Рыжий закрывает глаза.
Зачем ты делаешь это. Зачем ты делаешь это. Зачем ты делаешь это?!
Хочется развернуться, заорать, замахнуться кулаком. Оттолкнуть. Но он не может пошевелиться, потому что между ними нечто настолько хрупкое, что страшно даже выдохнуть затаённый в лёгких воздух. Страшно разбить этот момент, хотя Рыжий понятия не имеет, что он означает и как его расшифровать.
Но в следующую секунду — как будто окно открывают в переполненной паром комнате, — Рыжего отпускает, окатывает прохладным воздухом по горячей коже, он снова может делать вдохи. Потому что Хэ Тяня рядом уже нет.
Хэ Тянь уже хватает из корзинки на столе яблоко и подкидывает в воздух. Ловит с громким хлопком. Скользит к холодильнику — Рыжий видит краем глаза, — открывает дверцу, достаёт что-то. Присасывается к ягодному соку, прямо к горлышку.
Отвратительно.
— Свинья, — бросает он, просто чтобы не повисала эта стрёмная пауза после того, как минуту назад Рыжему жаром окатывало живот и голову. Просто чтобы перечеркнуть свой взгляд, который прилип к острому кадыку, движущемуся в такт глоткам.
— О-о, — умилённо протягивает Хэ Тянь, закручивая коробку крышкой. У него ещё влажные волосы, заведённые назад. Только пара острых, подсыхающих прядей пересекают лоб. — Тебя раздражает, когда пьют из пакета?
Меня раздражаешь ты, думает Рыжий, но только колючий взгляд бросает, и Хэ Тянь улыбается — во весь рот. С хрустом откусывает своё яблоко и закрывает холодильник.
— Может, ты и чай из чайника глушишь, — бурчит Рыжий, прочистив горло. — Кто тебя, идиота, знает.
— Идиота, — тихо дразнит Хэ Тянь. Он подходит сбоку, опирается поясницей о столешницу, продолжает жевать своё хрустящее яблоко. От его улыбки спину опять пробирает горячей дрожью.
Рыжий поднимает голову, глядя ему в глаза. Повторяет:
— Жрать из коробки — по-свински.
— Говоришь, как твоя мама, — Хэ Тянь наклоняется вперёд, почти касаясь Рыжего рукавом свежей домашней футболки. — Это так мило.
Теперь в его дыхании ощущается — совсем лёгкий, еле заметный, но всё же, — оставшийся запах сладкого алкоголя. Конечно. Вот и причина, почему этот звезданутый выглядит таким по-дурацки счастливым.
Рыжий раздражённо фыркает.
Отворачивается и ссыпает сыр в миску. Протягивает руку за помидором, кладёт его на разделочную доску. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Хэ Тянь молча откладывает яблоко, смотрит на руки Рыжего. Задумчиво жуёт. Рыжий снова бросает на него хмурый взгляд и не может заставить себя отключиться от его присутствия.
— Тебе по приколу тут стоять? Думаешь, я твои понтовые ножи спизжу? Иди вон, сядь. Посиди, я не знаю. Телек вруби.
Хэ Тянь усмехается, выдыхает через нос. Бросает на Рыжего насмешливый взгляд, не поднимая головы, и продолжает наблюдать, как руки Рыжего вырезают из помидоров зелёную галочку, как снимают тонкую шкурку, как прозрачный сок вперемешку с прозрачными косточками выливается на доску.
— Кто тебя учил этому? — спрашивает он через пару минут.
Хочется ответить: нужно быть дауном, чтобы не уметь нарезать овощи.
Но Рыжий молча сжимает губы, прочищает горло. Контролирует своё дыхание. Начинает мысленно считать. Так он игнорирует Хэ Тяня. Так проще делать вид, что его вообще не существует.
— Пейджи, да? А отец что?
Рыжий поднимает руку и запястьем чешет кончик носа. Получается больно. Тема отца — табу. Так было всегда. Так будет всегда. Отец — слишком глубокая рана, которую ни одна сволочь не удосужилась зашить, зато каждый пытался ткнуть в неё пальцем.
— Совсем ты закрытый, да? — Хэ Тянь подбирается ещё чуть ближе, легко бодает его в плечо, опираясь рукой о стол. — Тайна за семью печатями. Ящик Пандоры.
— Ты дурак?
Хэ Тянь смотрит на него прищуренно — снизу вверх, — уткнувшись острым подбородком в плечо. Взгляд спокойный и чёткий, только слегка плывёт, передвигаясь от глаз — к скулам, от скул — к подбородку. К губам. Конечно, опять залипает на шраме. Потом моргает и возвращается своими обдолбанными чёрными дырами к глазам Рыжего.
