— Шлюха подзаборная! — грязно выругался Хрусталев. — Она приползет ко мне на брюхе ровно через сутки и будет стоять в самых неудобных позах.
Но эта мысль его почему-то не утешила.
Тогда он решил действовать. Первым делом он позвонил своему приятелю, который держал в руках всю сеть видеосалонов района.
— Гурий! — предложил Павел после обмена приветствиями. — Ты мне уже не раз предлагал задействовать моих подопечных в секс-шоу и порнофильмах.
— Верная копейка! — пробасил Гурий одобрительно. — Я понимаю, что звезд ты мне не отдашь, пока все из них не высосешь. Но хотя бы сошедших с Олимпа…
— Я тебе сегодня могу сдать самую прекрасную звезду, которую ты видел в жизни. Покажу плохую копию, замыленную до предела, с нее тебе не удастся сделать ни одной копии, предупреждаю, но ты сам увидишь, что она стоит тех денег, которые я за нее с тебя сниму.
В голосе Хрусталева зазвенели мстительные нотки.
— Видел я одну из твоих королев! — тяжело задышал Гурий. — Если разговор о ней, плачу «зеленью».
— Ловлю на слове! — торжествовал Хрусталев. — Приезжай быстрее.
— Я не помню, где ты живешь!
— Ты же был у меня! — злился Павел.
— Был! — хмыкнул Гурий. — В каком состоянии? Помнишь?
— Еще бы.
— Для того чтобы вспомнить, мне нужно дойти до такой же кондиции.
— Делов-то: «засосал стакан и — в Ватикан»…
— Быстрее не получится. До той кондиции набираться несколько часов надо.
— Хорошо! Я встречу тебя у метро. На машине не приезжай, бутылочку раздавим.
— Буду через час.
Хрусталев, положив трубку, уже пожалел, что продает Оксану.
«Ладно! — подумал он. — У девочки есть почти час в запасе. Позвонит — спасет себя от позора. Неужто будут с ней спать из элиты, когда во всех салонах с „мыльницами“ мальчишки будут на эту красавицу дрочить? Сомневаюсь!»
Но ждал до последнего. Жалко было терять курицу, несущую золотые яйца. Да и в глубине души не хотело сдаваться желание повоевать, сломить сопротивление Оксаны, вновь приучить ее к наркотикам и к своему поводку…
Звонка Хрусталев не дождался.
До метро идти было минут семь, и Хрусталев оделся и вышел из дома в самую последнюю минуту. Пришлось торопиться, чтобы не опоздать.
Павел уже подходил к метро, когда на него налетела какая-то толстая деревенская баба или он на нее налетел: в спешке и суматохе, которая поднялась, трудно было выяснить.
Хрусталев покачнулся, но устоял на ногах, — Женщине не повезло: она грузно плюхнулась на асфальт, прямо на свою же кошелку с куриными яйцами.
— Негодяй! — завопила она таким зычным голосом, что почти все оглянулись. — Помогите! Убивают!
И вцепилась в ногу Хрусталева с цепкостью клеща.
Хрусталев попытался поднять упавшую, но попробуй так просто поднять центнер с гаком, как говорится.
— Я оплачу вам все издержки! — попытался Павел урезонить вопившую деревенщину. — Не только материальные, но и моральные.
Но женщина его или не слышала, или делала вид, что не слышит, только зычность ее голоса увеличилась на пару децибел.
Прилично одетый пенсионер остановился рядом и ехидно предупредил Хрусталева:
— Я все видел! В свидетели пойду, так и знайте!
— Да оплачу я ее яйца! — заорал взбешенный Хрусталев, пытаясь вырваться из цепких объятий женщины.
— Что случилось? — раздался начальственный баритон за спиной Павла.
Обернувшись, он увидел рядом с собой двух вооруженных омоновцев.
— Все в порядке, ребята! — попытался улыбнуться Хрусталев. — Случайно столкнулись, дама упала и разбила свои яйца…
— Похабник! — завопила притихшая было «дама». — Это ты можешь разбить свои яйца, а я разбила куриные, отборные, от черной курицы.
Она легко, с каким-то даже изяществом вскочила на ноги и показала почти торжественно на испачканную сырой яичницей одежду.
