— Харзиен жив.
— Тебя не могут слышать?..
— Они могут слышать мертвых?
— Я не знаю, что смогут люди в будущем, но то, что они этого хотят, это точно… И еще…
— Что еще, О? Надо уходить…
— Ты считаешь, что это надо делать через дверь? — с сомнением покачала головой я, и пол качнулся под моими босыми ногами.
Вздохнув, я провела по стене рукой.
Лессо, веди меня… Куда пошла бы ты, тиану? И не забудь про флейту, Лессо…
В голове моей возникло слово Мизери и… я исчезла. Поискала глазами окно и, не найдя его, прошла сквозь дверь.
Коридор, огромный, холодный, освещаемый множеством квадратных белых светильников на высоком потолке. Не раздумывая, поворачиваю направо, коридор тянется далеко вперед, я не вижу ему конца. Сворачиваю, прямо передо мной дверь, задраенная также наглухо, словно ее закрыли и заварили, и скрыли от чужих глаз швы.
Прохожу сквозь нее… А-а-а… внезапный крик давлю в себе. Я падаю. Широкая лифтовая камера уходит далеко вверх и вниз. Лифт бесшумно катит на меня сверху. Вижу его тяжелую махину, скользящую без единого шума. Поднимаю руки, словно бы собираюсь прыгнуть в воду с вышки, и лечу вверх… Навстречу лифту… Лессо, ты сошла с ума… Там может кто-нибудь быть…
— Лессо в тебе нет… Есть ее память и дар… — Элизиен вовремя вмешивается в мой междусобойчик, иначе точно мне бы башню сорвало в разговорах с двумя покойниками. — Это точно, — добавляет он с усмешкой. — Но обращаясь к ней, ты, похоже, заставляешь ее помнить о тебе и помогать…
Я представила Лессо, красавицу-тианайку, уходящей по черному коридору, черная шаль вьется за ней, словно крылья птицы, а в конце коридора бьется радостным светом радуга, Лессо оборачивается на мой зов и останавливается и смотрит на меня издалека…
Ухожу вправо от надвигающегося лифта в стену, морщась, ожидая прикосновения к лицу холодного бетона… Но опять не чувствую его, словно став невидимой, стала бесплотной…
Стены, коридоры, этажи, белые комнаты и страшные образы, распятых на столах тел…
— Я такая же, Элизиен? — со страхом спрашиваю и не могу забыть лицо девочки с раскрытой черепной коробкой и разноцветной электроникой в голове.
— Ты прежняя, О, но тебе нельзя к дьюри.
Молчу… Значит, что-то не так… Прежняя, чтобы быть приманкой… А вот что-то не так, это чтобы меня не потерять из виду, но представляю ли я опасность для дьюри?
Бесконечный бункер. Где же выход? Рвусь все быстрее вперед, все свободнее отыскивая дорогу. Она теперь словно стрелка компаса в моей голове, как маячок, который отмечает мой выбор сигналом в мозгу true или false…
И вдруг сигнал стоп. Я пришла! За этой стеной свобода!..
Прохожу. И опять белая комната…
То, что я вижу перед собой, я не ожидала увидеть здесь, в Ошкуре… Огромный, во всю стену орган… Множество медных труб, трубок, трубочек, тонких, почти капилляров… Густой долгий звук раздается и долго вибрирует, и кажется, сам воздух дрожит в такт с ним…
2
Ошкурец, большеголовый, коротконогий, стоит спиной ко мне. Ушей у него почти не видно. Они у него — небольшие отверстия на месте обычных ушей — как у птиц…
Очень длинная трубка, пожалуй, самая тонкая из множества всех, что составляли орган, сейчас была снята со стены, и он, вводя тихо жужащий инструмент в нее, прислушивался к его звуку…
Ошкурец вдруг оглянулся.
"Он меня видит, Элизиен?", — повторив лихорадочно несколько раз заклинание невидимости, спрашиваю я.
"Чует, похоже…", — отвечает тихо призрак.
"А ведь это флейта, дьюри", — тихо говорю я, обходя ошкурца, который, скрестив короткие руки на груди, изучает то место, где я только что стояла у самой стены.
"Где?", — быстро спрашивает Элизиен.
"Очень похоже на орган…", — провожу рукой по холодной поверхности одной из медных труб на стене, — "Множество труб разного диаметра… Не зря, значит, я сюда пришла… Это Лессо меня привела…", — прошептала я. — "Что же будем делать, Элизиен?"
А ошкурец вдруг проговорил отчетливо:
— Она здесь… Присутствие живой и ментальной энергий…
Я же в это самое мгновение увидела свою флейту. На огромном столе, среди обрезков металлических трубок, больших тисков, множества пил, шлиф-машин, множества наушников и фонендоскопов, мусора… валялась она. Моя дудка. Почерневшее от времени благородное серебро казалось здесь чем-то чуждым, словно из другого мира… "Она и есть из другого мира", — подумала я, взяв ее в руки.
