- Нет, чтобы заметить, что даже холостые не плавают, и шумоизоляция усилена, - с укоризной. – А вообще, я и не вкладываю в нее. Ездит и ездит. Пороги уже ушли почти.
- Тут железа-то, наверное, навалом, - предполагаю.
- Ну, да, - рассеянно; смотрит на дорогу.
Не всем одинаково везет. Это верно. Толику, как мне кажется, не повезло в местах, не столь отдаленных. Ему будет трудно даже пытаться адаптироваться к нормальной жизни. Особенно – с новеньким, блестящим сотрясением. Всегда важно занять свою ячейку.
Еще спустя год я захожу в «макдональдс», чтобы поймать «вай-фай», поскольку я поехал делать выездной отчет и встречаться с клиентом, а необходимая форма у меня осталась только в почтовом ящике, и обычным 3G ее можно было качать до Второго Пришествия. Чтобы не выглядеть жмотом и скотиной, я припадаю к ближайшей свободной кассе и заказываю себе чизбургер и кока-колу, к которым не притрагиваюсь, потому что скачивать нужно быстро и параллельно проверяя остальную почту, раз уж такая пьянка. Я поднимаю голову, и вижу, как мимо «маккафе» проходит стайка девчат в оранжево-синих рубашках, и на одной из них – желтый пластиковый беджик с гордой надписью «ОКСАНА». Она пополнела. Сильно. Ее взгляд полон отчаяния. Усталая улыбка. Она смотрит сквозь меня, и что-то ее задерживает, но подружки по работе ее торопят, чтобы успеть раздать всем желающим гамбургеры или что там еще им надо делать. Когда она появляется за прилавком и начинает собирать «хеппи милы», я вытягиваю шею, чтобы лучше присмотреться из-за собравшейся толпы.
Позже я узнаю, что ее муж – еще тот романтик и буддист, - собрал манатки и уехал куда-то на периферию – видимо, читать мантры или типа того. У нее остались подрастающий ребенок, жилье пополам с его мамой (потому что своя ее уже давно не пускала на порог) и работа там, где платят хоть что-то. Успешная романтическая история. В тот момент я даже жалею, что мне настолько плевать на нее, потому что я не могу элементарно позлорадствовать из-за безразличия. Всегда важно занять свою ячейку.
Разговор с Жорой идет в фоновом режиме, и нас обоих это устраивает. Когда мы съезжаем с окружной на дорогу, ведущую к старому заводу, я прошу его немного сбавить скорость или вообще остановиться у завода.
- Там уже не на что смотреть, - пожимает плечами.
- То есть?
- Видишь? – показывает пальцем на огромный массив кустарников впереди, за поворотом. – Это зона разгрузки приходящего транспорта.
Я сглатываю. Молчу. Когда мы подъезжаем к воротам завода, Жора все-таки сбрасывает скорость и прижимается к обочине. Главные ворота заслонены высокими растениями – кустарниками, травами – черт их знает. Деревья, которые раньше подпиливали, выросли во всю мощь. Одно небольшое дерево упало – видимо, в грозу или ураган, - рядом с проходной и блокировало вход.
- И давно? – в горле пересохло, но я шепчу.
- Не помню уже. Года три. Наверное. С тех пор все и рассосались – кто куда. На втором заводе-то вакансий было не много. Магазины, сельское, выездная работа. Кто-то каждое утро ездит в областной центр. Кто-то постоянно катается на заработки на неделю в Тверь, еще куда-нибудь, на выходные домой.
- Не очень-то круто, - бормочу.
Рядом с воротами пробегают собаки. Трое тощих дворняг. Они что-то ищут, игриво кусаются, а замечая нас – вяло, безынициативно лают.
- После того, как его закрыли, кто-то уехал, кто-то переустроился, кто-то спился. Кто-то дал хороший откат за эту землю. Завод по команде закрыли. Штат распустили. Кто надо – знал заранее. А товарища, который платил откат, видимо, грохнули. Или интерес пропал. Черт его, - Жора переключается на третью, и мы едем дальше, уже гораздо быстрее. – В итоге, земля осталась неприкаянной. А люди рассосались. А руководство, конечно, свалило – кто в Москву, кто в Питер – хрен их знает. У большинства ведь были подвязки. Ну, конечно, растащили, что могли по карманам – кто оборудование на перепродажу, кто деньги из сейфа. Интересный процесс, конечно.