— Посмотрите на мою одежду! Он сорвал мне деловую встречу. Я терплю убытки на миллионы долларов…
— Ты что, с ума сошла, баба! — заорал Хрусталев. — На миллион долларов контракт заключают, приезжая в «мерседесе», а не пешком с грязной кошелкой в руке.
— Много ты понимаешь, мелочь пузатая. От горшка два вершка, а лезет поучать.
Старший омоновец спросил у ехидного пенсионера:
— Вы видели, как это произошло?
— А как же! — разволновался старик. — Как на ладони: молодой парень бежал к метро, эта женщина, на свое несчастье, попалась ему на пути…
— Он ее сшиб? — нетерпеливо перебил словоохотливого старика старший омоновец. — Говорите короче.
— А как же! — подтвердил старик и замолк.
Хрусталев с тоской наблюдал за происходящим, но успел заметить, как из метро выплыл Гурий, заметил Павла в окружении стражей порядка и, не останавливаясь, уплыл в сторону входа в метро, словно станцией ошибся, не там вышел. И молился, наверное, чтобы Павел его не заметил и не окликнул.
А Павел был просто не в состоянии ему что-либо крикнуть. Он обреченно смотрел на уходящего Гурия и мысленно подсчитывал убытки: «Сколько они с меня потянут? Омоновцам еще взяток не давал».
Хрусталев достал из кармана пачку «полтинников».
— Ребята, я готов платить! Скажите, сколько?
— Дача взятки при исполнении служебных обязанностей! — послышался насмешливый голос за спиной Павла.
Обернувшись, он с ужасом увидел стоявшего подполковника милиции.
— Какая взятка? — заволновался Хрусталев. — Я хочу возместить ущерб…
— Свежо предание, да верится с трудом… — улыбнулся полковник. — Хотел он подкупить омоновцев? — спросил у старика.
— А как же! — охотно подтвердил старик, хотя явно не понимал, о чем идет речь. — И деньги фальшивые. Фальшивомонетчик! — строго закончил он.
Хрусталев растерянно засунул деньги обратно в карман.
— Не хотите миром, пусть суд определяет величину ущерба!
Улыбка погасла на лице полковника.
— Возьмите его, ребята!.. Суд есть, да не про вашу честь!
Павел не успел опомниться, как его скрутили и посадили в машину…
3
Виктор Поворов притаился в кустах и ждал. Рядом с ним лежал большой мешок из-под сахара, под правой рукой короткий кусок толстого кабеля в резиновой оболочке. Грозное оружие для умелой руки.
День сменился ночью. Наступили сумерки.
Возле станции прошумела электричка, остановилась и помчалась дальше, набирая скорость.
Поворов напрягся. Через несколько минут должны были появиться сошедшие с электропоезда жители этого пригородного поселка. И среди них…
Виктор ожидал соседскую девчонку. Училась она в Москве, но вечером возвращалась домой. Это ее караулил Виктор; для нее были приготовлены и мешок, и самодельная «резиновая» дубинка.
Поворов уже счет потерял годам, когда он впервые влюбился в Тоню. И чего он только не предпринимал, чтобы понравиться ей, — все было напрасно. Что бы он ни делал, делал лучше другой, счастливый соперник. Попробовал Виктор поговорить с ним на кулаках, но позорно бежал, потерпев поражение, кулаки у соперника были железные.
Просвет появился, а вместе с ним и надежда на успех, когда пришло время идти в армию. Служить.
Богатые и деловые родители Поворова выкупили своего единственного и ненаглядного сынка из райвоенкомата. Очень их испугали «горячие» точки, репортажи из которых они спокойно смотрели по телевизору. Чьи-то сыновья гибли, но их это не касалось: гибли чужие сыновья, а теперь настала очередь, как они считали, погибнуть родному и единственному. И родители подняли на ноги всех, кого могли, а могли они многое в районе.
У соперника не было ни богатых родителей, ни желания отлынивать от священной обязанности служить в армии. И он ушел, оставив невесту ждать полтора года возвращения суженого.
Поворов решил воспользоваться случаем и за полтора года попытаться отбить невесту у счастливого соперника.
Но Тоня поступила учиться в МГУ и перестала даже здороваться с соседом, чтобы он не воспринял какое-нибудь дружеское слово как поощрение и шанс.
Присылаемые билеты в театр и кино возвращались, а явившиеся сваты получили от ворот поворот.