Говорит совсем тихо:
— Ты красивый.
И на секунду кажется, что кто-то взял Рыжего за затылок и приложил башкой о стол, потому что в ушах после этих слов яростно, контужено звенит.
Бухой мудак. Пидор. Уёбище.
— Заткнись, — выдавливает Рыжий и резко отворачивается. Снова берётся за доску. Дрожащей рукой измельчает оставшуюся половину помидора.
Туктуктуктук.
Хэ Тянь понятия не имеет, какая мясорубка сейчас жужжит у него в грудине, он коротко смеётся — но быстро прекращает. Легко притирается подбородком и глухо шепчет:
— У меня от одного взгляда на тебя мурашки по всему телу.
Сука.
Рыжий бросает нож. Впивается пальцами в столешницу, шумно дышит носом. Отворачивает голову.
Что ж ты плечо своё не убираешь, а? — исходит ядом внутренний голос и он отчаянно орёт про себя: заткнись! Заткнись, пожалуйста, нахуй.
Но подбородок Хэ Тяня уже исчезает сам, выворачиваться не приходится. Эта гнида может быть сколько угодно наглой и самодовольной, но он никогда не берёт за горло. Не берёт измором.
— Да ладно, — говорит со смесью насмешки и недоверия. — Ни одна из твоих девчонок не говорила тебе этого?
Рыжему кажется, что он сейчас пережуёт собственные зубы. Или что они просто треснут и посыпятся изо рта. Бросает в сторону резкое:
— Нет.
— Почему?
Рыжий молчит, так что Хэ Тянь берёт его за плечо и тянет на себя. Хочет вернуть себе его глаза, но Рыжий дёргается. С силой бьёт по рукам. Делает шаг к нему и выпаливает в лицо:
— Потому что не было у меня девчонки! Понял, козлина?
Хэ Тянь на секунду застывает.
Смотрит, как будто Рыжий сообщил, что каждые выходные он выгуливает в парке мамин пульверизатор. Что-то в его выражении лица меняется настолько незаметно, настолько неуловимо, что сложно понять: что это вообще за выражение такое.
Рыжий резко выдыхает, слегка скаля зубы. Это было бы похоже на смешок, но не в этом случае. Сейчас он просто надеется, что его лицо не пылает так же сильно, как кончики ушей.
— Оборжаться, да? — он пихает Хэ Тяня в плечи — тот упирается задницей о столешницу, поэтому просто слегка отклоняется назад. — Да чё ты, давай. Посмейся. Тебе же в кайф. Ну?!
Улыбка окончательно пропадает с лица Хэ Тяня. Он слегка сводит брови, смотрит внимательно. Иногда на него находит: он сканирует Рыжего этим взглядом, как будто взламывает сейфы в его мозгах, один за другим. И самое стрёмное — неизвестно, что он пытается найти. Неизвестно, что находит.
К какому бы идиотскому выводу ни пришёл этот придурок, вываливает он вполне осмысленно, как будто в его голове только что сложилась сложная мозаика:
— Значит, тогда… это был твой первый поцелуй?
Сердце Рыжего в тихом ужасе останавливается.
— Что? — выдыхает он, кривя рожу. И, слишком громко:
— Чё ты несёшь?
Хэ Тянь смотрит в глаза. Тем взглядом, от которого хочется отвернуться. Сбежать. Потому что он смотрит и что-то видит. Смотрит и что-то соотносит в своей тупой башке.
— Это было впервые. Когда ты поцеловал меня. — И теперь это даже не вопрос, прямая констатация.
Рыжий заставляет себя дышать — воздух в лёгких дрожит. Рычит:
— Я не целовал тебя.
— Странно. Было очень похоже, особенно когда…
Он делает резкий шаг назад. Предостерегающе наклоняет голову. Привычно бычит.
— Завались.
Серьёзно, хватит.
С него, бля, хватит. Всё это дерьмо только топит их, топит их обоих. Неведомые ебучие силы просто швырнули их в Великий канал, привязав бетонную плиту к ногам, и: гребите, ребята. Удачи, ребята. Счастливо оставаться.
А они, блядь, не плывут, они тонут. Даже с такой хернёй не справляются. Куда им.
— Короче, — коротко говорит Рыжий. Ударяет рукой по бедру, плашмя. — Автобус последний проебать не хочу — пешком уже находился. Салат готов, если чё. Маслом сам заправишь, не развалишься.
Хэ Тянь молча следит за ним взглядом, не двигается, только складывает руки на груди. Всё это по-идиотски, каждая их встреча напоминает плёнку, которую не шибко умный парень ставит на проигрыш снова и снова, и снова, и снова. Повтор, повтор, повтор. Навязчивая мелодия без слов. А иногда слов так много, что нормальному человеку не разобрать.