А флейта вдруг в руках распалась надвое. Чистый ровный распил открывал ее витиеватые внутренности, хитро изогнутые полости, и я вспомнила девочку со вскрытой черепной коробкой. "Как же так, люди?!.. — обида полыхнула во мне, — а, впрочем… это же просто научное открытие… дьюри ведь наивные, смелые… они исчезнут, люди же скажут — и не было никакой магии… Не было целого мира… Мы его разрезали, проанализировали, измерили пульс, давление, магнитное и прочие поля… Ничего интересного… "
— Вижу ее, — между тем спокойно, словно наблюдая за футбольным матчем, докладывал безухий коротыш кому-то неведомому.
Конечно, что тебе трепыхаться, ведь у вас есть своя флейта… А я должна выйти отсюда и привести вас к последнему дьюри, к тому, кто еще может и противостоит вам…
Войдя в стену, я, сжимая остатки флейты в руке, быстро шла… Где-то я видела… Сейчас… Недалеко…
— Что ты задумала, Олие? — осторожно спрашивал Элизиен, следуя за мной. — Ты возвращаешься?
"Возвращаюсь…"
Он еще что-то спрашивал… Я молчала… И шла…
Здесь. Закрытые двери… и темно, и пахнет слесаркой…
Включаю свет. Стройные ряды оружия, всякого, бесконечные ряды матово поблескивающих, в отменном состоянии автоматов, винтовок, гранатометов, базук… здесь было столько всего, что моего словарного запаса не хватит даже на четверть… Мне бы хороший огнемет, Элизиен…
— Не делай этого — ты потеряешь силу Лессо и станешь видимой… — зудит надоедливо мне в ухо Элизиен.
Точно. Зато взорву ошкуровскую флейту.
— Ты даже не дойдешь до нее, О…
И это правильно, Элизиен… Останавливаюсь.
Разворачиваюсь и вновь — сквозь дверь, в стену… иду, назад, теперь уже к выходу, отсюда выход близко, я чувствую его… он зовет меня лесом, полем… чем-то настоящим…
А злость душит меня. Отпускают, гады. На себе чую все время чей-то тяжелый, выматывающий душу взгляд. Следят… Равнодушно уставившись окулярами металлических глаз, просчитывая мои шаги и мысли в неживых кибермозгах…
"Но, главное, моя флейта со мной… Во мне бьется мое сердце, и со мной летит моя душа… и Элизиен", — улыбаюсь я… — А теперь, Лессо, давай!!! — шепчу зло, — режь ошкуровскую флейту на мелкие кусочки… Ты же можешь, Лессо!..
…Старый тианайский меч, тихо звеня, повис в воздухе перед флейтой в белой комнате. Словно прислушиваясь к кому-то, он то принимался дрожать от нетерпения, тихо постанывая, то вдруг затихал…
Жуткий визг древнего ожившего существа заставил обернуться ошкурца. Оружие висело перед ним. В следующее мгновение голова робота с шумом покатилась по полу, а тело его грузно рухнуло…
Меч, взлетев в воздух, будто подчиняясь невидимой руке, разрубил с визгом несколько трубок… Они падали и катились по полу, а древнее оружие заметалось неистово, иссекая их и рубя, сокрушая злобный промысел бездушного мира…
Я опустила руку… Она еще продолжала сжимать рукоять древнего меча, которая мне виделась словно наяву… Тиану, как я хотела бы, чтобы сон мой стал явью!
— Ошкурская флейта разрушена, О… — тихо проговорил Элизиен, и я слышала как он улыбался…
А сзади слышался вой сирены… И, казалось, мне что это весь Ошкур взвыл от злости… Теперь еще один поворот, еще одна стена, и я на воле…
Только вот куда мне идти?
3
Город на поверхности оказался невзрачным. Бетонные коробки, шоссе, избитые гусеницами… Множество машин… И ничто его не могло украсить или оживить, даже прекрасный августовский день. И от лета-то здесь было только одно небо — задымленное, серое, невзрачное…
Роботы текли вокруг меня непрерывным потоком. И никому не было до меня дела. Словно ничего и не произошло. Никто не бежал, не искал меня, не кричал: "Ловите ее!"
Шагая невидимо по теплому асфальту босиком в драной тунике, я поначалу испуганно шарахалась от каждого показавшимся мне человеческим облика.
