости и отчаяния, что снова любит её, безумно любит, словно и не переставал любить.
– Это я, – ответила Лера. – Я вернулась к сыну.
Голос у неё был тоже тихим и тусклым. Слабым, будто она не могла разговаривать и заставляла себя через силу. Валерику захотелось обнять её.
– Здравствуй, – ответил он. – Хочешь чаю? Ты завтракала?
Он забыл и Лёлю, и минувшую ночь.
– Прекрати! – сказала Лера, повысив голос. – Прекрати разговаривать со мной, как с душевнобольной! Надоела твоя жалость! Иди вон, честное слово!
И тут за спиной раздались шаги. В дом с веранды вошла Лёля. Валерик обрадовался: в его душе поднялась злость и, увидев Лёлю, он тут же понял, как отомстить Лере, которая снова ранила его нарочно и сильно.
– Не указывай мне! – крикнул он в ответ. – Я тебе не тряпка! Ты вообще не можешь мной распоряжаться. Ты мне никто. У меня есть девушка.
И он протянул руки к ошарашенной Лёле. Та хотела было отстраниться, но не успела, а Валерик не заметил её движения. Его руки сомкнулись на её талии.
Лера насмешливо выпрямилась. На её лице играла кривая ухмылка.
Валерик не выдержал. Он должен был доказать, что на ней свет клином не сошёлся, и, не придумав ничего лучше, поднял руку и схватил Лёлю за грудь.
Лёля вскрикнула, будто не понимая, что происходит. Она вывернулась, больно дёрнув Валерику руку, отскочила на шаг, а потом размахнулась и влепила Валерику пощёчину, от которой во рту появился привкус крови.
– Почему?.. – растерянно спросил её Валерик.
Лёля ответила гневным взглядом и развернулась, чтобы уйти.
И в это время из закрытой комнаты раздался резкий женский вскрик. Лёля испугано обернулась, Лера недоуменно подняла брови.
– Кто там? – спросила она.
– Я не знаю, – Валерик испуганно замотал головой.
– Ляля? – вдруг спросила Лёля и ринулась к двери.
За открытой дверью оказалась ещё одна она, почти так же одетая, такая же стройная, но в то же время округлая и мягкая, с теми же длинными распущенными волосами девушка. И эта вторая Лёля сидела на кровати, прижав руку к груди испуганным жестом, который напомнил Валерику маму.
– Ляля! Что случилось?! – Лёля бросилась к ней. – Ты как? Я тебя искала! Что случилось?
А Ляля выглядела растерянной и смущённой. Она улыбалась, наморщив лоб, и старалась надолго не задерживаться на Валерике взглядом.
– Там был бомж, – ответила Ляля. – За окном. Я обернулась, а там косматая грива, лицо такое грязное и глаза... Один глаз словно заплыл, а второй – сумасшедший. Вот. Ну я и крикнула. Прости, Валер, я не хотела, чтобы меня тут видели, но...
– А ты зачем сюда пришла? – вдруг спросила Лёля. Потом подумала и, уже с явным раздражением в голосе, добавила: – А ты когда сюда пришла?!
Ляля молчала. Теперь она старалась вообще ни на кого не смотреть. Лёля сердилась всё больше и больше.
– Я думала, ты ушла к ребятам. А ты ушла сюда?! После того, как я вернулась и рассказала, как Валера... – она задохнулась от возмущения. – И вы?..
Лера за спиной Валерика начала смеяться. Он, возмущённый, обернулся: кисти её рук тонули в рукавах водолазки, и Лера, закрывая смеющийся рот запястьем, закусила ткань.
Валерик ненавидел её.
Он не совсем понимал, что происходит. Но ночью, очевидно, он был не с Лёлей. Теперь это поняла даже Лера.
Валерик взглянул на неё и мысленно заспорил, готовясь дать отпор. Он ждал только случая сказать, что сама Лера не имела в последние дни ни малейшего представления о том, что происходит с её ребёнком.
Но она только иронически молчала.
– Лёля, пойдём, – вдруг мягко сказала вторая, Ляля, и Валерик понял, что очень хочет, чтобы все ушли. Ну хотя бы кроме Леры, потому что выгнать её казалось невозможным, безнадёжным делом.
Валерик видел в окно, как они уходили. Лера тоже смотрела – молча и уже не смеясь. Потом ушла к ребёнку, и спустя минуту Валерик снова услышал её довольное воркование.
Хлопнула калитка, двор опустел.
Валерик смотрел на поленницу и вспоминал неоконченный ночной разговор. Дрова хотелось сжечь, одно полено за другим, вместе с плазмодием, с невызревшей арцирией, со всем, что напоминало о том, что он спал не с той женщиной, что его обманули, надули, нагрели, и Валерик даже не понимал, зачем и почему.
Но как раз арцирия его не обманула. Она действительно готовилась образовать плодовое тело. Её плазмодий добрался до выступающего брёвнышка в середине поленницы и устроился на самом краю.
Рождение тела было похоже на то, как капает вода с протекшего потолка, только пятно плазмодия было внизу. Плазмодий набухал крохотными ножками сталагмитов, они становились все тоньше и выше. Внизу оставалась материя, не содержащая драгоценных ядер. Выше, на крохотных подставках, похожих на крышечки желудей, собирались вытянутые шишки, наполненные спорами. Спорангиев было несколько десятков, и поначалу, только появившись, они были влажными, полупрозрачными и водянистыми. Каждый из них был похож на высокий бокал с шампанским.
