Я думала, что не усну. Всё время прислушивалась к звукам за окном. Было тихо. Рена спала в другом углу кровати. Мы так и легли поперёк покрывала. Я пыталась думать, пыталась понять, осознать, но ничего не получалось. Мысли путались. Это были обрывки пазла, который никак не хотел складываться целой картинкой. Так я и уснула, пытаясь его собрать и упорядочить.
ГЛАВА 5
Было тяжело помогать тем, кого ты начинаешь ненавидеть. Утром я видела разбитые витрины, видела кровь на дороге. Несколько трупов местных жителей. Мне попадались хмурые люди, которые при виде меня отводили глаза. В них не было ненависти, скорее усталость и обречённость. А больница работала в штатном режиме. Я слышала как Сант и Родик о чём-то смеялись. Сант был уставшим, но довольным. Я только кивнула им и пошла сразу к себе в кабинет, чтоб переодеться. Разговаривать с ними мне совсем не хотелось. А там закрутила работа.
На местной стороне был аврал. Их врачи не успевали принимать раненных и пострадавших, а у нас было затишье. Раненные сидели и лежали в коридорах. В палатах были только самые тяжёлые.
— Пойдём обедать? — предложил мне Родик.
— Им помочь надо, — сказала я, наблюдая за ранеными.
— Это не наше с тобой дело. Тем более что они всё равно не примут от тебя помощь, — отмахнулся Родик.
— Я потом к тебе присоединюсь, — ответила я, заметив лежащую в углу Рену. Она лежала, свернувшись клубком, прямо на полу и плакала. Тихо. Беззвучно. — Рена, что с тобой?
— Ничего. Умираю, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Хотела дома, а соседка верит, что мне тут могут помочь. Но это не получится.
— Ты не можешь родить из-за спазма мышц? Их окаменения? — спросила я.
— Как рожать, когда всё как камень? — прошептала она, морщась.
— У вас же должны быть какие-то рекомендации, препараты на этот случай.
— Ничего нет. Это нельзя вылечить.
— При желании всё можно! — огрызнулась я.
Меня злила их отсталость. Тут же старый способ, который не требовал больших затрат. Простейшие травы, которые есть на каждой кухне. Определённая комбинация может снять спазм. На время, но нам этого вполне хватит.
Вид у меня наверное был сумасшедший, когда я ворвалась на больничную кухню. Кухарка отскочила в сторону. Я без спроса открыла шкаф с приправами. Что-то определяла по запаху, другое по виду. Я знала что искать. Это пугало, но одновременно и добавляла азарта. Чуть не бегом, я выбежала из кухни. Поднялась к себе, чтоб взять походную сумку. Уже в дверях я столкнулась с Сантом.
— Куда бежим? — спросил он, закрывая за собой дверь.
— Мне некогда, — ответила я, невольно отступая на шаг назад.
— Тебя ведь предупреждали, что нужно выбирать друзей с умом.
— Сант, давай оставим этот разговор на потом? Я с удовольствием выслушаю твои советы, но мне сейчас некогда.
— А у меня сейчас как раз перерыв.
Его глаза. Они подозрительно блестели. Расширенные зрачки, розоватые белки. Да он под даратиками находился! Эти препараты подавляли страх, усталость. Вызывали подъём сил, при этом сильно не изменяли сознания. Человек оставался почти в ясном уме, только рушались барьеры. Главное место занимали инстинкты. Их пили военные при долгих операциях, чтоб не потерять работоспособность. Командиры умело давили на инстинкты, вызывали злость, ставили акценты, что выжить можно лишь путём убив врага. Солдаты легко велись на это. Бои выигрывались, а побочные эффекты... Разве на них будет кто обращать внимания? Ведь главное результат. Побочки были в виде передозировки, тогда человек терял ощущение опасности. Он мог не заметить, что ему нужна помощь. Мог сойти с ума, могли быть сбои в работе внутренних органов.
— Сант, мы поговорим позже. Сейчас... — я попыталась обойти его.
— Сейчас я докажу, что ты не права, — ответил он, сокращая расстояние между нами. Рывок в мою сторону. Я отскочила. Ударилась об стол, на котором стояла вчерашняя корзина с покупками, что я забыла здесь. Нога болела, но было не до этого. Сант схватил меня за руку. Завёл её за спину, кидая меня лицом на стол. Больно. Походная сумка, что висела на длинном ремне у меня на боку, впилась в живот. Я замерла, не зная, что делать. Нужно сопротивляться, но меня парализовало. Я чувствовала его руку, которая начала спускать мои штаны. Его животное дыхание, прерывистое, загнанное. Одна рука у меня была заведена за спину, другая прижата к столешнице моим же весом. Я не могла вырваться. Не могла бороться. Ужас. Он холодным потом стекал по пояснице, оставался неприятным привкусом на языке.
