Следующее из моральных правонарушений, достойное нашего рассмотрения, – кража.
Обратим взоры на античную эпоху – грабеж разрешался и даже поощрялся во всех республиках Греции; ему открыто покровительствовали в Спарте или Лакедемоне; некоторые народы рассматривали его как одну из воинских доблестей; воровство – явное подспорье для решительности, силы, ловкости и прочих добродетелей, полезных для республиканского правительства, тем более для такого, как наше. Теперь отвечайте с беспристрастием: если в результате расхищения люди поровну наделяются богатствами, то следует ли считать такое воровство великим злом для общества, цель которого – равенство? Разумеется, нет; правительство, с одной стороны, ратует за равенство, а с другой – предписывает каждому стоять на страже личного имущества. У некоторых народов принято наказывать не вора, а того, кто позволил себя обокрасть – пусть учится получше беречь свою собственность. Такая практика наводит на более пространные размышления.
Боже упаси, я вовсе не намерен атаковать или нарушать клятву об уважении к собственности, недавно провозглашенную нацией. Однако мне, надеюсь, позволительно высказать некоторые соображения по поводу несправедливости этой клятвы? В чем смысл присяги, принятой французами? Разве не в отстаивании абсолютного равенства всех граждан перед законом, защищающим собственность каждого? А теперь я задаю вопрос: справедлив ли закон, приказывающий тому, у кого нет ничего, уважать права того, у кого есть все? В чем основополагающие принципы общественного договора? Не в том ли, чтобы уступить часть своей свободы и своей собственности ради поддержания и сохранения свободы и собственности других людей?
Все законы зиждутся на этих постулатах, ибо в них заложены побудительные причины любых наказаний за злоупотребление свободой. Законы предусматривают взыскание налогов, и гражданин не возражает, когда от него требуют их уплаты, поскольку понимает: то, что отнято, позволяет сохранить остальное его добро; итак, снова повторяю: по какому праву пытаются закабалить того, кто не обладает ничем, неким общественным договором, защищающим интересы того, кто обладаем всем? Если клятвой вашей вы совершаете акт справедливости, сохраняя собственность имущего, не поступаете ли вы тем самым несправедливо по отношению к исполнителю этой клятвы – неимущему? Какой ему резон в навязанной вами присяге? На каком основании вы налагаете на него обязательство перед тем, кто существенно превосходит его в уровне благосостояния? Трудно придумать нечто более необоснованное: присяга должна создавать равные условия для всех индивидуумов, ее принимающих; недопустимо сажать на цепь того, кто совершенно не заинтересован в соблюдении верности клятве, ибо в таком случае это не договор свободного народа – в руку сильного вкладывается оружие для борьбы со слабым, против чего тот, в свою очередь, будет беспрестанно восставать; именно так и происходит осуществление клятвы об уважении к собственности, недавно провозглашенной нацией; богатый в одностороннем порядке порабощает бедного, защищая свои интересы, бедный же, легковерно провозглашая о своих обязательствах, опрометчиво связывает себя клятвой, которую невозможно исполнить по отношению к нему самому.
Теперь, когда вы осознали это варварское неравенство, не усугубляйте и без того жестокую несправедливость, карая того, кто лишен какой бы то ни было собственности, за посягательство на часть имущества богача: бесчестная ваша клятва дает ему на то неоспоримые права. Абсурдностью наложенных на бедняка обязательств вы подталкиваете его к клятвопреступлению, тем самым узаконивая любые преступления, вытекающие из такого вероломства; следовательно, не вам судить его за то, что случилось по вашей же вине. Сказано, по-моему, более чем достаточно, чтобы вы почувствовали: преследовать воров ужасно и жестоко. Почему бы вам не последовать примеру мудрого народа, о котором я недавно упоминал, приняв закон о наказании того, кто допускает преступную беспечность, позволяя себя обкрадывать, и отводя любые обвинения от человека, эту кражу совершающего; вдумайтесь: изобретенная вами клятва оправдывает его действия, и занимаясь воровством, человек этот следует первейшему и разумнейшему из движений природы – инстинкту самосохранения, стремясь выжить, не важно за чей счет.
