А потом? Потом он швырнул эти бабки ему в лицо. Дебил. Наверное, там всё и началось. Взял бы — мажорчик бы отъебался, без проблем. Он слово держать умеет. Но нет. И что потом?
Потом Рыжий узнал, что у Хэ Тяня умерла мать. Пришлось приезжать к нему чаще. Зачем? Чтоб не подох от одиночества?
Блядь… в башке месиво.
Рыжий чувствует себя как после урока истории. Сегодня историк затирал о дополнительном слое в атмосфере, который отвечает за обман человечества — на самом деле космоса не существует, на самом деле земля вывернута наизнанку. Небо — это ядро, а люди ходят вниз головой, а то, что снаружи — реальный мир. То есть, реальный мир находится под землёй. А хрусталик в глазу устроен так, что на сетчатку изображение транслирует вниз головой, поэтому…
Почему этого шиза до сих пор не уволили?
Рыжий хлопком выключает на кухне свет и идёт в свою комнату. Бросает полотенце на стул. Выключает свет и здесь тоже. В темноте падает на кровать, лицом в подушку.
Сегодня он наконец-то починил почтовый ящик, потому что Хэ Тянь нашёл в магазинчике на углу нужное, подходящее крепление. Серьёзно. Этот перец, у которого бабок хватит даже на то, чтобы ножи никогда себе не затачивать, шарит в том, какие крепления нужны для старых почтовых ящиков.
Рыжий закрывает глаза и снова чувствует желание побиться головой о подушку. Ему уже даже не страшно. Он просто заебался.
Перебоялся.
Перебоялся, но когда звонит мобильный, он подскакивает на кровати. В тишине звонок реально оглушает, особенно, если вот так с головой уйти в свои мысли.
«мудило» вызывает.
Рыжий секунду хмурится в сияющий из темноты экран перекошенным ебалом, потом принимает звонок. Сердце беспокойно жмёт.
— Что?
Хэ Тянь на той стороне молчит пару секунд. В этом молчании есть что-то напряжное. Рыжий садится на постели.
— Эй.
— Привет.
И вглядывается в темноту. Хмурится. Не понимает. Переспрашивает:
— Привет?! Ты с дуба рухнул? Время видел?
В телефоне еле слышно шуршит — видимо, Хэ Тянь смотрит на экран. Сверяет часы. Не так уж поздно, около половины первого, но всё же. Слышно: длинно выдыхает.
Говорит сипло:
— Блин.
И добавляет:
— Извини.
Получается искренне.
Рыжий жопой чует — что-то не так. Только поэтому глотает своё раздражение, только поэтому полностью переключается из своих дурацких мыслей — сюда.
— Что за нафиг, — говорит, — случился?
Хэ Тянь снова подвисает в тягучей тишине. Как будто вслушивается в его голос. Сука, что происходит.
Рыжий спускает ногу с кровати, чувствует ступнёй прохладный пол. Он не совсем шарит, что делать, но мозг действует раньше, чем сознание. Потому что до Рыжего доходит, что он больше не сидит на кровати, только когда выхватывает из шкафа толстовку. Потому что до Рыжего доходит, насколько ему жутко, когда руки уже совсем холодные, а пальцы начинают дрожать.
— Э, алло. Ты слышишь меня, не?
Он мысленно приказывает себе не паниковать, только горло отчего-то жмёт: голос глухой. Сердце колотится по-дурному.
— Ничего не случилось, — говорит Хэ Тянь. — Просто…
Его голос сходит на нет вместе со словами.
Рыжий, наполовину одетый, застывает, держась за ручку двери.
— Просто иногда снится полная хрень. И предчувствие ещё такое… дебильное, — негромко заканчивает Хэ Тянь, и слышно, что голос у него севший. Как будто только что действительно спал.
Рыжий открывает рот, но не знает, что сказать. Представления, блин, не имеет ни малейшего.
Хэ Тяню приснился кошмар? Один из этих отвратительных снов, которые оставляют после себя ледяной пот и астматические спазмы в глотке? А чего делать-то в таких ситуациях, бля?
Он судорожно вспоминает, как в детстве просыпался посреди ночи от собственного вопля, как Пейджи вбегала в его комнату и крепко обнимала, прижимала к себе.
А потом приносила стакан тёплого молока. Может, спросить, есть ли у него молоко.
Пока Рыжий лихорадочно пытается сложить в голове два плюс два, Хэ Тянь, походу, слегка приходит в себя. Возвращается в нормальное состояние. Прочищает горло.