Тогда Поворов задумал это дело. Грязное и черное. Он решил подкараулить Тоню, когда она припозднится на занятиях, и силой овладеть.
«Забеременеет — никуда не денется!» — злорадно думал Виктор.
Сдерживало Поворова единственное препятствие: Тоня могла увидеть его и узнать. А в таком случае весь план никуда не годился. Поворов не был заинтересован в разоблачении, ценил не только свою страсть, но и свободу.
Но черные мысли приходили вновь и вновь.
«Если нельзя, но очень хочется, то — можно!» — убеждал себя Виктор, вычитав эту мысль в каком-то журнале.
В результате Поворов дополнил свой план большим рогожным мешком и «резиновой» дубинкой.
«Если в темноте набросить сзади мешок на голову, а затем несильно стукнуть по той же голове дубинкой, то она ну никак не сможет разглядеть меня, — размышлял Поворов. — Правда, и чувствовать она ничего не сможет в таком случае, но это — к лучшему. Ее дело — забеременеть, а чувствовать я ее буду. Кому она с ребенком будет нужна? Тут я и подвернусь. За счастье сочтет. Замуж не пойдет, а побежит. А я ее, при случае, смогу еще и попрекнуть „чужим“ ребенком. Двойная выгода. А увидит, как я ее ребенка холю и лелею, полюбит. Путь к сердцу женщины часто лежит через ее ребенка».
Вот почему и притаился Поворов под кустом, ожидая появления Тони.
Место было выбрано им со знанием деда. Виктор знал, что Тоня решит сократить путь домой и пойдет не дорогой, а тропинкой.
«Здесь я ее и поймаю, — дрожал от нетерпения Поворов. — Дверь в сарай уже открыта. Сегодня или никогда!»
Тоня припозднилась в библиотеке и впервые возвращалась так поздно. Устала, и мысли ее были заняты новоиспеченным воином: «Как он там, что он там, каково ему там?»
Машинально она свернула на знакомую тропинку, хотя в электричке решила на всякий случай пойти дорогой, пусть дольше, но безопасней. Забыла!
Кто-то из-за куста прыгнул ей на спину, набросил мешок на голову. Тоня сильно лягнула напавшего, но тут же получила чем-то тяжелым по голове и потеряла сознание.
Поворов поднял легко на руки свою добычу и не спеша, боясь уронить, понес Тоню в сарай. Он впервые ощутил тяжесть женского тела, его запах сводил с ума.
В сарае было совсем темно, и Виктор оставил дверь сарая открытой, чтобы хоть в сумеречном свете видеть обнаженное тело желанной девушки.
Поворов оставил на всякий случай мешок на голове у жертвы и растерзал на ней всю одежду.
Прикосновение к теплому обнаженному телу так его возбудило, что он только расстегнул молнию на джинсах и овладел неподвижным обмякшим телом Тони.
Сколько прошло времени, он не мог бы сказать и на страшном суде.
Но, когда в проеме двери сарая показалась человеческая фигура, сил не было ни убежать, ни сопротивляться.
Повязали его «тепленького». Избили так, что чуть не убили, хорошо милиционер, живущий в поселке, не дал.
— При мнё нельзя, — говорил, — ибо я — представитель закона! А закон суд Линча не приветствует. Право убивать государство оставляет за собой.
— Да ты посмотри только, — возмущался владелец сарая, — что этот изверг натворил. Ты же знаешь: у нее жених в армии, что с ним будет, когда узнает…
— Все равно убивать не дам! — твердо стоял на своем юный милиционер. — Закон с ним разберется. Напрасно вы думаете, что тюрьма и лагерь — лучше смерти. Часто — хуже! Может, смерть будет для него не карой, а избавлением от тех мук, которые ему предстоят? Кто знает?
— Да выкупят его родители! — уговаривали милиционера соседи. — От армии белый билет купили, неужто в тюрьме оставят? Они все могут.
— Вы при мне противозаконных речей не ведите. Свобода, думаете? И все можно? «Свобода — это осознанная необходимость!» А у вас никакого сознания, раз такие речи при мне ведете. А значит, вам свобода и не нужна!
Юный правозащитник поехал сопровождать Поворова в город, а не в районное УВД, чтобы родители Виктора не смогли ему помочь избежать наказания. На выговор, как минимум, нарывался милиционер, но уж больно ненавидел он такие преступления.
