А потом всё полетело в задницу.
Это был перелом — такой резкий, что никто не успел к этому подготовиться. Как всегда бывает с переломами.
— М-мне жаль, что т-тогда так вышло, — бормочет Трип, который, оказывается, всё это время рассматривал его. А точнее — оставшийся от ссадины на брови след. — П-правда, Рыжий.
— Забей, — отмахивается тот.
И удивляется: «Рыжий» неожиданно бьёт по ушам.
Не то чтобы он отвык. Но теперь всё чаще приходится слышать обожаемое Хэ Тянем «Гуань». Как-то так выходит, что «Рыжий» в этом водовороте начинает теряться, исчезает, почти стирается. И это тоже стрёмно. Это отдаёт обречённой, скулящей тоской.
Каждый парень из Клетки называет его «Рыжий», потому что каждому из них Рыжий запретил называть его по имени. Гуанем был тот малолетний пиздюк, который не умел защищать свою мать. Гуанем был тот пацан, которого могли отпиздить ногами и отобрать карманные деньги. Который рыдал в подушку, когда очередной товарищ оказывался говнюком. Задирал голову до ломоты в глотке, чтобы посмотреть в глаза отцу.
Гуаня больше нет.
Пожалуй, лучше бы его никогда и не было.
Трип со вздохом пожимает плечами.
— Н-ну ладно.
Трип — очень простой парень, если ему сказать «забей», он забьёт. Если сказать ему не принимать амфетамин, он не будет его принимать. В мире Трипа есть всего одна дорожка и всего два направления: вперёд и назад. Жизнь этого человека ограничена статистическим передвижением, системой «право-лево», как в играх на старых приставках. Иногда Рыжий мечтает о такой жизни.
Но у него — своя. В которой огромный мир, восемь тысяч сторон, но ни одной, которая приняла бы Рыжего с распростёртыми объятьями. Ни одной, где было бы хотя бы немного проще.
Он оставляет очередной стакан. Поднимает взгляд и застывает.
Солнце опускается уже достаточно низко, чтобы через затемненную витрину залить зал «Тао-Тао» нюдовым бежевым. Любимое время Рыжего. Чистые скатерти на пустых столах, ровно выставленные стулья, за стеклом — дышащий наступающим вечером парк. Только вот он ни хрена из этого не видит. На него как будто нацепили шоры.
Потому что взгляд сквозь огромную витрину приковывается к уверенно идущему ко входу в «Тао-Тао» Хэ Тяню. Буквально влипает в него, и не выходит ничего: ни снова задышать, ни отвернуться, ни свалить в кухню, чтобы спрятаться за хрупкими плечами Пейджи.
Да, сейчас он внатуре мог бы попросить её. Вот так просто: спаси меня, мам, пока я не шизанулся. Потому что кроме неё, нет больше на свете силы, способной защитить от мажорчика и аритмии, которую он вызывает своим существованием.
Он моргает, резко отворачивается, опускает башку. Хватает стакан. Сверлит застывшим взглядом влажное полотенце в своих руках. Пальцы начинают лихорадочно натирать стекло.
Дилинь-дилинь.
Да, это ебучее «дилинь-дилинь» было неизбежно, и надежда, что Хэ Тянь у самой двери вдруг развернётся, поменяет направление градусов на сто восемьдесят — она умирает быстро и почти безболезненно.
— Д-добро пожаловать в «Тао-Т-тао»! — широко улыбается Трип. Придурок.
Завали ебало, думает Рыжий. Но всё равно слышит шаги, приветливое:
— Добрый день!
И закатывает глаза. А потом — ну а чё ещё делать? — всё же поднимает взгляд, потому что дальше делать вид, что Хэ Тяня нет — просто тупо.
Первая дурацкая мысль: ему идёт чёрный.
Вторая: ему, блядь, идёт всё.
Мажорчик вырядился. Не могло быть иначе. На нём чёрная водолазка под горло и белые — белоснежные — джинсы. В руках бумажный пакет с красной эмблемой бургерной. Любимой бургерной Рыжего. О боже ты мой, раздражённо думает он.
Ну какого хрена. Ну нафига.
Зачем тебя принесло.
Хэ Тянь этих мыслей не слышит: проходит через зал так легко, как будто привык летать, а не ходить. Опирается локтями о барную стойку, шлёпает свой бумажный пакет рядом, наклоняется к ним с Трипом.
Рыжего тут же окатывает. Чай. Стёкла в пол. Глянец.
— Как дела?
— Присаживайтесь, — выцеживает он из себя. — Я принесу меню.
— А можно мне кое-что не из меню? — с широкой улыбкой интересуется Хэ Тянь.
