Так уж вышло: первые гематомы Рыжий увидел не на себе, а на лице своей матери.
Сейчас он помнит всё кадрами, потому что тогда глаза слезились, потому что тогда было страшно — запомнить всё, значило бы просто сойти с ума, — но в башке всё равно отложился этот отчаянный, застывший ужас. Этот выгладывающий суставы страх. Эта животная злость и чувство полного, тотального бессилия.
Воспоминания смазанные, как сон. Очень нечёткий и мутный сон, после которого остаётся тяжёлое давление на корне языка и прохладные, влажные пальцы.
Рыжий уже давно не пацан, которому можно дать оплеуху. Который полетит лбом в пол, если приложить с достаточной силой.
Рыжий взрослый.
Он попадает в Клетку почти случайно, и Чжо в тот же день обращает на него внимание — чистое везение.
Только потому, что в партнёры ему случайно достаётся человек, так сильно похожий на его, Рыжего, отца. Только потому, что через полторы минуты боя этот человек захлёбывается кровавыми соплями, цепляется пальцами за прутья, дышит открытым ртом, из которого течёт прямо на скользкий пол, а Рыжий вытирает разбитым кулаком кровь из носа и снова шагает вперёд. Чтобы добить.
Только потому, что Чжо, если честно, не видел такого дерьма в своей клетке уже лет шесть, бой приходится остановить. Публика орёт так, что дрожат решетки.
Чуть позже Чжо отводит Рыжего в свою подсобку, усаживает на стул, открывает холодильник. Достаёт покрытую изморозью бутылку воды и говорит:
— Приложи. Кровь остановить.
Потом опирается задницей о стол и долго смотрит.
Рыжий прижимает бутылку к носу, зыркает в ответ волчьими глазами. Конденсат тут же окрашивается бурым: стекает по пластиковым стенкам, по пальцам, по острому локтю. Капает на пол.
Чжо спрашивает:
— Сколько тебе лет?
Рыжий влажно шмыгает носом. У него начинает слегка заплывать глаз.
— Какая разница?
— Понравился ты мне.
Рыжий снова шмыгает. Смотрит безо всякого выражения, но от взгляда блестящих золотом глаз почему-то становится стыло. Как будто в зоопарке через решетку встретился взглядом с волком.
— Я, — говорит, — не по этим делам, дядя.
Чжо запрокидывает голову и искренне ржёт.
Неясно — он удивлён, восхищён или просто не знает, что на эту хрень можно ответить. Когда он снова встречается взглядом с глазами Рыжего, рассчитывает увидеть ответную улыбку или хотя бы какое-то выражение лица. Но Рыжий замороженный, как бутылка в его руках — и тоже набит колким льдом под завязку.
Тогда Чжо отталкивается от столешницы и идёт к сейфу.
Комната небольшая — раньше здесь была подсобка какой-то дерьмовой обанкротившейся прачечной. Ни одного окна, старые обои, выжженные и пропитанные запахом отбеливателя, слишком тусклые лампы, как в допросной. За железной дверью — зал с клеткой. Человек на сорок.
Чжо не закрывает сейф: выкладывает на стол пачку купюр и отсчитывает семь десяток. Остальное забрасывает обратно в железную глотку и захлопывает тяжёлую дверцу. Говорит куда-то в сторону:
— Я бы предложил тебе присоединиться к команде моих парней. Как смотришь на это?
— Я несовершеннолетний.
— Тогда официального трудоустройства не обещаю, — усмехается Чжо. Возвращается к Рыжему и снова опирается задницей о стол напротив него. Наклоняется, протягивает деньги.
— Твоё. Заработал.
Рыжий смотрит на купюры. Переводит тяжёлый взгляд на Чжо.
— Я вычел процент, — говорит тот, помахивая пачкой. — Тридцать мне — семьдесят тебе. Так тут дела и делаются.
— Вот так просто?
Чжо скользит взглядом по фиолетовому фингалу, по кровавой каше, стекающей по руке Рыжего, по разбитому носу. Возвращается к блестящим глазам и кивает:
— Вот так просто.
Рыжий думает не больше пяти секунд. Тут не о чем думать.
Протягивает руку, берёт юани. Сжимает их в ободранных пальцах. И завязывается в этом дерьме на два года.