Солнце светило на молодую арцирию, ветер выдувал из неё влагу, и она становилась непохожей на породивший её плазмодий. Оставались хрупкие ножки, едва заметные чашечки и вытянутые, покрытые сухой оболочкой шишки. Арцирия напоминала теперь мох, лишайник или трутовый гриб: что-то неразумное и неспособное к движению.
– Он бил меня, – сказала Лера, когда они с Валериком пили чай.
Солнце уже зашло, за окном было темно, возле Валерикова уха вился надоедливый комар. Они сидели в полной тишине около часа, а потом Лера произнесла эти слова. Она глядела в стену, держа чашку с остывшим чаем у самых губ, и взгляд её казался рассеянным, но Валерик точно знал, что она следит за ним краем глаза.
Лера зависела от Валерика; он прекрасно понимал, что зависела. Даже от его взгляда, от одобрения. От жалости и сочувствия, в конце концов. Потому что ей не к кому было больше пойти.
Валерику было всё равно, он был так опустошён, что сам выдержал бы побои, лишь бы его оставили в покое, но он всё-таки сочувственно кивнул ей.
Да, это было то, что нужно. Теперь можно было допивать чай и исподтишка поглядывать в телевизор, где шёпотом была включена какая-то передача – Лера рассказывала сама. Люди в телевизоре тоже говорили, и Валерику казалось, что они отвечают ей вместо него. Иногда люди спорили, иногда – сердились, иногда – улыбались. Валерик был им благодарен, хотя не знал их имён, знал только, что один из них – известный актёр, а другой, кажется, – политик.
– Вообще, он дзюдоист, преподаватель в спортивной школе. Он не должен был приезжать в лагерь, просто случилось, что надо было на неделю подменить друга. Ну, он не отказал. Понимаешь?
Известный актёр на экране кивнул с серьёзным видом. Валерик скопировал его жест, и Лера продолжила:
– А потом ему надо было уезжать. И малыша совсем нельзя было брать с собой, потому что... Потому что нельзя.
И политик с экрана сурово посмотрел на Леру, а Валерик отзеркалил взгляд.
– Но я же оставляла его не с кем-нибудь, с тобой! – сказала Лера и опустила глаза. – И это вовсе не значит, что я любила его больше, чем сына. Совсем не значит! Он просто был мне нужен. Просто нужен... ну потому что ведь каждой женщине нужен сильный мужчина, который мог бы помочь, поддержать. Рост, фигура, мускулы, и ещё он всегда так уверенно и жёстко говорил, и всегда казалось, что он прав. А потом оказалось, что он совсем слабый и всё время боится, что говорит чушь, и все это видят. Потому и тон у него был уверенный и даже злой. И мне всегда нравилось, что он так по-хозяйски, так сильно меня обнимает на людях. А оказалось, что он считает себя ничтожеством и боится, что я уйду от него. Он просто метил территорию – от бессилия.
– Ты же знаешь меня, – продолжила Лера, когда в Валерике отразилась подбадривающая улыбка ведущего, – если я нашла слабое место, я начну ковырять, потому что ненавижу мужскую слабость. Но он же не ты. Это ты, ты меня знаешь! Ты знаешь, что я не со зла. Просто говорю и делаю то, что чувствую в эту минуту, и всё. И ты меня любишь любой и примешь любой. Потому что я – такая.
Пошла реклама, и Валерик больше не знал, как реагировать, потому что не мог улыбаться так глупо, как рекламные актёры.
Он закрыл лицо сложенными ладонями и опустил голову. Было больно. Неужели она даже не думает, что ему может быть больно? И что его тоже нужно принимать таким, какой он есть.
– Я его подначивала... Ну конечно, подначивала! Придиралась к словам. Сначала просто так, чтобы позлить, потому что видела: он злится. А потом вдруг поняла, что он в самом деле часто говорит потрясающие глупости. И это, конечно, меня взбесило. Конечно, взбесило. Я стала... Ну, уходить, не предупреждая. Общалась с его друзьями без него. С парой друзей даже близко. Но подловить меня... Нет, это он не мог. Там, под своей самонадеянностью, он чертовски туп. Ну, начали ругаться. Сначала меня это заводило, потому что он был хотя бы искренним, когда ругался. Таким сильным, напористым. Потом и это перестало заводить... Дня через два. И я сказала ему, что сплю с другими.
Ток-шоу кончилось. Пошли анонсы. Валерик чувствовал себя беспомощным.
– Ну я такая, да. А чего ты ещё хочешь от шлюхи? От дочери шлюхи и алкаша? У меня наследство, и я им активно пользуюсь. Вступаю в права. И ты понимаешь, что я такая. Ты меня принимаешь. Ты знаешь, что надо либо брать меня такую, как есть, либо не брать никакой. А он меня ударил. Он, спортсмен; он, работающий с детьми! Влепил мне пощёчину. Потом я упала, а он бил меня по ногам. Бил, бил... Так страшно было. И почти не больно. Только страшно. Кажется, он только пугал и вовсе не хотел сделать мне по-настоящему больно. Не знаю, впрочем... Ну посмотри ты на меня, чего ты прячешься?!