У Санта что-то не заладилось. Он ослабил хватку. Я резко оттолкнула его. Попыталась сбежать, но не получилось. Он развернул меня к себе. Кулак в глаз. Боль. Злость и обида. Он же дёрнул мою кофту, отрывая на ней пуговицы. Рука нащупала в корзине свёрток. Не думая, я кинула этот свёрток ему в лицо. В воздухе повисло облако мелкой молотой приправы. Соль, аналог перца. Она разъедала глаза, нос. От неё хотелось чихать. Сант отскочил в сторону, а я уже бежала по коридору, сжимая в руке тарелку с солнцем, которое светило детям. Как я её схватила, сама не поняла.
Рене было совсем плохо. Около неё сидела какая-то женщина и гладила её по голове. Я сёла на корточки рядом с Реной. Пихнула ей тарелку.
— Принеси пелёнки! — рявкнула я в сторону женщины. — Сейчас рожать будем.
Времени вести Рену в операционную или палату не было, как и искать свободную каталку. Я впихнула ей в рот какую-то приправу, велев живать. Название вылетело из головы, но я знала, что она поможет. Масло втереть в определённые точки на теле. А этим дышать нужно. Хотя запах от травы был отвратительный. Мышцы начали расслабляться. Мне как раз хватило, чтоб вколоть лекарство, которое помогло бы снять спазм. У нас было мало времени. Но оно было.
— А теперь рожаем, — сказала я, глядя на Рену, которая была уже всё мокрая.
Пришлось второй раз вводить препарат, потому что не хватило совсем немного времени, но вскоре на свет появился малыш. Мальчик, который не дышал. Проделать всё то же самое, что с его мамой. Массаж. Только в этот раз всего этим маслом облить. Натереть травой. Он должен был задышать. Всё ведь правильно было сделано, но он не дышал. Лёгкие не хотели раскрываться. Я закутала его в пелёнку. Холодный и тихий. Так ведь не должно было получиться. Не должно. Это всё неправильно. Почему они умирают? Дети должны жить. Они ведь ничего не видели в этой жизни. Неправильно это. Сейчас солнце светит. Днём чудеса случаются. Вот и пусть чудо случится.
Я и не знала, что дети могут так орать. Он голосил на всю больницу, заставлял всех оборачиваться на нас. Маленький комочек. Живой и горланящий, что не всё ещё потеряно в этой жизни. Скорее всего лекарство начало действовать вот он и ожил. Но хотелось верить, что чудо ещё будет, что оно не первое в эти непростые времена.
— Забирай своего крикуна, — сказала я, отдавая малыша Рене. Она была сильно измученной, но на губах появилась слабая улыбка. Я же взяла свою сумку. Нужно было умыться, а то от приправы слезились глаза. Впереди ждала работа.
Меня сторонились, но потом всё-таки принимали помощь. Своячка. Они вкладывали в это слово другое значение: та, кто пришла издалека, но ей можно верить. Своя. Кто-то не хотел помощи из-за моих глаз. Очки где-то потерялись, а искать новые не было времени. Кто-то наоборот доверял только из-за этого. Я видела с каким удивлением, недоверием, злостью смотрели на меня мои соотечественники. Для них я стала чужой. Переживала ли я по этому поводу? Нет. Мне нужно было работать, а не переживать.
Солнце клонилось к закату. Этот безумный день закончился. Я вышла на крыльцо чёрного хода. Нужно было немного передохнуть. Впереди должно было быть ночное дежурство. Хотелось есть, только идти в столовую я не хотела. Боялась встретится с кем-то. Начнутся вопросы, на которые у меня не было ответов. Я ведь просто делала то, что считала нужным. Как это объяснить другим? Как объяснить, что я несогласна была с политикой колонистов? Именно в этот момент я почувствовала приступ одиночества. Едкого одиночества от понимания того, что я здесь одна со всеми своими проблемами. Незнакомая планета, военная обстановка — не так я видела свою жизнь. Не так её себе представляла.