Поворов в машине, с трудом шевеля разбитыми губами, нагло попросил у него сигаретку.
— Друг, дай подымить!
Юный правозащитник онемел от такой наглости, но, брезгливо сморщившись, все же сунул сигарету в рот Виктора, руки у насильника были схвачены наручниками за спиной, и дал прикурить от зажигалки.
— Жаль тратить сигарету на такого подонка! — все же не выдержал он.
Виктор жадно затянулся несколько раз, а затем, перегнав сигарету в уголок рта языком, пробормотал:
— Ты не знаешь, что такое — любовь!
— Знаю! — возразил правозащитник. — Причем неразделенную, как говорится, несчастную. Но мне и в голову бы не пришло набрасывать своей неудавшейся любви на голову мешок из-под сахара и насиловать бесчувственное тело.
— Я-то был не бесчувственный! — выдавил с трудом Поворов. — Хоть день, но мой. А там хоть трава не расти!.. Возьми сигарету, губа ноет.
Милиционер забрал изо рта Виктора сигарету и выбросил ее из машины.
— Ты знаешь, какой на дворе век? Что-нибудь слышал о цивилизации? Библию держал в руках хоть раз?
— Какая цивилизация, пацан? Ты с Луны свалился? Или телевизор не смотришь, газет не читаешь? Горло пленным перерезают и язык вытаскивают, галстук делают, это что, цивилизация?
— Ну, спасибо, что ты только изнасиловал, а не перерезал горло своей любви.
— Ладно. Замнем для ясности! Куда ты меня таранишь? В Люберцы? Сидел я там разок за хулиганку. Овчара у них бегает под окнами и гавкает, пугает беглецов. Наивняки! Если уж кто на таран пойдет, они эту овчарку живьем схавают. Полетят от нее клочки по заулочкам.
— Читала все-таки тебе мама сказки!
— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» «Сказка — ложь, да в ней намек…» Что мы имеем? Если поменяем некоторые части местами? Мы рождены, чтоб ложь сделать былью!
— Умник! Таких умников, да со статьей 117-й, первыми в позу прачки ставят.
— Я сам кого хочешь поставлю! — жестко сказал Поворов.
— Не забудь только подмыться, когда будешь ставить. А везу я тебя прямо в Москву.
— Самовольничаешь! Всыплют тебе по первое число, будешь знать.
— Буду знать, что долг свой выполнил, что ты будешь сидеть в камере нормальной тюрьмы и вытащить оттуда тебя твоим родителям будет намного трудней. Ясно?
— Кто меня примет без направления? Отправят обратно. Напрасно катаемся, государственный бензин тратишь, между прочим. Смотри, вычтут из зарплаты…
Поворов по-настоящему испугался.
— Смотрю, как у тебя все съежилось! — засмеялся довольно милиционер. — А в твоих любимых Люберцах все камеры заняты. Не боись, я созвонился, мне разрешили отвезти тебя. «На недельку, до второго, я уехал в Комарово»… — пропел он довольно-таки фальшиво. — Кто в Комарово, а кто на недельку… Пока камеры в Люберцах не освободятся на одну койку. Потом лично отвезу тебя обратно.
Юный правозащитник замолк, а Поворову стало не до разговоров.
Так они молча и ехали до самой Бутырки.
У ворот машина остановилась, и милиционер пошел договариваться. О чем он там говорил, Поворов мог только догадываться, но враг быстро вернулся, и тут же огромные железные ворота открылись, юный милиционер сел рядом с шофером, и они въехали во двор знаменитой тюрьмы и подкатили прямо к одной из дверей, где их уже дожидался надзиратель с охранником.
Юный милиционер снял наручники с Поворова и сказал на прощание:
— Ну, прощай, желаю тебе схлопотать пятнадцать лет строгача!
И уехал, оставив Поворова в другом измерении.
Поворов стоял, оглядываясь и потирая онемевшие руки.
— Руки за спину! — скомандовал ему резко надзиратель. — Вперед марш!
Охранник открыл дверь, и Поворов внес свое бренное тело в самую старинную тюрьму столицы.
Ожидавший увидеть сразу камеру, он очень разочаровался, когда надзиратель втолкнул его в бокс и сказал: