— Что я говорил тебе, блядь, о «Гуане».
Хэ Тянь смотрит как-то странно. Так, как ещё не смотрел. С напряжением, нарастающей злостью, лёгким непониманием, а потом — и это самое стрёмное — с пониманием таким огромным, что взгляд этот становится дерущим. До самого мяса. Он подаётся вперёд, обхватывает его лицо ладонями. Сильно, почти грубо. Высвободиться можно, только свернув себе шею.
И нихуя он не пьяный, потому что больше его не качает, не пошатывает. Даже в выдыхающих губах запаха алкоголя почти не осталось:
— Не было никакой помады, придурок.
Рыжий шумно дышит носом. Ему больно в том месте, где Трип вчера оставил ссадину, чуть выше скулы, как раз там, где сжимаются пальцы Хэ Тяня. Но он скорее сдохнет, чем скажет.
— Не было, понял?
— До одного места мне твои похождения, — еле слышно отвечает Рыжий. — Пусти. Иначе я так въебу тебе, что…
— Давай, въеби! — выпаливает Хэ Тянь, резко отпуская его лицо и разводя руки в стороны. Так резко, что Рыжему приходится сделать шаг назад. — Въеби, ну. Хотя бы раз, давай. Может, попустит, наконец.
Попустит, как же.
Его это даже не трогает. Ему насрать. Так насрать, как не было никогда в жизни. Так насрать, что Рыжий громко фыркает. Кривит губы, делает широкий шаг вперёд. Выплёвывает:
— Иди ты. — Прямо в рожу. И добавляет, уже на ходу к лифту:
— Дебил, блядь. Башку свою лечи.
Башку лечи. Ебанутый. Какой же ты ебанутый, господи.
Сердце заполошно качает кровь, грудная клетка дрожит. Каждый шаг отдаётся в висках. И глаза — глаза печёт, как сука.
Рыжий скрежещет зубами, повторяет, почти орёт про себя: иди. Иди. ИДИ, уёбывай. Уёбывай отсюда быстрее. Уёбывай от него подальше. Спасайся, пока живой. Пока ещё не совсем поздно всю эту хрень обрубить. Уже не на корню, но можно ведь и под корень.
Под корень — в самый раз. Больно и глубоко, чтобы брызнуло густым, горячим. И вытекло до последней капли. Закончилось, наконец.
Ему кажется, что он видит, как Хэ Тянь сейчас зарывается руками в свои волосы, сжимает в кулаки и застывает, пробивает взглядом его спину. Он чувствует этот взгляд. Чувствует, как не хватает дыхания. И почему-то становится просто пиздец, как страшно. Он боится одного: что на этот раз снова, снова останется. В последний момент останется. Сделает тот самый шаг, который всей душой ненавидит делать и каждый раз делает. С разгону прыгнет на ебучие грабли, которые каждый раз пробивают его череп насквозь, а он снова и снова прёт по старой дорожке, потому что в упор не видит другой.
Что он не вернётся домой и не выдохнет с облегчением: всё. Теперь — точно.
Что он не вернёт свою жизнь больше никогда. Так и будет перебивать себе хребет в этой молотилке — раз за разом, с упорством кретина.
Чтобы всё закончилось нужно просто зайти в лифт и нажать на первый этаж. Нужно просто зайти в лифт.
Просто зайти.
И в тот момент, когда Рыжий открывает рот, чтобы сделать судорожный вдох горящей и сжатой глоткой, его вдруг волочит назад так, что дыхание слетает в ноль, как на долбаных горках в детстве.
Мастёрка ломко хрустит по шву, рукава больно впиваются в плечи. Кулак Хэ Тяня сжимает ткань с такой силой, как не сжимаются челюсти вцепившегося в мясо бульдога. Он тащит Рыжего назад, и тот даже не сразу понимает, что за спиной захлопывается дверь, что теперь они в студии, и знакомые голые стены почти валятся на него, а пол — ещё немного, и бросился бы в лицо.
Кровать. Ночник. Марево из кухни. Окна в пол.
Нет. Нет, нет, нет.
И он орёт:
— Нет! — так, что голос срывается.
Орёт:
— Пошёл ты нахуй! — так, что в голове разлетается писком, как будто отец снова замахнулся и ударил в висок тяжёлой ладонью. И ты снова беспомощный, можешь только исходить слезами и орать.
Рыжий слепо влетает в Хэ Тяня грудной клеткой, как птица — ударяется о решётку, на секунду забыв, что больше она не свободна. Он пытается продраться к двери, но Хэ Тянь перехватывает его за руки, за плечи. У него бледное, как у мертвеца, лицо.