Рыжий замирает, оборачивается у двери в кухню. У него почему-то сжаты кулаки. Хэ Тянь приклеен к нему взглядом, будто запрограммирован. Наверно, даже если между ними будет пара сотен стен, его зрачки будут двигаться за Рыжим, как стрелка компаса.
Вечная погоня за севером.
— Выкинь уже свой мусор из головы, мажорчик, — говорит через плечо, и получается как-то устало, кисло. Хотелось иначе — уверенно, насмешливо. Ударить словами.
Хотелось сказать: не ввязывайся. Не лезь. Тут грязно — замараешь свою белую обувку. Грей жопу на своём Олимпе, горя не знай.
Хотелось много чего. Только вот…
— У меня есть диван, — говорит Хэ Тянь.
Без интонации, ни на что особенно не рассчитывая. Как будто обращаясь к самому себе. Как будто он уже остался здесь один. Как будто бросает эту дежурную фразу какой-нибудь левой девке, которая напросилась к нему в гости после школы, а теперь неловко выставлять её — ночь на дворе.
Рыжий стискивает зубы. Через секунду на кухне его уже нет.
В студии полы не скрипят, передвигается он бесшумно. Кровать, ящики, телек, диван — пролетает размытым пятном. Рыжий смотрит прямо перед собой, он даже дышит спокойно — он полностью, аномально спокоен. Где-то здесь он нашёл свой дзен. Надевает кеды, шарит по карманам, проверяет: ключи, сигареты, спички. Мобильный… где мобильный?
Сука, неужели на кухне?
Точно. На столешнице остался. Пф-ф-ф. Рыжий сжимает холодными пальцами переносицу. Думает: господи, а. Ну что за. Почему?
А может?..
Нет. Ни хрена не может.
В голове голос Ван: целой цивилизации живых планет пришлось умереть, чтобы появились мы, а ты, дебил, проёбываешь всё, что можно и нельзя. Инопланетным расам наверняка стыдно за тебя, мудака. Сдохнуть ради того, чтобы ты вёл себя, как еблан — очень достойная смерть.
Конечно, так бы она не сказала. Но точно имела бы нечто подобное в виду. Он трёт лицо ладонями. Всё, приехали. Совсем двинулся.
Секунд десять он слушает тишину. Отмечает со скулящим, ноющим разочарованием: воздух не разряжается, кислород не исчезает. Он в прихожей один.
А потом — диван, телек, ящики, кровать. Размытым пятном. В студии полы не скрипят.
В кухне горит лампа-багет, освещает пустой обеденный стол. Хэ Тянь стоит, как стоял, только смотрит перед собой, скрестив на груди руки. Рядом с ним на столешнице — миска незаправленного салата и мобильный. Рыжий даже шагов не ощущает, просто оказывается ближе и ближе, и ближе. Хэ Тянь резко поворачивает голову, не успевает рта раскрыть.
Рыжий прибивает, с ходу, как обухом:
— Убить тебя, уёбка, мало, — и вместо того, чтобы протянуть руку и забрать телефон, протягивает руку и обхватывает Хэ Тяня за шею.
У него ещё влажные волосы — отмечает воспалённо пульсирующее сердцем сознание. А в следующий момент Рыжий врезается губами в его губы.
И сознание исчезает.
— Во сколько ты вчера вернулся?
Рыжий поднимает взгляд от своего чая. Пейджи сидит напротив него, слишком увлечённо колотит в чашке тонкой ложкой, как будто на поверхности показывают последнюю серию её любимого сериала, а не воронкой закручиваются мягкие чайные листья. Она слишком… расположенная. Буквально переполнена воодушевлением.
Рыжий отводит взгляд. Рыжего сжирает необъяснимым стыдом. Он смотрит в окно.
— Ты уже спала. Я… просто на автобус опоздал.
— Пешком шёл?
«Давай провожу тебя».
«Только, блядь, попробуй».
— Да, — говорит он мелким каплям слепого дождя, сияющим со стекла на очень ярком утреннем солнце. — Пешком.
— И где вы были? — с улыбкой спрашивает Пейджи, пригубив чай. Она подаётся вперёд и опирается о стол локтями.
— Мы… — Рыжий прочищает горло. Хмурится. Смотрит на свои руки. Потом — на её руки. В лицо. — Я что, на допросе?
— Нет! — она округляет глаза. У неё на лице какая-то дурацкая улыбка, от которой слегка тянет в горле. — Просто интересно, как мой сын проводит время со своими друзьями. Ты так мало рассказываешь.
Рыжий сильнее обхватывает чашку пальцами. Что-то ему подсказывает, что Пейджи будет в куда меньшем восторге, если узнает, как он проводит время со своими… друзьями.