Говорит уже другим голосом:
— Правда, прости. Не хотел будить. У меня, — он запинается, — бывает. Иногда. А после того, как мать… короче, сейчас чаще.
Рыжий сглатывает. Слушает:
— Уже реально поздно. Блин.
Он не думает, сколько времени. Он лихорадочно подсчитывает наличку в уме, соображает, хватит ли рассчитаться за такси. Пешком тоже можно, но до него час переть, за час его опять может накрыть. Или нет? Или это единоразовая акция?
— Приехать? — прямо спрашивает Рыжий, и Хэ Тянь резко затыкается.
Неуверенно переспрашивает, как будто ослышался:
— Что?
Явно не ожидал. В грудине тянет, но привычное раздражение спасает ситуацию:
— Я спрашиваю: хреново тебе? Не тупи. Я приеду.
— Нет. Нет, нормально, оставайся дома. Просто подержи трубку пару минут, если не впадлу.
Рыжему не впадлу. Он продолжает сжимать пальцами ручку двери и думает: я бы что, щас внатуре к нему приехал? Посреди ночи?
А потом думает: конечно, нет. Просто психанул. Растерялся. Маленько запаниковал.
Думает: вот же хренотень.
А потом: подержать трубку пару минут? Серьёзно?
— Я тебе так скажу, — сообщает Рыжий, садясь обратно на кровать, — ночью звонить и молчать в мобилу — это высший уровень стрёма. Ты переплюнул сам себя.
Хэ Тянь коротко смеётся на другом конце линии. Рыжий против воли вспоминает, как он звонил из Токио. Вспоминает его вопрос «что на тебе надето?», вспоминает, как тогда шарахнуло. Как будто на хвост каблуком наступили.
— Ты уже спал?
— Нет ещё.
— Что делал?
Дрочил на твою улыбку.
— Да так, — говорит Рыжий и морщится. Зарывается пальцами в волосы. — Душ принимал.
— Душ принимал, — смакует Хэ Тянь. — Я-я-ясно.
Ну, вот и ладушки, думает Рыжий. Вот и попустило. Вернулся мажористый долбаёб.
— Если ты щас спросишь, что на мне надето, я реально приеду и сломаю тебе нос. Имей в виду.
Хэ Тянь шутит что-то о невыполняемых обещаниях. Рыжий хмыкает.
Хэ Тянь тут же интересуется:
— Это что сейчас было?
— Где?
— Ты что, улыбнулся?
Рыжий моргает.
— Нет.
— Хорошо. Было бы обидно пропустить это. Если ты, конечно, ещё способен на такой подвиг.
— Чё ты несёшь… — качает он головой и трёт лицо свободной рукой.
— Я не шучу. Ты хотя бы перед зеркалом тренируйся, если считаешь, что твоя улыбка не для простых смертных. Я слышал про атрофирование мышц, очень неприятная штука.
— Иди в жопу, мажорчик.
Хэ Тянь опять посмеивается. У него уже почти нормальный голос. Рыжий ловит себя на том, что вслушивается в его смех. Пытается вычленить что-то опасное, что-то, обо что в этом смехе можно пораниться. От чего следует убежать.
И не может.
— Ну, всё? — ворчит он. — Попустило тебя? Мандуй спать.
— Да я в постели. Нужно только глаза закрыть.
— Ну так, бля, закрывай.
— Прямо сейчас?
— Нет. Завтра. Придурок.
— Закрыл.
— Пиздишь и не краснеешь.
— Правда закрыл, — урчит Хэ Тянь.
И верится, что не врёт, потому что голос тут же меняется. Становится таким, каким бывает только в тот момент, когда они находятся вдвоём.
Совсем рядом.
В студии.
Рыжий против воли представляет себе Хэ Тяня, лежащего на своём траходроме с закрытыми глазами, с рукой, закинутой за голову. На него падают мутные огни из гигантских окон, на нём живёт и бесконечно движется сияющий город. А Хэ Тяню пофиг. Он расслабленный, с улыбкой на сонной морде. И мобильный в другой руке.
Так, всё. Это уже пиздец, как не смешно.
Рыжий трясёт башкой, говорит:
— Я кладу трубку.
И действительно отрывает телефон от уха, когда слышит голос из динамика:
— Спасибо, Гуань.
Рыжий подвисает, закусывает губу. Прихватывает её зубами, сжимает сильно. Хочется чего-то, что перекроет скачущий пульс. Но он морщится и сбегает — сбрасывает звонок.