Красная лампочка в башке начинает мигать так бешено, что Рыжего вот-вот вывернет.
Он отшатывается, напарывается на спинку дивана. Почти не замечает её. Сорванно выдыхает:
— Нет.
И Хэ Тянь застывает, как будто на стену натыкается. С поднятыми раскрытыми ладонями. Я сдаюсь, смотри. Я сдаюсь. Я не трогаю тебя.
— Если ты сейчас… клянусь, я… — Рыжий шумно, астматически задыхается. Перед глазами мутно, в носоглотке режет. — Я просто прикончу тебя нахуй.
Хэ Тянь опускает руки, они безвольно повисают вдоль тела. Грудная клетка работает тяжело и шумно, как заклинившие мехи. У него застывшие чёрные глаза — или так кажется из-за белых, как мел, скул — и голос совсем чужой. Совсем. Говорит:
— Дыши, ладно?
Рыжий жмурится. Он ненавидит его всем своим, блядь, существом. Хэ Тянь повторяет:
— Дыши. Носом.
И он дышит. Отсчитывает, как дебил, каждый вдох. Чувствует, как что-то влажным теплом скользит по щеке — так течёт кровь, когда разбивают бровь или лоб. Хэ Тянь осторожно протягивает руку и вытирает это пальцем. Руки у него — ледяные.
Удаётся насчитать пятнадцать вдохов. Дальше — каша. Потому что:
— Иди сюда.
Рыжий раздувает ноздри, сцепляет челюсти. Поднимает взгляд — картинка растекается, плывёт. Хэ Тянь не прёт танком, он еле прикасается кончиками пальцев. Смотрит прямо, в его глазах впервые появляется что-то безотчётное, как будто только что ему было невыносимо страшно. Или больно.
— Пожалуйста, — глухо говорит Хэ Тянь. — Иди сюда.
Как собаку, — тупо думает Рыжий, — выманивает. Чтобы пальнуть в башку.
И как-то так выходит, что в следующую секунду Рыжий прижимается лицом к его шее. Без выебонов, без лишних слов. Медленно восстанавливая дыхание. Закрывая глаза и чувствуя: в животе поднимается холодный, лихорадочный озноб, как бывает после нервяка или срыва.
Я больной, ловит он шизоидную мысль. Я, блядь, болен. И эта хуйня точно меня убьёт.
Хэ Тянь этих мыслей не слышит: гладит его всей ладонью по шее, скулой шелестит по уху. Дышит, касаясь кончиком носа стриженых волос. Почти укачивает в руках, а Рыжему даже не кажется, что это тупо. Что это неправильно. Рыжий слабо морщится, когда снова чувствует чужой, приторный душок, поднимает руку и упирается Хэ Тяню в плечо. Тот ослабляет обхват. Смотрит настороженно, неподвижно, в любую секунду готовый сделать шаг назад.
Отпустить.
— Сними его нахуй, — сипит Рыжий, глядя в сторону. — Или отойди от меня.
Хэ Тянь как будто в коматозе: не сразу понимает. Потом опускает глаза и смотрит на свой свитер. До него доходит. Медленно, но доходит. Рыжий сильно сжимает челюсти, когда Хэ Тянь заводит руки назад и тащит свитер со спины — вперёд. Тёмная ткань медленно открывает шлевки джинсов, лижет втянувшийся пресс, рёбра и изогнутые плечи. Кожа у Хэ Тяня светлая и такая тугая, что, кажется, не вышло бы даже в щепотку взять. Рыжий смотрит на всё это вскользь. Не может заставить себя посмотреть прямо.
Зато поднять голову и посмотреть в тёмные глаза — может.
— И больше не еби девок с такими галимыми духами. Это, блядь, не твой уровень.
Свитер летит куда-то к окну. Куда-то, где его запах исчезнет, испарится. Станет ненастоящим.
Хэ Тянь опускает руки и устало смотрит на Рыжего сверху вниз. От его тела идёт настоящий, гипнотический жар, и только теперь кажется, что идея попросить его снять свитер была так себе. Теперь собственная кожа зажигается от этой печи. Взгляд так и тянет опустить вниз. Воткнуться им в широкую грудь и прямые ключицы, в выпирающие крупными костьми плечи и свод рёбер, в линию пресса и узкую талию с подтянутыми боками. Идея — полная хрень. Точно. Рыжий безотчётно облизывает сухие губы, а потом просто отворачивает голову. Сверлит взглядом прозрачную створку на кухню.