Ко второму разряду правонарушений, связанных с обязательствами человека по отношению к себе подобным, относятся также действия, квалифицируемые как развратные. Особо предосудительными и затрагивающими интересы окружающих считаются проституция, адюльтер, инцест, изнасилование и содомия. Ни на миг не сомневайтесь: все преступления против нравственности, в том числе и упомянутые мною проступки, совершенно безразличны правительству, которое высшей моральной ценностью признает сохранение республиканской формы правления любыми доступными средствами. Невозможно представить, как сохранить республику, окруженную враждебными деспотическими силами, исключительно моральными методами; выстоит она лишь посредством войны – но нет ничего более безнравственного, чем война. Судите сами: так ли уж необходимы государству, безнравственному по определению, нравственные граждане? Скажу больше: лучше, чтобы они таковыми не являлись. Законодатели Греции тонко прочувствовали важность распространения среди членов общества заразы недовольства; моральное разложение на руку государственной машине, ибо восстание – одно из обязательных условий существования государства, где благополучное республиканское правительство непременно вызывает ненависть и зависть со стороны своего враждебного окружения. Бурное негодование, как справедливо полагали мудрые законодатели, нравственным отнюдь не является; тем не менее именно таково нормальное состояние умов в республиканском обществе; от людей, призванных постоянно поддерживать режим безнравственных потрясений государственной машины, не только нелепо, но и опасно требовать нравственности. Привычное состояние для человека нравственного – мир и покой, в отличие от безнравственного состояния вечного движения, неизбежно подталкивающего к восстанию. Республиканец нуждается в чувстве возмущения – только так он как гражданин окажет поддержку своему правительству.
А сейчас перейдем к подробным описаниям и начнем со стыдливости, этого робкого трусливого чувства, противостоящего непристойностям. Если бы природа задумала устроить человека целомудренным, он, конечно же, не рождался бы голым; множество народов, менее нас испорченных цивилизацией, ходят нагими, не ведая никакого стыда; обычаю носить одежду мы обязаны суровости климата и женскому кокетству; женщины почувствовали, как много теряют в глазах мужчин, предупреждая их желание, и насколько выгоднее пробуждать его; они сообразили, что природа создала их несовершенными, и чтобы понравиться, весьма полезно скрывать свои недостатки с помощью разного рода ухищрений; таким образом, стыдливость не имеет ничего общего с добродетелью, являясь одним из первейших признаков развращенности и испытанным средством кокетливых женщин. Проницательные правители Ликург и Солон вовремя осознали, сколь важна непристойность для погружения граждан в безнравственное состояние, так, молодые девушки обязаны были показываться в театре обнаженными. Примеру греков не замедлили последовать римляне: на играх, устраиваемых в честь богини Флоры, танцевали голыми; в таком же духе проводилось большинство языческих мистерий; у некоторых народов нагота приравнивалась к добродетели. Как бы то ни было, непристойность пробуждает сластолюбивые склонности, а те в свою очередь – так называемые преступления против нравственности и прежде всего – проституцию. Возвращаясь к рассмотрению этого вопроса, мы уже отринули постылые религиозные путы, прежде нас стеснявшие, и покончили с множеством предрассудков, теперь мы ближе к природе – прислушаемся же к ее голосу, дабы удостовериться раз и навсегда: единственное в мире преступление – противиться внушенным ею склонностям, пытаясь их перебороть; стремление к чувственным наслаждениям – важнейшая из природных склонностей, и вместо того чтобы гасить в себе желания, следует, напротив, изыскивать средства мирного их удовлетворения. Настаивайте на наведении порядка по этой части, обеспечивая все условия для доступа гражданина к предметам сладострастия, дабы он любым способом мог утолить свой пыл, не будучи сдерживаем никакими ограничениями, ибо из всех страстей человеческих наибольшей свободы алчет именно сластолюбие. В городах сооружайте просторные, опрятно меблированные, безопасные во всех отношениях помещения, туда придут развратники для удовлетворения своих причуд – с лицами любого пола и возраста и с кем бы то ни было; созданиям, предоставленным для утех, предписано безоговорочное подчинение – за ничтожный отказ незамедлительно следует наказание со стороны того, кто недополучил желаемое. Сейчас объяснюсь поподробнее, соотнося свои соображения с республиканскими нравами; обещал быть последовательным – и слово свое сдержу.