- Все ты знаешь, - бормочу; оглядываюсь назад; одна из собак с лаем гналась за нами, но устала и легла прямо посреди дороги.
- У меня там кореш работал. Продал все, что было, уехал. Вроде, в Тверь. Он был довольно близок с кем-то из руководителей. Засим и успел получить отпускные, пару окладов и так далее.
Молчу. Закрываю глаза. Собака лежит посреди дороги. Ждет. Как-то я проезжал по делам работы мимо Московских ворот и удачно встрял на затор на круговом движении. Наблюдал как девушка – невысокая и скучно, по-офисному одетая, - подкармливала местных собак сосиской в тесте из ближайшего ларька. По-моему, она хотела их отравить этим, но потом сама ела такое же произведение кулинарного искусства. Рядом стоял какой-то парень в черной куртке. Тяжелого, нервно потрепанного вида, невысокий, - немного выше ее – парень. Смотрел на нее. Наверное, между ними было что-то не так. ДПСник впереди пропустил взмахом палки поток, и я уехал.
Мы почти доезжаем до «бугра» - места на подъеме, с которого открывается довольно обширный вид на речку и которое неплохо огорожено лесом. Проходим пешком остаток пути и садимся. Смотрим вокруг. Молчим. Здесь уже нет того, что было раньше. Даже здесь. Долго сидеть не выходит. Я закрываю глаза и опускаю лицо, ощущая, как хотят потечь слезы и не давая им этого сделать.
Кофе, обозначенный, как вареный, оказывается обычным растворимым «нескафе», но я никому ничего не доказываю. Не могу идти домой. Звоню матери, спрашиваю, все ли в порядке. Она хотела бы, чтобы последнюю ночь я провел дома. Говорю, что, скорее всего, так и будет. Она говорит, что ее надо предупредить хотя бы за час – она приготовит ужин и накроет, чтобы все было свежее. Я хочу улыбнуться, но получается гримаса, и я рад, что это не разговор по «скайпу».
Я записываю в заметки – купить ноутбук, поставить туда «скайп» и отправить матери. И еще – устроить, собственно, проведение интернета в родительскую квартиру. Если я буду раз в месяц показываться и говорить, как все круто, и показывать, какая у меня современная квартира, ей будет легче. Ей нужно гораздо меньше, чем мне. И даже чем отцу. Доля отца вообще оказывается одной из худших.
В кафе заходит Пашка. Увидев меня, машет рукой, делает заказ у прилавка. Забирает шаверму и кофе и садится со мной за один стол. Кивает и показывает занятость рук. Мне и не обязательно.
- Есть что-то про Толика?
- Пока нет, - жмет плечами. – Жора говорил, что надо встретиться вечерком, около семи. Около его дома.
- Это когда он говорил?
- Час назад, вроде, - с аппетитом откусывает шавермы и молча жует.
Киваю. Жора явно большой специалист по конспирации. Мать его. Снова не понимаю, почему у меня нет его номера. Вспоминаю про Иру. Большие сиськи. Неприкрытый интерес. Про Лену. Большая истерика. Мамаша.
- Про меня что-то говорил?
- Да нет, - Пашка вытирает рот белой бумажной салфеткой и кидает ее на пластиковую крышку стола, и она падает на пол. – Ты сам-то нормально? После вчерашнего-то. А то я вот только отошел. На «жрать» проперло.
- У тебя доза была больше.
- И пиздюлей я получил больше, - хмыкает и снова вгрызается в шаверму.
- Это да. В чем заваруха-то была?
Жду, пока он прожует.
- Да хер знает. Я так и не понял. Но Толик вроде как лишнего сболтнул. Его остудили. Потом уже ему это не понравилось. Но эта такая, рабочая версия, скажем так. Ваше благородие-то не пострадало?
- Тоже хочешь меня постебать?
- Увольте, сударь. Я ведь жру, не порть аппетит жалобами.
- Ну да.
У подъезда Жоры вечером уже начат сбор. Стемнело. Две сгорбленные стоячие фигуры. Две сидячие, на скамейке. Рубиновые точки в полутьме. Фонари не светят как раз на этом участке, напротив двух подъездов.
Подходя ближе, я вижу Славу и Гришу – они стоят и курят. На скамейке сидят Жора и незнакомая мне девушка. Со мной подходит, держа руки в карманах, Пашка.
- Здорово, - обращаюсь ко всем и ни к кому.