Рыжий поднимает голову и тяжело смотрит в ответ. Спрашивает:
— Серьёзно?
Трип сбоку озадаченно молчит.
Рыжий реагирует на эту тишину только через пару секунд. Поворачивается, нехотя объясняет:
— Всё нормально. Он из моей школы.
— А! — радуется Трип. — О-очень приятно! С-садись, выб-бирай что хо-очешь. М-мы сделаем тебе скидку.
— Ни хрена. Никакой скидки.
— Д-да ладно тебе, Рыжий! Жирдяй всё равно уп-пиздовал, — удивляется Трип.
И повторяет:
— Да ла-адно тебе, ну.
Рыжий молча смотрит на него, пытается вложить в этот взгляд что-нибудь вроде «хватит поощрять этого мудилу» или «просто молчи и протирай свои стаканы». А Трип реально удивлён — его глаза сейчас почти круглые. Как будто нормальный человек может отказаться пробить обед своему другу со скидкой. Хэ Тянь тоже смотрит на Трипа — внимательно, как-то даже вдумчиво. Рыжий замечает этот взгляд.
Спрашивает резко:
— Чё тебе тут надо?
Хэ Тянь возвращает своё внимание к Рыжему. В выражении его глаз остаётся что-то… похожее на заинтересованность. От этого неприятно першит в горле и в рёбрах.
— Был тут недалеко. Решил пообедать с тобой.
— Со мной? — раздраженно переспрашивает он.
— Да, с тобой. — Хэ Тянь протягивает руку, берёт бумажный пакет с красной эмблемой, покачивает перед лицом Рыжего. — Видишь. Это сэндвич с курицей. Ты ж любишь.
— Чувак, ты п-прости, у нас со своим н-нельзя, — тут же гудит сбоку Трип. И оживленно показывает в сторону служебной двери: — Н-но вы оба мо-ожете пообедать на заднике. Там с-столик для персонала и…
— Заткнись, — шипит Рыжий. Бросает полотенце на стойку, выдирает из рук Хэ Тяня бумажный пакет и жмёт его в пальцах. — Тебе делать нехрен?
— Говорю же, — жмёт плечами Хэ Тянь, — просто проходил мимо. Если тебе некогда, я пойду. Но поешь, — он кивает на пакет, потом смотрит в глаза своими, тёмными. Ядовитыми. — Не жрал же с утра. Я знаю.
Отрава.
— Да, он н-не жрал, — подтверждает простой и ответственный Трип, на автомате натирая стеклянную чайную чашку. — Риал, иди, Рыжий. Я по залу п-подстрахую.
Подстрахует он. Дятел.
Рыжий переводит злобный взгляд с Хэ Тяня на Трипа и обратно. До него доходит одна очевидная вещь: эти парни даже не знакомы, а Трип уже покорён. Как, как это, блядь, работает? Что это за злоебучая магия такая? Неужели людям нужно носить специальные шапочки из фольги, чтобы не западать на этого мудилу вот так, с ходу?
Он рывком дёргает завязку фартука сзади, снимает верхнюю петлю через голову. Швыряет его на полку под стойкой — оттуда гремят старые сложенные в кучу холдеры.
— Пошли, — бросает Хэ Тяню уже на ходу.
Он оборачивается как раз в тот момент, когда Хэ Тянь благодарно подмигивает Трипу и проскальзывает за стойку. За кассу.
За Рыжим.
Сука, он реально ему подмигнул?
Трипу? Хэ Тянь — Трипу?
В тот момент, когда два мира Рыжего смешиваются, почти соприкасаются между собой, жгучее раздражение — это последнее, что он рассчитывал почувствовать. Думал: может быть, это будет страх. Может, смущение. Разочарование. Но сейчас он чувствует только злость. Злость не на то, что Хэ Тянь в очередной раз не послушался никого, поступил так, как захотел, блядь, поступить. Просто потому что так привык.
Рыжий бесится из-за этого жеста — микрожеста — Хэ Тянь подмигнул Трипу. Как… как девке с симпатичной задницей.
Твою мать.
Он лихорадочно выстраивает перед собой образ Трипа, как когда-то пытался выстроить в сознании лицо своей мертвой бабки, которую должен был помнить, но вдруг понял, что забыл почти сразу после похорон. С Трипом вышло полегче — наверно потому, что он ещё жив. У Трипа короткий ёж волос, правильной формы лицо, которое слегка напрягается, когда он заикается: особенно лоб и щёки. Его родаки вроде как приезжие, так что глаза у Трипа то ли серые, то ли зеленые. Ресницы длинные. Как у бабы. Блядь. Серьёзно?