Я подвёл тебя, — думает Рыжий. Каждым своим дебильным поступком продолжаю подводить. Всё равно, что снова и снова начинать игру в «Сапёр» и подрываться на одной и той же мине с упрямством долбаного тупицы.
— Немного засиделись. Я ему пожрать приготовил.
— Гуань, снова? Сколько раз я просила не выражаться?
Рыжий кивает, в лёгкой прострации глядя перед собой. Да-да. Поесть. Приготовил поесть.
— Он безрукий осёл, — говорит негромко, не поднимая взгляд. Как будто обращается к пустоте. Пейджи вздыхает. Смотрит на него, слегка прищурив глаза.
— Ясно.
И тише:
— Пей чай, дорогой. Остынет.
Рыжий облизывает губы и подносит чашку к лицу.
Если бы он был бабой, он бы невольно вспоминал о Хэ Тяне каждый раз, когда красил губы этой их девчачьей сранью. Но Рыжий не баба и невольно вспоминает о нём каждый раз, когда губ касается ободок чашки.
Сигарета.
Язык.
Рыжий вспоминает, как застыл вчера Хэ Тянь. Застыл прямо как тогда. Охренел. Потерялся. На какой-то момент отшатнулся — почти против воли, почти случайно — замер, шокированно вглядываясь в глаза. А потом — словно что-то увидел. Понял. Почувствовал.
Ринулся в это дерьмо с головой. Повесил себе камень на шею и сиганул с моста. В ту же секунду Рыжий понял, что обожает, когда Хэ Тянь теряет контроль. Выпускает эти ебучие ремни из своих ебучих пальцев и даёт себя нести, не сопротивляясь течению, прекращая играть ухмылкой и щурить свои блядские глаза. Снимает маски, швыряет их под ноги и сжигает к хуям.
Он вспоминает, с каким ликованием разлетелось в груди сердце, когда Хэ Тянь судорожно выдохнул ему в губы — и за этот момент Рыжий реально мог отдать многое. Он реально ждал этого момента, но ни за что не согласился бы признать этого теперь.
Он вспоминает, как Хэ Тянь лихорадочно гладил большими пальцами его скулы, виски, челюсть — и целовал, по-настоящему. Глубоко. Влажно. Горячо. С закрытыми глазами — и от этого реально башку рвёт, — он всегда закрывает глаза. Морщит лоб, изламывает брови, как будто ему больно.
Ублюдок. Рыжий шумно выдыхает и морщится.
Вспоминает, с какой яростью отвечал Хэ Тяню — а он, блядь, отвечал! Вцепился в его влажные волосы, сжимал их в кулаке так, что пальцы онемели за несколько секунд, и, широко открыв рот, позволял своему языку сталкиваться с языком Хэ Тяня — это была отвратительная, пошлая, грязная лизня. От неё подгибались колени. От неё заходилось сердце. От неё хотелось только ещё: отвратительнее, пошлее, грязнее. Хотелось сильнее, больнее — но не ударить.
Хотелось заставить его застонать, судорожно выдыхать — ещё и ещё — но не от боли.
— Мне пора на работу, — произносит голос Пейджи, и Рыжий вздрагивает.
У него сводит челюсть, потому что он чувствует, как щёки заливает кровью. Поднимает глаза, смотрит затравленно. Говорит:
— Я провожу.
— Всё в порядке, я вчера хорошо отдохнула, — отвечает она с улыбкой и поднимается из-за стола. Отставляет чашку в раковину. Когда только чай выпить успела?.. — Не переживай. Лучше поспи немного. Ты сегодня такой… загадочный.
Блин.
Чёрт! Очнись, твою мать. Ты на какой планете?
Рыжий заставляет себя поднять башку и вернуться в реальное время. Встретить тёплый взгляд Пейджи. Спросить торопливо:
— Ты выпила таблетки?
Потому что это важно. Куда важнее дебильных мыслей.
— Конечно. — Пейджи с нежной улыбкой треплет его по волосам и выходит из кухни.
— Позвони с работы! — бросает Рыжий ей вслед.
Она со смехом кричит уже из прихожей:
— Ты неисправим!
Рыжий сухо сглатывает и сильнее сжимает чашку остывшего чая.
Думает: нет.
Он смотрит через плечо на пустую гостиную и думает: нет, мам. Я, блядь, неисправен.
…Хэ Тянь смотрит пьяно, как будто в нём течёт не кровь, а несколько литров чистого спирта. У него чёрные, бесконечно чёрные глаза, как бывает всегда, когда расстояния между лицами практически нет. Рыжий чувствует дыхание на своих губах и впервые не ощущает желания отвернуться.