— О чём задумалась? — ко мне подсел Родик. Я хотела вскочить на ноги, достать из кармана нож, который теперь всё время был со мной, но Родик выглядел ничуть не лучше меня. Уставший, серый. Это не Сант, который... От воспоминаний по щекам потекли слёзы. — Сама ведь знаешь, что он не понимал, что творит. Инстинкты сложно подавить в таком состоянии.
— А зачем было себя доводить до такого состояния? Зачем...
— Затем, что мы уже здесь не первый год. Опьянение от власти, от беззаконности. Здесь мы закон, — ответил Родик. — Мы это тебе и пытались объяснить. Сложно понять человеку, который до этого жил в рафинированных условиях. Тебе их жаль. Но они дикие. Звери почище нас. До нашего прихода таких, как ты, могли убить. Они устраивали гонения на себе подобных. Да и сейчас ничем не отличаются от своих предков. Знаешь, что придумали Мясники? Мы столкнулись с тем, что от туземцев все пули отскакивают. Их ничего не берет. Ножи ломаются. Они тогда предложили вырезать семьи. Эта была их слабость. Защитники понимали, что происходит и сразу сдувались. Отправлялись к своим близким. Они первые задали ноту общения.
— Это не оправдание, — я покачала головой. — Мы говорим, что умные. Гордимся, что пережили варварские времена. Мы вышли в космос. Отправились на покорения других планет. Первые контакты с внеземными цивилизациями. Но мы как были варварами, дикарями, так и остались. Только у нас оружие мощнее. Мы ничем не отличаемся от диких племён. Хочешь сказать, что для современного человека, который прилетает на другую планету за знаниями, будет норма заниматься насилием? Я видела сегодня раненных. Женщины, мужчины. Вы же никого не щадили. Рваные раны... Насилие... Оно ведь было бессмысленным. Рассчитывали на то, что они будут вас бояться? Но загнанный в угол человек будет биться до последнего.
— Я в этом не участвовал. Мне не нравится то, что здесь твориться. Только изменить у нас всё равно ничего не получиться. Есть культ славы и денег. Война за открытия доходит до абсурда. Каждый готов идти по головам. Давно забыты идеалы, к которым стремились наши деды и прадеды. Мы учимся по их книгам. Но по факту прикрываемся их идеями. Они улетели в неизвестность на чистом энтузиазме. На жажде открытий. Мы же летим по принуждению, потому что нам нет места на более успешных планетах. Отбросы общества не могут проповедовать гуманизм. А мы и есть отбросы. Как формируются и вербуются исследовательские миссии? Кто-то из учёных или группа ученных берет корабль и отправляется в исследовательскую экспедицию. Берут наёмников, которым уже ничего терять. Берут людей, которым обещают земли и поддержку. Но не полетит нормальный человек терпеть нужд и опасности, когда есть возможность устроиться в тёплое местечко. Где не надо оглядываться, боясь, что тебе воткнуть нож в спину. И не всегда это будет враг. Потому что здесь надо держаться стаей. Или ты со всеми, или тебя выкинут из стаи, перерезав горло, чтоб не пополнить тобой коллекцию врагов.
— Я всё это знаю. У меня родители фанатики-энтузиасты. Те, кто из старой гвардии. Я знаю и как происходит получение быстрой славы и быстрых денег. Не надо мне это всё говорить. Но у нас есть выбор: быть со всеми или оставаться человеком.
— Глупый выбор. Идти против системы — значит быстрая смерть. Или долгая смерть. Смотря, как повезёт.
— Но зато я спать по ночам буду спокойна и не глотать горстями наркотики, чтоб забыться.
— Спать ты не будешь. Тебя уже ничего не будет волновать. Это своего рода самоубийство. Только сделанное чужими руками. Сколько таких смертей входит в историю! Но они ничего не меняют.
— К чему весь этот разговор? — спросила я.
— Ни к чему. А может к чему-то. Валента сейчас думает кого оставить в больнице во время отступления. Выбор стоит между мной и тобой. Дежурный остаться должен. Но сюда будут свозить раненых Мясников. Их свои лечить не будут. Они это прямо сказали. Останутся лишь три нянечки старенькие, которые уже никуда ехать не хотят. И им терять нечего. Из наших останется только один врач и медбрат. Рейж.
— А тебя за что в немилость?
— За то, что я пытался пойти против стаи, но не впрямую, а окольными путями. Хотел напомнить зачем мы здесь. Только это никому не нужно.
— Не бойся. Скорее всего, меня оставят. Да я и не боюсь уже ничего. Так устала, что мне всё равно, кто враг, а кто друг.