За это время пятёрка на мобильном Рыжего подгребает под быстрый набор номер Чжо, а подсобка расширяется. Здесь появляется новый сейф, новый мягкий стул на колесах, новый стол. Новые люминисцентные лампы на потолке, которые режут светом глаза. Новые обои. Исчезает запах старого порошка и плохо выстиранных вещей. Появляется человек-дышащий-как-бульдог в обтягивающей чёрной футболке. Чжо называет его «секьюрити» — скорее всего, просто забывает имя.
Здесь меняется всё, кроме его дебильной зелёной бейсболки. Рыжий в душе не ебёт, сколько Чжо лет, но ему кажется, что этого парня даже в гроб положат с этой херней на башке.
На бейсболку, если честно, насрать — Чжо не задаёт лишних вопросов, у него чёткий расчёт за каждый бой, у него всё кристально чисто, даже когда он отваливает местной патрульной службе безопасности по конверту, чтобы не подгребали к Клетке. Вы не мешаете нам, мы не мешаем вам.
Они тоже в этом заинтересованы. Никакой полиции не нужны враги среди уличных бойцов. Никакой полиции не нужны недовольные клиенты при деньгах, у которых есть свои маленькие слабости — они любят смотреть на грязные драки.
Многих богатых уёбков влечёт к грязи. Посетители Клетки — не исключение.
Здесь всё проходит кроваво, но тихо. У Рыжего очень сильные подозрения на счёт того, что у Чжо есть своя крыша. Слишком он молодая и бесстрашная скотина: размашисто жмёт руку копам и посылает нахуй неугодных бойцов, даже если они в четыре раза его шире.
Никто и ни разу не рвался начистить Чжо ебальник.
Но в эти дела Рыжий не лезет. Подноготная Чжо и Клетки — последнее, что интересует Рыжего. Пока ему платят бабки, он готов таскаться сюда хоть каждый день и молчать обо всём, что здесь увидит. А видел он только однажды.
Вышло случайно. Приехал значительно раньше положенного времени и столкнулся в дверях в (тогда ещё) подсобку Чжо с высоченным мужиком в чёрном костюме под галстук. Рожа каменная, глаза тёмные, мёртвые. Они замерли друг напротив друга. Рыжий почти почувствовал, как дрогнули волосы на затылке — тяжёлый взгляд прострелил башку насквозь.
Запомнил. Считал, как чип.
Рыжему это говно на фиг не нужно — он сделал шаг назад и пропустил мужика в зал. Тот, не оборачиваясь, проскользнул мимо и, пройдя между длинных железных лавок, вышел на улицу. Через несколько секунд снаружи глухо зарычал мотор и мягко зашуршали шины. Водитель, видимо, ждал.
Чжо, который уже стоял, оперевшись плечом о проём двери в подсобку, насмешливо фыркнул. Покачал головой, глядя на обалдевшего Рыжего. Сказал:
— Забудь.
И Рыжий забыл. Подноготная Чжо и Клетки — последнее, что его когда-либо заинтересует.
— Говорю же, я просто забыла выпить таблетку. Немного устала. Уже всё в порядке!
Рыжий затягивает шнурки и кивает, соглашаясь со словами Пейджи. Да, да, забыла выпить таблетку. Немного устала. Да, уже всё в порядке. Конечно. Как скажешь. Бывает.
Он берёт с пола рабочую сумку и закидывает на плечо. Говорит:
— Хорошо, — и коротко целует её в щёку. — Но на работу ты всё равно не пойдёшь. Пока.
Пейджи всплёскивает руками.
— Я не смогу всегда оставаться дома!
— Значит, тебе придётся постараться, — жёстко говорит он, берясь за ручку двери. — И остаться дома сегодня.
— Мы не можем себе этого позволить, — отвечает она таким тоном, как будто Рыжему это неизвестно без её слов. — Нам нужно оплачивать счета.
Им нужно оплачивать счета. Им нужно купить таблетки. Им нужно хренову тучу всего, но Рыжий качает головой и говорит:
— Сегодня у тебя выходной. Я сам разберусь с жиробасом. Отдохни.
— Господи, милый, — озабоченно хмурится она, прижимая руки к груди, — прошу тебя, проявляй уважение к Чину Ко. Мы работаем в его заведении, он платит нам деньги.
Рыжий закатывает глаза и открывает дверь.
— Это не делает его меньшим жиробасом. Отдохни, мам. И держи телефон под рукой.
Взгляд Пейджи смягчается.
— Я в порядке, — повторяет она. Понимает, что это бесполезно, и всё равно повторяет.