На меня оборачиваются, но кивает в ответ только Жора. У него в руке мобильник. Довольно приличный для этих мест.
- Че дела? – Пашка подходит к Грише и легонько хлопает его по плечу. – Есть сигарета?
- В общем, был звонок от брата. Брата Толика, - Жора начинает как-то неожиданно, и все замирают. – Раз теперь все, кто должен, в сборе.
- Че с ним, в итоге? – не терпится мне.
- Умер, не приходя в сознание. Кровоизлияние. Перелом черепа. Много чего. Не смогли вытянуть.
Пашка прикуривает полученную сигарету и садится на скамейку напротив. Гриша и Слава продолжают стоять.
- Только что? – спрашиваю.
Жора молчит. Махает рукой. Девушка рядом с Жорой всхлипывает. Молчит. Я вижу ее лицо, но оно мне совершенно незнакомо. Лицо довольно симпатичное. Блондинка.
- Значит, все до завтра. Раз мы ничего уже не сделаем, - неуверенно произносит Гриша и жестом призывает девушку встать.
Девушка встает и обнимает его.
- Пиздец, пацаны, - вздыхает Слава и молча уходит.
Я стою и не совсем понимаю, что делать в этой ситуации мне.
- Завтра созвонимся, - кидает им вслед Пашка и вопросительно оборачивается на Жору. – Он сказал, когда похороны?
- Нет, - Жора кладет мобильник в карман куртки. – Он вообще в говно был, по ходу. Собственно, удивительно, что он вообще набрал меня.
Пашка остолбенело смотрит на него, но ничего не говорит и продолжает курить. Отворачивается.
- Погуляли, - черт те к чему мямлю я.
- Ну да, - кивает Пашка. – Отметили твой приезд.
Меня начинает охватывать дрожь. Странный, смешанный набор чувств. В голове постепенно формируется мысль, что человек, которого я еще вчера видел живым и с которым у меня произошел конфликт, теперь представляет из себя неодушевленный кусок холодного вещества. Пустое тело. Худое и иссохшее, измученное привычками владельца. Меня подташнивает, и я ощущаю холод улицы сквозь куртку. Комплекс вины?
- Я пойду, наверное. Зря только тащился, - кидает Пашка, встает, жмет руку Жоре, задумавшись, пожимает руку мне и уходит, кинув напоследок на меня странный взгляд.
- Меня причислят к списку виновных, - констатирую факт, присаживаясь рядом с Жорой и доставая пачку сигарет.
- Наиболее вероятно. А тебя это сильно беспокоит?
Я прокручиваю в голове то, как Жора сообщил информацию о смерти Толика. Прокручиваю саму фразу и поражаюсь кое-чему, что я слышу в голосе Жоры и сейчас. Спокойствие. Безразличие. Я задумываюсь, у кого из нас больше этого философского отношения к жизни и событиям вокруг. Парится ли он больше меня или хотя бы также? Парюсь ли я? Да, однозначно. Из-за уровня заработной платы, из-за ипотеки, из-за квартплаты, из-за технического состояния машины, из-за уймы документов, из-за налогов, из-за неуплаченных штрафов, из-за судов по мелким неуплатам. Есть хоть что-то из этого у Жоры? У него есть жизнь от зарплаты до зарплаты и первые необходимости. Он гораздо меньше меня беспокоится из-за жизненных невзгод. У него меньше поводов. Он свободнее меня? Перед глазами встает озлобленное лицо Толика.
- Ты куда-то собираешься?
- Да нет, вроде, - Жора жмет плечами. – Хотя…
- Ну?
- Неплохо бы проведать квартиру его. Чтобы эта баба не вынесла все, за что его можно похоронить. Боюсь, как бы процесс уже не пошел.
- А смысл? – не понимаю.
- Подрастешь – поймешь. Мне надо зайти в квартиру. Будешь мерзнуть или зайдешь?
- Буду гостем.
Мимо проходит обездоленная и безумная бабка. Везет с помойки на своей телеге с разными колесами сломанную складную сушилку для белья. Я захожу в подъезд, задерживая, на всякий случай, дыхание.
В квартире Жоры убрано, но как-то серо. Обои устали уже не первый год как. Паркет зацарапан. На кухне воздух еще более спертый, чем на жилой площади и попахивает гнилым табаком. Странно, что не воняет, кажется мне. Жора отходит в туалет. Я смотрю через окно – обычную деревянную раму, покрашенную белой краской, – на двор, припаркованные машины, сидящую на лавочке на детской площадке молодежь с трехлитровыми баклагами пива. На не мытую уже давно раковину. На оббитый сине-белый кафель кухни. Жора споласкивает руки и выходит.