Как только что отмечено, чувственность – самая свободолюбивая и самая деспотичная из страстей; человеку свойственно стремление повелевать, подчинять других, окружать себя рабами, принужденными исполнять его прихоти; всякий раз, когда вы лишаете человека тайной возможности проявить хоть малую толику деспотизма, вложенного ему в душу природой, он тотчас направляет его вовне, набрасываясь на окружающих или на правительство. Хотите избежать этой опасности – позвольте человеку беспрепятственно испускать тиранические позывы, неустанно одолевающие его помимо воли, и он удовольствуется своей маленькой верховной властью в рамках гарема продажных ичогланов или султанш, где окажется благодаря вашим заботам и собственному своему кошельку, после чего вернется домой удовлетворенным, не испытывая ни малейшего желания смущать покой правительства, снисходительно потворствующего его вожделениям. Если же вы, напротив, станете чинить публичному разврату нелепые препятствия, некогда изобретенные министерской тиранией и нашими новоявленными Сарданапалами, подданные ожесточатся против правительства, ревнуя к единолично присвоенному им праву на деспотизм, сбросят навязанное вами иго, им наскучит ваша манера управления, и они переменят ее, как это уже случилось недавно.
Вспомните, как проникнутые великими идеями греческие законодатели относились к разврату в Лакедемоне и Афинах; никаких запретов, гражданина опьяняли распутством; ни один вид похоти не был запрещен; Сократ, которого оракул объявил мудрейшим на земле философом, безучастно переходил из объятий Аспазии в объятия Алкивиада, что не мешало ему оставаться гордостью Греции. Пойду дальше: понимаю, насколько противоречат мои мысли сегодняшним нашим понятиям, однако цель моя – доказать: следует поторопиться с обновлением существующих обычаев, коли мы желаем сохранить принятую у нас форму правления; итак, попытаюсь убедить вас, что проституирование так называемых «честных» женщин ничуть не опаснее развращения мужчин. Порядочных женщин надлежит приобщать к участию в оргиях, устраиваемых в предусмотренных для этого заведениях, для них следует выстроить специальные дома, где капризы и нужды женского темперамента, ничуть не менее пылкого, чем мужской, были бы удовлетворены с лицами обоего пола.
Прежде всего ответьте, на каком основании беретесь вы освобождать женщину от предписанного ей природой слепого подчинения мужским прихотям? И наконец, по какому праву вы обрекаете женщину на воздержание, невыносимое для ее здоровья и совершенно бесполезное для ее чести?
Разберем каждый из этих вопросов по отдельности.
По естеству своему, женщина, безусловно – «побродяжка», и пользуется теми же преимуществами, что и другие самки животных, принадлежащие всем самцам без исключения; таковы, вне всякого сомнения, первые законы природы и первые установления древнейших человеческих сообществ. Однако впоследствии корысть, эгоизм и любовь искажают простоту и естественность изначальных постулатов; женщина, а с ней в придачу имущество ее семьи рассматриваются как верный путь к обогащению; так удовлетворяются первые из двух обозначенных мною потребностей, порой женщину похищают и привязываются к ней – еще один побудительный мотив к действию, во всех трех случаях наблюдается нецелесообразность.
Акт обладания неприменим к существу свободному; безраздельно владеть женщиной столь же несправедливо, как владеть рабами; никогда не следует забывать – все люди рождены свободными и равноправными, и сильный пол не имеет законного права на захват неограниченной власти над слабым; да и ни один пол или отдельные его слои не вправе по своему произволу обладать другим полом или отдельными его представителями. Согласно законам природы, женщина не вправе отказать тому, кто ее пожелает, сославшись, в качестве мотива, на свою любовь к другому – налицо исключительная принадлежность, что недопустимо: раз ясно, что женщина принадлежит решительно всем мужчинам, значит никто из мужчин не должен быть отстранен от обладания женщиной. Владеть можно недвижимостью или животным, но не существом себе подобным – любые узы, приковывающие женщину к мужчине, в какой бы форме они ни выступали, необоснованны и иллюзорны.