— Просто отдохни, — бросает он через плечо, сбегая по ступенькам веранды.
— Ты только вернулся из школы, тебе тоже нужно отдыхать, — кричит она ему вслед. — А не бежать на работу!
Он коротко машет ей рукой.
Он максимально не обеспокоен.
Он прикладывает все силы, чтобы показать, насколько у них всё в порядке. Как будто вчера она не смотрела на него перепуганными глазами, пытаясь вспомнить, где в их кухне стоят грёбаные чашки. Как будто Рыжий целую ночь не провёл за компьютером, изучая медицинские сайты, после прочтения которых хотелось выйти на улицу и завыть под мигающим ночным светофором.
Да, проблемы с памятью начались ещё год назад, врач выписал какое-то стимулирующее дерьмо, покупка которого повлекла за собой работу Рыжего в «Тао-Тао». Врач попался стрёмный: разговаривал с Пейджи, как с умственно отсталой.
Как будто на стуле перед ним сидел пятилетний ребёнок.
Побольше расслабляться. Поменьше нервничать. Всё будет хорошо, нужно позволить голове отдыхать, Мо Пейджи. Вы же умная женщина. Сколько часов в сутки вы спите? Четыре — крайне мало. Нужно как минимум в два раза больше. Продолжительный стресс и хроническая усталость вызывает нарушение нервной системы. Вы ударялись головой? Височная или затылочная доли страдали за последний год? Вы знаете, что у вас повышенное внутричерепное давление? А какова обстановка в семье? Рекомендовал бы вам сделать МРТ головного мозга, процедура дорогостоящая, но обезопасит вас от неожиданных…
За всё это высказанное дерьмо и за курс стимулирующих таблеток они вывалили весь запас отложенных средств, который удалось найти дома. Весь.
— Разве можно так? — шептала Пейджи сквозь прижатые к губам пальцы.
Можно.
Потому что после курса действительно становится легче. Врач — дятел, но таблетки работают. Таблетки помогают.
И теперь накатывает острый стыд, ведь на время Рыжий действительно почти забывает, почему он работает в «Тао-Тао». Забегаловка настолько легко становится частью его жизни, что на какой-то момент перестаёт ассоциироваться с болезнью Пейджи.
Мало того: ещё немного, и начала бы ассоциироваться с другим, абсолютно лишним в этом долбаном уравнении человеком. Но.
Вчерашний день заставляет вспомнить.
Вздёргивает за шкирку и прикладывает о реальность, потому что Пейджи, блядь, забывает, где стоят чашки, и это уже не шутки. Такого нормальные люди не забывают.
Можно забыть, куда ты засунул пульт, можно забыть зарядить мобилу или купить молоко, хотя выходил за молоком. Можно забыть, как зовут нового соседа, но не расположение шкафа с посудой, который не двигали с места уже лет девять. Последняя перестановка у них на кухне случилась в 2006-м, когда кухонную трубу прорвало — пришлось передвигать практически всю мебель.
И это, сука, давненько, чтобы путаться сейчас.
Рыжий сильно стискивает зубами сигарету, шарит по карманам и думает, что, наверное, когда-нибудь эта ебучая кнопка, на которую увлечённо жмёт кто-то там, наверху, чтобы посмотреть: на сколько же ещё Рыжего хватит?! — наверное, она когда-нибудь сломается. Будет хуёво, если нет.
Если нет, Рыжий за себя не отвечает.
У него терпение железное, но не вечное. Потому что ничего вечного, блядь, не существует. Ещё и спички дома оставил.
Ни хрена у Рыжего не может быть нормально. Он чувствует, что сейчас сплюнет неподожженной сигаретой в урну, развернётся и въебёт кулаком по стеклянной автобусной остановке. Он почти видит, как от грохота шарахается в сторону миловидная бабуля в широкополой шляпе, стоящая рядом. Как вскрикивает проезжающая на велосипеде девушка. Как заливается лаем болонка на поводке.
И, точно, от этого стало бы легче. На минуту, на полминуты. Стало бы.
Иногда ему кажется, что он балансирует на очень тонкой границе — стоит только немного, самую малость пошатнуться вперёд, и всё. Сорвёшься, полетишь. Будешь ловить ртом летящий в ебало воздух, а потом шваркнешься о дно, чвахнешь, как лопнувший пакет с киселём. Превратишься в перемолотый фарш, и никто о тебе не вспомнит.
Ни одна сука.