Не бросает телефон на постель. Не пытается пробить им подушку. Крутит в пальцах — экран, нагретый, тёплый. В голове спокойно гудит. В толстовке постепенно становится жарко.
Рыжий разминает шею, поворачивает голову и смотрит в окно: штора отдёрнута. Отсюда не видно всего сияющего Ханчжоу, зато виден светофор на дальнем перекрёстке. И небо. И звёзды.
И ночь не по-ноябрьски ясная.
И наконец-то нет дождя.
альфа Малого Пса
Название звезды: Процион. Перевод с греческого: проливающий слёзы, идущий перед собакой
Рыжему снится, что он тонет.
Он и ещё десятки таких, как он. Никто не пытается выплыть — просто смотрят на солнце сквозь отдаляющуюся поверхность воды и уходят спиной на дно.
Он просыпается от того, что ему страшно вдохнуть.
Дело вот в чём: если ты тонешь, то потеряешь сознание в ту же секунду, когда вода попадёт в лёгкие. Это причина, по которой организм до последнего оттягивает этот момент — инстинкт самосохранения. Пока ты в сознании, ты можешь бороться. Как только ты отключаешься — тебе конец.
Рыжий просыпается и долго, слепо смотрит в потолок. У него ощущение, что он всё ещё опускается на дно Великого канала. В тот же день Пейджи забывает, где висят ключи от дома.
Казалось бы — что сложного? Ключи всегда в прихожей. Но перед выходом на работу она застывает, сжимая рукой пустой карман вязаного джемпера, и у Рыжего леденеет в груди.
Он тяжело сглатывает ставшую вдруг горькой слюну, протягивает руку, кончиком пальца снимает ключи с крючка. Они висят слева от зеркала столько, сколько Рыжий помнит этот дом — много, много лет. Протягивает звякнувшую связку Пейджи.
— Мам.
Она вздрагивает.
У неё широко распахнуты глаза.
В них что-то, напоминающее…
— Спасибо, — неровным голосом говорит она. Слабо улыбается и выходит за дверь.
Рыжий остаётся в прихожей и долго, слепо смотрит перед собой. У него ощущение, что он всё ещё опускается на дно.
В «Тао-Тао» народу много — сегодня воскресенье, здесь целый аншлаг в обеденное время. Даже в выходной день люди приходят на обед в кафе вместо того, чтобы провести день с семьёй. Рыжий думает об этом, когда подаёт фрикадельки мужчине за столиком у окна. Узнаёт в нём того чувака, который однажды пил здесь кофе поздним вечером.
Узнаёт не потому, что он не забрал сдачу с сорока юаней, хотя чек был на двадцать шесть, а потому, что на нём тот же недорогой, но аккуратный костюм, лиловый галстук и шляпа, лежащая на столе. На том месте, где обычно собеседник складывает руки, беседуя с вами за чашечкой чая. Рыжий подаёт фрикадельки; мужчина поднимает взгляд, коротко улыбается ему одними губами. У него добрые глаза и седые — у висков — волосы. Плохо выбритое лицо. Еле заметный след от старого прокола в ухе.
— Спасибо.
— Приятного аппетита, — автоматически отзывается Рыжий, и почему-то его начинает мутить от того, насколько безлико звучит эта фраза. Он говорит «приятного аппетита» любому ублюдку, решившему пожрать в этой забегаловке.
Мужчина протягивает руку и достает палочки из держателя. У него на пальце обручальное кольцо. Рыжий смотрит на него и думает: существуют вообще в мире счастливые семьи?
У всех, даже самых идеальных людей типа Ван, оказывается долбаный миллион проблем, хотя она совсем не выглядит, как человек, который был бы не прочь пожаловаться на свою жизнь. Недавно Рыжий узнал, что мать Ван и её отец на дух не переносят друг друга. Они улыбаются друг другу за завтраком, но если люди устали от жизни вдвоём, улыбка за завтраком обманет только идиота. Есть проблема: Ван не идиотка. Она старается подольше задерживаться с Йонгом после школы, чтобы максимально оттянуть возвращение домой, хотя при ней всё складывается достаточно мирно — но посуды на кухне отчего-то всё меньше, и отчего-то каждый раз под столом находятся мелкие крошки битого стекла.
И уродливая кошка-блестяшка — это подарок её отца, с которым они никогда толком не умели находить общий язык. Он просто был. И оплачивал её учёбу, и возлагал на неё надежды, и гордился ею, когда она выходила на высокий балл по тестам, и понятия не имел, какое мороженое она любит, какую музыку слушает и есть ли у неё друзья. Как будто высокий балл был итоговым баллом всей её жизни, а не только уровнем знания истории Китая. Бывают такие отцы, которым до мелочей просто дела нет. Они просто платят за учёбу и иногда делают дерьмовые подарки.