Несомненно не только наше естественное право открыто выражать свое влечение ко всем женщинам без разбора, но и наше право заставлять их покоряться нашим страстям – я отнюдь не противоречу сам себе, речь идет не о вечном подчинении, а о временном. Нам, мужчинам, несомненно, надлежит устанавливать законы, принуждающие женщину уступать любовному пылу всякого, кто ее пожелает. И если для реализации этого права потребуется насилие, у нас есть законные основания его применить! Разве сама природа не подтверждает эти полномочия, предоставляя нам перевес в силе, из которого вытекает неизбежность подчинения женщин нашим желаниям?
Напрасно женщины разглагольствуют, прикрываясь своим целомудрием или привязанностью к другим мужчинам; такой способ защиты – просто отговорка; не так давно мы уже убедились в наигранности и ничтожности такого чувства, как стыдливость. Не более доводов в пользу женского постоянства и у любви – так называют душевное безумие, когда удовлетворены только двое – любящий и любимый, счастье остальных не учитывается, в то время как назначение женщины – доставлять радость всем мужчинам, а вовсе не ублажать одного привилегированного эгоиста. Все мужчины имеют равные основания наслаждаться всеми женщинами; согласно законам природы, ни один мужчина не наделен единоличным и персональным правом владеть той или иной женщиной. В обществе тоже необходим закон, принуждающий женщин проституировать в той мере, в какой это будет угодно нам, мужчинам, и в тех домах терпимости, о которых недавно шла речь; необходим закон, заставляющий женщин подчиниться, даже в случае несогласия с их стороны, и карающий их за уклонение от своих обязанностей; такой закон – истинный и беспристрастный – невозможно опровергнуть сколько-нибудь разумными доводами.
Итак, торжеством справедливости стало бы издание закона о том, что любой мужчина, желающий насладиться какой бы то ни было женщиной или девушкой, имеет возможность требовать ее присутствия в одном из означенных мной заведений; там, под присмотром матрон храма Венеры, избранная особа предоставляется для удовлетворения каприза (порой унизительного и подневольного – не важно) того, кому взбредет в голову позабавиться с ней; ни одна любовная прихоть не признается странной или неподобающей – в любом случае она внушена природой, а значит ею же и одобрена. Остается лишь оговорить возраст; берусь утверждать: не стоит стеснять свободу мужчины, заказывающего девушку тех или иных лет. Кто наделен правом отведать плод с дерева, по собственному усмотрению и пристрастию решает, срывать его спелым или недозрелым. Предвижу возражения: девушкам известного возраста вредно вступать в отношения с мужчинами. Подобное утверждение безосновательно; признаваемое за мной право на наслаждение существует вне зависимости от последствий, им вызываемых, и совершенно безразлично, пойдут ли мои действия на пользу или во вред предмету, предназначенному для моих утех. Я уже доказал: принуждать женщину против воли вполне законно – едва кто-либо ее возжелает, ей должно покориться и, отбросив всякие эгоистические соображения, тотчас предоставить себя для удовольствий. Так же обстоит дело со здоровьем. Излишняя забота о здоровье девушки ослабляет и притупляет наслаждение того, кто ее возжелал; выходит, благоговение перед нежным возрастом беспочвенно – нас не заботят ощущения предмета, приговоренного природой и законом к временному утолению чужого пыла, наш труд посвящен изучению того, что подходит прежде всего носителю влечения. Хотя все же стоит уравновесить чашки весов.
Да, определенный баланс интересов, несомненно, желателен; несчастные женщины, порабощенные нами столь безжалостно, бесспорно, заслуживают возмещения убытка – перехожу к ответу на второй из поставленных мною вопросов.