— Это сестра Йонга.
Рыжий морщится:
— Что?
— Су. С ней мы пару раз потанцевали, — спокойно говорит Хэ Тянь. — Она крутилась вокруг, как шило. Думаю, её духами пропахла даже Ван.
Рыжий молчит. Это молчание то ли облегченное, то ли пристыженное. То ли просто молчание, у которого нет расшифровки и объяснения.
— Так что никакой помады не было. — Хэ Тянь протягивает руку и приподнимает подбородок Рыжего. Заставляет поднять глаза.
Повторяет:
— Не было вообще ничего. Услышал?
Рыжий кивает — услышал. Хэ Тянь кивает — хорошо. Спрашивает тихо:
— Есть хотя бы небольшой шанс, что я на пять минут отлучусь в душ, а когда вернусь, ты останешься здесь, а не сбежишь?
— Меня мать дома ждёт.
— Она знает, что ты со мной. Тем более, — неуверенная улыбка касается губ Хэ Тяня, — насколько я понял, у неё девичник. И ты обещал мне салат.
— Я ни хрена…
Он убирает руку и делает шаг назад.
Дефилирует до своего низкого, стильного комода с узкими выдвижными ящиками, предоставляя Рыжему смотреть на мягкие движения лопаток под кожей. А потом судорожно, заполошно отводить взгляд. Потому что, серьёзно, какого хуя?
Хэ Тянь выдвигает один из ящиков, достаёт футболку и говорит:
— Если что — я не запирал, дверь открыта. Можешь за собой просто захлопнуть.
Закидывает её на плечо и добавляет, проходя мимо:
— И ещё, если что. Миски для салатов — в верхнем ящике, возле вытяжки.
Он ведёт себя почти как обычно. Почти те же интонации, почти тот же взгляд. Словно не было всей этой херни три минуты назад. Словно их обоих не колотило дурниной. Словно нервный озноб не продирает под кожей Рыжего до сих пор.
Когда за Хэ Тянем закрывается дверь в ванную, Рыжий длинно выдыхает, пряча лицо в ладонях.
Что за пиздец, — думает он. — Что за пиздец. Что за пиздец. Что за пиздец.
Хэ Тянь — мастак брать себя в руки, и нужно знать его хотя бы немного, чтобы заметить, что ящик он не закрыл до конца, что движения его более скованные, чем обычно. Что взгляд отдаёт пекущей, как ссадина, болью, и слишком часто задерживается на лице.
Что полная херня, которая зависла над ними, как дамоклов меч, так и осталась полной хернёй.
Что они, оба, — две разные планеты, две разные галактики, которым нельзя — невозможно — даже близко друг к другу подлетать. А иначе — ебучий взрыв, вспышка, рождение сверхновой, но — смерть всему живому.
Их встречи больше похожи на захват крепости, после которого город лежит в руинах и не выживает никто.
Нужно знать Хэ Тяня хотя бы немного, чтобы видеть, в каком он сейчас вымораживающем ужасе, и чего ему стоит удерживать на лице эту маску счастливчика, парня я-потанцую-с-тобой-на-тусовке, парня из-нас-выйдет-крутая-команда, парня сегодня-мне-повезёт.
Нужно знать его хотя бы немного, чтобы понимать, что сейчас он выкрутит горячую воду, уткнётся лбом в мокрый кафель, постоит так, а потом ебанёт о стену кулаком — раз или два, или три. Закусит резцами костяшку пальца. Зажмурится. Позволит себе задрожать. А потом вернётся сюда с мокрыми волосами и в мокрой майке, похабно улыбнётся углом рта и вывалит что-то о: спорим, ты запал на мой шикарный пресс? Могу разрешить потрогать, только для тебя.
Рыжий не хочет его знать, но уже знает, возможно, лучше, чем все вокруг. И не понимает, как это произошло.
Он поднимает голову и сверлит взглядом входную дверь.
Рыжий не хочет его знать. Хочет, чтоб он исчез. Хочет ту хрень из «Людей в чёрном», чтоб на счёт раз-два-три забыть всё-превсё, и снова стать нормальным, к чёртовой матери, человеком, который сможет послать происходящее к хуям, сжечь этот мост и шагать вперёд — или идти на дно.
Но у него нет этой хрени из «Людей в чёрном». У него нет ни фига даже приблизительно похожего.
Поэтому Рыжий отталкивается от диванной спинки, несколько секунд стоит, сжимая пальцы в кулак, и молча идёт в прихожую. Останавливается у самой двери. Думает: не нужно. Не делай этого.