Серьёзно?
— С мамой поздоровайся, — слышит Рыжий свой примороженный голос, когда они проходят мимо окна на кухню. — Она на смене.
Хэ Тянь тут же наклоняется и машет рукой, и блистает широкой улыбкой, которую отражают в себе вытяжки и плиты, отражают в себе лица поварих и, конечно, Пейджи. Пейджи на седьмом небе от счастья. Она говорит что-то доброжелательное. Зачем-то за что-то его благодарит. Кто-то на кухне весело смеётся — мажорчик сказал что-то смешное. Рыжий закрывает глаза, сжимает в руке пакет с сэндвичем и понимает, что если он сейчас позволит себе сказать хоть одно слово, одно долбаное словечко — его понесёт. Поэтому просто стоит у двери на задник и ждёт, когда закончится этот цирк.
Хэ Тянь подходит к нему, когда мысленно он раз третий его избивает до потери пульса.
Хэ Тянь говорит:
— Сюда?
Рыжий молча открывает дверь.
Задник — небольшой асфальтированный двор, отгороженный от парка бетонной стенкой. В углу что-то типа пристройки-склада — там, внутри, нераспечатанные пивные бочки, пакеты сока, морозильные камеры и прочее ресторанное говно. Рядом с дверью мигает кнопка сигналки. В другом углу, под навесом — железный стол со сложенным вдвое блокнотом под ножкой. Два стула. Тут можно спокойно пожрать на свежем воздухе, если совсем заебёт галдёжка внутри. Поварихи обожают собирать здесь женсовет.
Рыжий шлёпает пакет на столешницу, тяжело садится на ближайший стул. Хэ Тянь закрывает за собой тяжёлую дверь. Осматривается. Говорит:
— Вау.
Натыкается взглядом на разобранную и приваленную к бетонной стене кухонную вытяжку. На манекена с отломанной ногой — Рыжий понятия не имеет, нахрена жиробас приволок сюда эту хрень, — но глаза у Хэ Тяня округляются. Он повторяет:
— Вау.
Рыжий внимания на него не обращает. Опирается локтями о стол, сильно сцепляет пальцы. Хэ Тянь заканчивает с осмотром, останавливает взгляд сначала на его руках, потом — на самом Рыжем. Медленно подходит, садится напротив. Не к месту думается о его белоснежных штанах — вряд ли они останутся белоснежными. Чёрная водолазка облизывает плечи, как вторая кожа. Хэ Тянь в этой обстановке выглядит неуместно. Как будто персонаж из совсем другой, красивой и дорогой книги — в журнале типа ремонта довоенных машин с пятнами машинного масла на страницах.
Он откидывается на стул, потягивается. Руки по привычке поднимаются, чтобы зацепиться локтями на спинку, но она слишком короткая. Хватает только для спины.
— Уютно тут у вас.
И затыкается, как только Рыжий поднимает лицо, сверлит прямым взглядом его глаза. В этом взгляде нет ничего хорошего. В голосе тоже:
— Ты нарочно?
Хэ Тянь смотрит. Потом на секунду прикрывает глаза, садится ровнее. Подаётся вперёд.
Говорит:
— Нет.
— Уверен?
— Уверен. Я просто принёс поесть.
— Я, блядь, работаю в кафе. Тут все едят. Не наталкивает на мысль?
Хэ Тянь молча рассматривает его лицо. Неожиданно между его бровей появляется морщина. Напряжённая и непривычная.
— Я иногда вообще тебя не понимаю, — серьёзно говорит он.
— Что непонятного? Оставь меня в покое, всё сразу станет понятней, отвечаю.
Морщина никуда не девается. Рыжий тоже хмурится, отворачивается. Протягивает руку и ворошит пакет. Внутри два сэндвича. Он достаёт один, молча откусывает кусок. Свежий. Хлеб ещё тёплый. Кетчуп внутри — тоже. Он отворачивает башку и жуёт, глядя на мигающую красную лампочку у двери. Хэ Тянь смотрит, как работают его челюсти, выражение какое-то странное. Рыжий бы подъебал, но у него полный рот. Вкусно.
Он реально проголодался.
Он больно глотает и говорит:
— Ешь, чё сидишь? Посидеть пришёл?
— Это тебе, оба. — Что-то в парке отбивает солнце, и зайчик пару секунд скачет по лицу Хэ Тяня. Он щурится. — Я дома поел.
Рыжий шумно выдыхает через нос.
Ерошит свободной рукой отросшие на макушке волосы. Отворачивается совсем, смотрит на бетонную стену. Появляется абсурдное желание встать и побиться об неё головой — кажется, что жизнь сразу станет чутка попроще. Как у Трипа.