- Погнали. Быстро и незаметно, - усмехается.
Мы доезжаем на его «волге» до дома Толика за несколько минут. Осматриваемся, как воры, и заходим в подъезд. Палец Жоры уже тянется к кнопке звонка, как я кое-что замечаю.
- Стой! – полушепотом. – Дверь.
Жора передумывает звонить, и тоже обращает внимание на то, что дверь открыта. Хмыкает. Осторожно, пальцем нажимает на уродливый дермантин, заставляя дверь открыться.
- С пустыми руками? – шепчу.
Жора прижимает палец к губам и тянется рукой за пояс. Достает травматический пистолет – потрепанный, но, очевидно, работоспособный. Одобрительно киваю. Дверь удивительно бесшумно открывается, и изнутри доносится какой-то стон. Потом мычание. Потом что-то, похожее на хрюканье. Я на цыпочках прохожу вслед за Жорой в квартиру, и вид из комнаты, дверь в которую открыта, заставляет меня и его замереть. Недалеко от выхода на четвереньках стоит непомерно жирная уродливая бабища Толика. Ее обвисший, волосатый зад оттопырен, и над ним активно пыхтит какой-то парень – лысый, худой, загорелый. Его лица не видно. Как и ее. Они так заняты совокуплением, что не замечают нашего прихода. Бабища периодически то ревет, то всхлипывает, но она явно не против того, что с ней делают. Парень стоит, изогнувшись, и со всего размаха вставляет в ее заросшее волосами половое отверстие член. Рядом валяются три бутылки от неопределенного вида напитков – две пустые, одна – частично наполненная. Меня мутит так сильно, что я вынужден отвернуться и прикрыть нос, чтобы хотя бы не стошнить прямо в прихожей. По квартире распространен сладковатый запашок гнили. Жора качает головой и начинает отступать. Я с радостью поддерживаю его.
До того, как сесть в машину, мы молчим. Уже закрыв за собой дверь, я ощущаю себя немного спокойнее, и желудок перестает требовать выслушать его мнение.
- Это… - Жора прерывается; видно, что даже его былое безразличие ко всему не устояло перед этой сценой. – В общем… Это Саша.
- Кто?
- Брата Толика зовут… - вздыхает. – Блядь, его зовут Саша. И это…
Дальше нечего сказать. Я бы тоже не стал больше никак это комментировать.
Мы отъезжаем от дома, делаем круг вокруг соседнего и останавливаемся.
- Выйдем, - заявляет Жора и выходит из машины.
Я не против. Достаю сигареты и закуриваю. Он делает то же самое. Молчит. Обходит «волгу» и опирается о багажник, почти садится на него. Я становлюсь рядом. Когда-то, я имел честь присутствовать на похоронах одного знакомого в Питере. На Южном кладбище. Меня попросили прийти, как близкого. Хотя я таковым и не был. После церемонии я прошелся по территории кладбища, и на одном из участков обратил внимание на интересную закономерность. Я прошел мимо немалого числа памятников и посчитал возраст каждого из парней, похороненных под ними. Парни – все, как один, молодые, от двадцати трех до тридцати. Похоронены в первой половине девяностых. Как ни называй – бандиты или жертвы бандитов – суть не изменится. Молодые. Рисковые. Бессмысленно потерявшие единственное, что не купишь ни за какие деньги.
Почему-то мне хочется рассказать об этом Жоре, но находятся причины, по которым я этого не делаю, а вместо этого бормочу что-то несвязное.
- А? – словно просыпается от моего бормотания Жора.
- Странные дни, говорю.
Молчит. Ни один мускул на лице не шевелится.
- Выходные? – ощущаю себя идиотом с этим вопросительным тоном.
Молчит. Через полминуты добавляю.
- Может, это просто я так вовремя приехал…
- Думаешь, здесь хоть что-то меняется? – Жора нервным рывком отводит сигарету от лица. – Здесь постоянно одно и то же. Каждый, блядь, божий день кто-то творит какое-то дерьмо. И живет этим. И радуется. И желаний, кроме как свалить отсюда, у меня нет. Даже трахаться уже неохота здесь. И пить. И гулять. Ничего. Только бы свалить.