А потом протягивает руку и с тихим щелчком запирает входной замок.
дельта Дракона
Название звезды: Надус II. Перевод с арабского: второй узел петли
Готовка всегда успокаивает его.
То, что мать называет трудолюбием, для Рыжего — отличный способ отвлечься. Нож в руках послушнее, когда работаешь им бездумно — эта мысль иногда становится пугающей, потому что иногда случается представлять, как сложилась бы его жизнь, если бы в нём были задатки какого-нибудь садиста или маньяка. Рыжий с лёгким холодом в сердце представляет, как выходит на ночную охоту, чтобы прирезать одного или двух бездомных, бросить их истекать кровью на грязных картонках. Хорошо, что в нём этого нет. Кого-то это может удивить, но Рыжий не из тех ребят, которые попадают в сводку криминальных новостей.
Ножи на этой кухне — как на подбор. С крепкой, тяжёлой ручкой и таким же крепким, уверенным лезвием. В подставке их семь — все разного размера. Для мяса, для хлеба, для рыбы, для масла…
Нахуя ему столько ножей, если он даже готовить не умеет? — крутится в голове дурацкая мысль, пока Рыжий открывает верхний ящик около вытяжки и достаёт салатную миску.
Нахуя ему столько продуктов, если мусорник забит упаковками от лапши быстрого приготовления и коробками ресторанной доставки? — крутится в голове, пока Рыжий моет огурцы и в несколько движений снимает свежую шкурку.
Он думает о чём угодно, чтобы не думать о том, почему он остался здесь. Он думает, почему в студии, прямо у кровати, до сих пор стоят аккуратной башней четыре картонных ящика, как будто у мажорчика никак руки не доходят распаковать их. Как будто он на днях переехал, а не жил здесь как минимум полгода. Думает: почему здесь так пусто?
Кровать, диван, телевизор. Прикроватная тумбочка, книжный шкаф, ночник. Студия будто неживая — ни одного ебучего цветка в горшке, ни одной фотографии, ни одного намёка на то, что у человека, живущего здесь, есть семья. Есть кто-то ещё, кроме него самого. Рыжий не спец, но что-то подсказывает ему, что это не хороший знак.
Огурец уже мелко накрошен в салатник, Рыжий как раз заканчивает с сыром — нарезает его крупным кубом, — когда руки застывают на полпути к миске.
Неизвестно, как это объяснить и в чём именно дело, то ли в нём самом, то ли в Хэ Тяне. Просто в один момент это происходит: воздух начинает заряжаться.
Превращается в кисель. Густеет.
Затылок стягивает мурашками, спинной мозг даёт Рыжему напряжённую команду: будь осторожен. Не подставляй спину. Обернись. Так срабатывают датчики в современных машинах — механический писк предупредит вас, что если не прекратить сдавать назад, под вашими колёсами сейчас окажется собака.
Рыжий продолжает механически нарезать сыр, не оборачиваясь и не реагируя. А взгляд Хэ Тяня — по лопаткам, по шее, по затылку — скользит, гуляет снизу вверх и обратно.
Не оборачивайся. Не смотри. Не реагируй.
Только нож громче стучит о доску.
— Закончу и свалю, — зачем-то бросает Рыжий, обращаясь к столешнице.
Говорит нейтрально, негромко, но знает, точно знает, что Хэ Тянь слышит, потому что воздух опять начинает дрожать электричеством, потому что он, Хэ Тянь, подходит ближе. Останавливается за спиной.
Тук. Тук. Тук. Тук. Кубы сыра становятся всё мельче. Носа касается запах чайного дерева — теперь ясно, где очаг этого запаха, который сопровождает Хэ Тяня повсюду. Вот, чем пахнет, когда он оказывается настолько близко. Гель для душа. И сейчас он принимает Рыжего в своё тёплое облако, как в трясину затягивает. Никакого шанса выбраться, отойти — впереди только кухонная стойка.
Рыжий стискивает зубы, потому что чувствует лёгкое дыхание на своём загривке. Как раз в том месте, где воротник футболки ложится на выступающий седьмой позвонок. От судорожной мысли: только посмей, — пальцы на ручке ножа сжимаются сильнее. Тук-тук-тук-тук-тук.
— Спасибо, — шепчет Хэ Тянь, и так хорошо слышна его улыбка. Она почти скользит по затылку вместе с дыханием, вместе с этим шёпотом, который пробирается прямо в позвоночник, сочится в рёбра и дрожью сжимает сердце.