А она теперь носит эту уродливую кошку, цепляет на каждую школьную блузу, отбивает ею солнечный свет и говорит об отце с нежной улыбкой. Вот такая глупая Ван.
— Всё в порядке?
Рыжий вздрагивает и отшатывается от столика.
Он понимает, что залип на обручальном кольце чувака в лиловом галстуке, и стоит, не двигаясь, уже приличное количество времени, а чувак смотрит снизу вверх, и во взгляде у него лёгкая растерянность пополам с усталостью, какая бывает после долгого рабочего дня, хотя сейчас только полдень воскресенья.
— Да, я… — Рыжий чувствует, как лицо заливается алым. — Прошу прощения.
И его относит, отшвыривает за стойку, он останавливается только за кассовым аппаратом. Ругается себе под нос. Соберись. Прекрати залипать на фигню. То, что у матери снова проблемы с памятью, не значит, что заболевание прогрессирует. Организм мог просто адаптироваться к стимуляторам. Нужно просто сменить лекарство. Нужно просто поговорить с ней о том, что можно взять отпуск. Отдохнуть.
Он оборачивается и смотрит в сторону кухни: сложно целый день перебарывать в себе желание подойти к Пейджи и спросить, как она. Это только расстроит её. Она ненавидит чувствовать себя беспомощной — эту черту Рыжий перенял. Жаль, что только эту, — пошутил бы Хэ Тянь.
Рыжий нащупывает мобильный в кармане штанов, достаёт и хмурится: в Лайне уже полчаса висят два сообщения.
[13:01:02] мудило: Привет.
[13:01:08] мудило: Работаешь?
В задницу его.
Из глубины внутренних коридоров «Тао-Тао» Рыжий слышит звук открываемой двери в кабинете жиробаса, торопливо набирает — «нет». Бросает телефон обратно в карман. Сминает стопку грязных салфеток в кулаке и успевает схватить со стойки официантов пластиковый поднос в тот момент, когда жиробас выплывает в зал. Бросает на Рыжего недовольный взгляд.
Рыжий контакт не держит — нахуй надо с отбитым связываться. Он отворачивается. Молча идёт убирать посуду со столов.
К четырём «Тао-Тао» пустеет.
Люди рассасываются по парку до самого ужина. Рыжий вытирает столы, потом притормаживает за баром — проявляет чудеса добродетели: помогает Трипу натирать бокалы, изредка скользит взглядом по пустому залу. Они с Трипом не друзья, но так уж вышло, что их связывают сразу две работы, так что темы на поговорить находятся всегда, несмотря на то, что Рыжий в беседах не силён, а Трип — наоборот. Несмотря на частые заикания, за словом он в карман не привык лазать. Вот и теперь: стоит, оперевшись ногой о железную пивную бочку (похожий на тощего скрюченного фламинго в канареечной футболке и фартуке), начищает пивной бокал и вяло жалуется на Чжо:
— Э-этот обм-мудок запретил м-мне принимать ам-мфетамин перед боем.
— Здоровей будешь, — бросает Рыжий. Отставляет на стойку натёртый стакан и берёт следующий. Он невольно вспоминает удары Трипа, когда он сожрал какое-то говно перед боем. Тогда казалось, что бьёт не человек, а спятившая машина, несмотря на то, что телосложение у них всегда было примерно одинаковым. — Амфетамин тебя прикончит.
— За-ато я умру богатым.
— Да, и ёбнутым.
Трип смотрит многозначительно, качает бритой под тройку головой.
— П-папа говорит, что хуже уже н-не будет.
— Это он так шутит.
— Э-это из-за з-заикания, я знаю. Он дум-мает, что это о-отклонение. В нашей сем-мье заика только я.
А Рыжий неожиданно думает: как бы отец отнёсся к боям? Пейджи ненавидит Клетку. Хэ Тянь ненавидит Клетку. Но почему-то кажется, что отец бы гордился каждой гематомой, украсившей тело Рыжего. Если он вообще умеет гордиться. Ему не всегда было в кайф смотреть на следы побоев. До определённого момента отец был человеком, который гулял с Рыжим и Пейджи в парке, с которым они лепили снеговиков и делали снежных ангелов — всё это размыто и нечётко, без лица и без точных мест. Только туманные образы.