…первый звонок от Хэ Тяня поступает в девятом часу вечера. Рыжий как раз принимает заказ у восьмого столика, когда в кармане начинает вибрировать и разрываться писком мобильный.
«Мама», — думает он.
Мысль резкая, как будто кто-то ткнул пальцем в ожог.
Дамочка, заказавшая суп с мясными шариками, недовольно морщится, косится на его карман. Рыжий торопливо извиняется. Широким шагом идёт в кухню, достаёт мобильный. Видит на экране мигающее «мудило» и почти рычит от острой вспышки бешенства.
Проводит по экрану, сбрасывает звонок.
Ещё, блядь, не хватало. Совсем шизанулся — звонить в рабочее время.
Рыжий отключает звук, суёт телефон обратно в карман. Резко вырывает из блокнота последний лист и припечатывает его всей ладонью к железной полке, за которой безостановочно передвигаются повара, шкварчат маслом фритюры и гудят вытяжки. Над плитой поднимается дым — снова что-то горит.
— Суп с тефтелями и фри, — рявкает он.
И прежде, чем успевает шагнуть обратно в зал, телефон в кармане снова жужжит. На этот раз беззвучно, но ощутимо.
— С-сука, — шипит Рыжий сквозь зубы.
Лезет в карман. «мудило» вызывает.
Рыжий в два шага оказывается в подсобке, пихает дверь плечом так, что косточку пробивает болью. После боя с Трипом любую часть его тела пробивает пекущей болью, если двигаться неосторожно. Но сейчас на осторожность тупо не хватает терпения. Он почти вываливается на служебную площадку «Тао-Тао», зло сжимает рукой мобильный.
— Ты ебанулся? — рычит Рыжий прежде, чем слышит из динамика приглушённые басы. — Я, блядь, занят.
— Ты ещё на работе? — после короткой, долбящей музыкой, паузы, спрашивает Хэ Тянь.
— Да.
— Ты же сегодня до восьми.
— Я сегодня вышел в двойную смену, ясно?
— Зачем?
Рыжий сжимает губы и шумно вздыхает.
Он держался целый день. Целый ебучий день ему удавалось держать себя в руках. После бессонной ночи — это настоящее достижение, что он до сих пор никого не убил. После кошмарного вчерашнего вечера. После того, как сегодня утром Йонг подловил его в квартале от школы, и им пришлось идти вместе: Рыжий выслушивал жалобы Йонга на его придурочную сестрицу, на которую ему, Рыжему, абсолютно плевать. Выслушивать восторги по поводу какой-то там галимой тусовки местного тусовщика. Выслушивать тонны лишней информации.
После очередного дня, когда Хэ Тянь пас его взглядом на каждой перемене, раздражая, вызывая зуд во всём теле (хотелось чесать щёки, уши, спину и не вспоминать, не вспоминать, как подался к нему лицом вчера вечером, не вспоминать, как Хэ Тяню от него крышу рвёт). Пас, но не подходил, ни слова не говорил. Рыжему даже показалось, что Хэ Тяню было неловко (если в этой Вселенной такое словосочетание — смущённый Хэ Тянь — имеет право на существование), или он просто по привычке заёбывал Рыжего, потому что знал, знал, как сильно это выводит его из себя.
И сейчас, сейчас он чувствовал себя так, словно над носками кед застыла бездонная пропасть, а мягкая рука гладит его между лопаток. Ещё немного — и подтолкнёт. Шагай, мол. Позволь себе сорваться.
Этому нужен выход.
Но не успевает: голос Хэ Тяня прорывается сквозь долбёжку музыки и смех на фоне. Там девки. Слышны чьи-то выкрики, что-то, отдалённо похожее на «пей! пей! пей!».
— Хочешь, я приеду? — спрашивает он.
Видимо, понял, что на первый вопрос ответа не дождётся.
Рыжий молча опирается спиной о стену и поднимает голову, глядя на темнеющее небо. Твою мать, думает он, глядя, как птица срывается с осеннего клёна и в три взмаха крыла поднимается так высоко, что её уже не видно.
Нет ни одной адекватной причины, почему я ещё не положил трубку.
— Прости, я знаю, тут шумно, — с негромким смешком говорит Хэ Тянь. У него странная, игривая, насмешливая интонация. Как будто он… расслаблен. Что за хрень?
Шум немного, самую малость, отдаляется, как будто Хэ Тянь делает несколько шагов в сторону. Это не сильно помогает, Рыжий чувствует желание устало закрыть глаза.