От мысли об этом внутри снова жмёт льдом.
— Он не из этих, — говорит Рыжий резко.
— Кто не из кого?
— Трип.
— Кто?
Рыжий бычит. Смотрит исподлобья, как будто Хэ Тянь издевается. Потом вспоминает — реально, он же их не представил. Он дожёвывает последний кусок, привычно сминает в кулаке бумажку. Глотает. Говорит:
— Тот перец, которому ты подмигнул. Он не из этих. Не из твоих… Не из твоего братства, дошло? У него есть девчонка.
Хэ Тянь молча смотрит на Рыжего и словно пытается в уме решить уравнение со звёздочкой. Из тех, что в учебниках помечают, как особенно сложные.
А Рыжего уже несёт:
— Я, конечно, понимаю, что ты привык, что тебе все дают, на кого ты пальцем ни покажешь, но Трип, я тебе уже сказал, ваще не в твоей теме. Так что свои… — он сминает снежок бумажки сильнее, царапает им ладонь. — Подмигивания эти, короче. Завязывай, блядь. Аж тошно.
Хэ Тянь молча сидит и смотрит. Он теперь всё чаще просто молча смотрит на Рыжего, как будто у него время от времени слова заканчиваются.
Рыжий голову не поднимает, он чувствует себя идиотом: у него саднит прямо в горле, в лёгких, под пуговицами канареечной рабочей футболки. И отчего? Оттого, что мажорчик вдруг решил засмотреться на Трипа, а у Трипа вдруг оказались бабские ресницы и вполне себе симпатичная рожа. И хуже этого может быть… наверное, ничего не может быть.
— Что у тебя в башке творится, а? — наконец спрашивает Хэ Тянь.
И правда, — думает Рыжий. — Что?
Хочет сказать что-то злое, обидное, но молча поднимается, забрасывает бумажный ком в дальнюю урну. Попадает в обод. Ком отбивается, падает внутрь. Крошечное, еле заметное чувство триумфа стирается в ту же секунду аномальным бессилием. Кажется, что кости сейчас подломятся и он просто рухнет — останется здесь валяться рядом со сломанным манекеном. Вот так же — без ноги и с облупившейся, облетевшей кожей.
— Мне работать пора.
Рыжий держит лицо. Для него это важно. Молча роется в кармане штанов, достаёт пару мятых юаней. Пересчитывает. Мало. Лезет во второй — там мелочь. Вываливает всё на стол — монеты катятся и со звоном падают на асфальт.
— На. Остальное завтра верну. Щас голяк.
А потом проходит мимо, не глядя, и дёргает на себя дверь. Но широкая рука мягко припечатывает дверь обратно — прямо у Рыжего перед носом. Спину обдаёт теплом. Рыжий тупо смотрит на длинные, аккуратные пальцы. Думает отстраненно: ему бы на скрипке лабать. Или на пианино.
Потом его цепляют за локоть и разворачивают. Он не собирается прижиматься спиной к двери, но прижимается, потому что иначе Хэ Тянь окажется слишком близко. Это то расстояние, когда тревожная лампочка в голове начинает мигать. Следующая стадия — когда она отключается. До этой стадии ещё сантиметров десять. Может, восемь.
— Что ж тебя так носит из крайности в крайность? — спрашивает Хэ Тянь.
— Никуда меня не носит.
— Вчера ты один, сегодня ты другой. Составь мне график, чтобы я знал, как себя вести, идёт?
Рыжий молчит. А что тут скажешь? У него даже сил нет говорить. Он просто заебался. Устал. Выдохся.
— Нафига мне твой Трип?
В груди поднимается.
— Он не мой Трип, — привычно огрызается Рыжий спасительной яростью. — Не я ж ему подмигиваю и не я на него таращусь, как на, блядь, не знаю, как на сладкое.
— На сладкое, — слишком серьёзно повторяет Хэ Тянь и зачем-то понимающе кивает головой. Как врач, который понял диагноз ещё перед осмотром. У него очень странное выражение лица.
— У него девка есть, понял? Полезешь к нему — он башку тебе проколотит. Отвечаю. И я добавлю ещё. Потому что нехуй лезть со своей пидорасней к моим знакомым. И ко мне! — резко добавляет он.
У Хэ Тяня очень сильно напряжен лоб и губы, и мышцы лица, и крылья носа — это становится заметно. Как будто… как будто он еле сдерживается, чтоб не заржать.
— Жаль, — говорит очень тихо, слегка дрогнувшим голосом, — а я думал, ты мне дашь его номерок.