Но даже если мне вдруг казалось, что в толпе металлических остовов, колес, рук, клешней мелькнуло человеческое лицо, и я начинала в него вглядываться, в надежде увидеть хоть искру неравнодушия: злости, ненависти, радости, уныния… но нет… Лишь начинали щелкать самонаводящиеся линзы, ворочаясь в пластиковых глазницах, и киберлицо через короткое мгновение теряло интерес к моей "живой энергии" и отворачивалось.
Только раз, когда уставшая я плелась, по очередной безликой улице, мимо меня проехал трансформер, везущий пассажира.
Чудный белый кабриолет вез на заднем сидении человека. Машина неслышно прошуршала превосходными шинами по асфальту. Водительское место в ней было не предусмотрено. Прекрасный открытый кожаный салон вмещал в себя два широких дивана, развернутых друг к другу…
Я долго изучала непроницаемое лицо пассажира. Самое странное было в нем то, что если бы я его встретила в толпе, то никогда не узнала бы. Серое, безликое существо… "Можно поставить тебе на лбу номер… только это заставило бы меня узнать тебя вновь…", — шипела про себя я от усталости и злости.
— Что ты пытаешься увидеть в этом ошкурце, О? — наконец, не выдержал и спросил Элизиен.
Не решаясь все же разговаривать вслух, я же не призрак, ну, во всяком случае, Элизиен меня в этом уверил, я подумала:
"Это не человек?"
— Запомни, Олие — в Ошкуре нет больше людей…
Я молчала. Трансформер моргнул фарами, поднял кожаный верх наполовину над своим невозмутимым пассажиром и прибавил скорость. Я даже засомневалась на мгновение, — вдруг было что-то еще живое в этом роботе, ну хоть мозг, или не знаю что… и ему стало жарко под палящим солнцем.
Но Элизиен скептически хихикнул, и я вспомнила надписи на упаковочных коробках из магазина, которые всегда предупреждали — хранить вдали от открытых солнечных лучей…
Вот и трансформер-кабриолет хранит себя и своего пассажира вдали от солнечных лучей…
Проплутав по городу до вечера, от усталости путаясь и кружа подолгу на одном месте, я, наконец, с помощью Элизиена выбралась из него, когда солнце уже почти село за горизонт. Призрак словно вел меня, короткими фразами направляя в известном только ему направлении, и сейчас, оказавшись на широком раскаленном от жары шоссе, по которому удалялась от нас колонна поблескивающих на солнце нефтяных вышек, я, сойдя на обочину, устало остановилась…
"Что они ищут… неужели нефть, Элизиен?", — спросила я, глядя на их зачищенные до блеска бока.
— Не знаю, что такое нефть, О… Они ищут воду… Воду, которая может оживить то, в чем не может быть жизни. И находят. И выкачивают ее из наших родников, осушая их навсегда…
"Господи, неужели живая вода действительно существует, Элизиен?", — подумала я и развела руками — сколько можно уже удивляться, а вот поди ж ты.
— А чего ей сделается, воде-то… если в роднике железякой не ковыряться?! — не на шутку вскипятился призрак. — А они ведь целыми озерами за раз ее выкачивают! Ну, ты иди, иди… Ты только иди, Олие…
"Да куда же идти, Эл? Куда ты меня все ведешь? Я уж и идти-то не могу…", — думала я.
А вокруг города потянулись чередой безрадостные черные поля. Они, с засохшей потрескавшейся землей, тянулись до самого горизонта, и хоть бы один маленький клочок травы… Нигде. Ничего. Чернота. Пыль. Ни звука надоедливых кузнечиков и сверчков, что трещат под вечер, там, дома, ни запаха травы и леса…
"Зачем же им, Эл, столько живой воды, ведь железяки они насквозь, — мысли в моей голове путались, словно спотыкались одна об другую, — мне бы сейчас хоть каплю водички этой живой", — попыталась я даже пошутить, но выходило как-то уж больно криво.
— Выращивают они в хранилищах под землей мерзость редкостную, вот ее и оживляют…
"Что ж за мерзость?"
— Ну, я так понимаю, им хочется выглядеть как люди, вот они и ростили ошметки кожи, глаза, руки, ноги…
Я вспомнила сегодняшнего пассажира в кабриолете, а Элизиен тихо продолжал говорить:
— Только, похоже, все по отдельности им стало скучно выращивать, так теперь они ростят человека, а потом…
"Фу… Действительно, — мерзость… — подумала я, — ну, а зачем же живая вода-то, коль человек живой?"
— Да, не живут они у них долго, и потом жизнь отдельных частей надо поддерживать…
Передернувшись от отвращения, опять вспомнив, как трансформер заботливо надвинул над седоком крышу, и, понимая, что так он сохранял живые ткани от загара и старения, хмуро глядя себе под ноги, я опять пошла, уже не оборачиваясь на тяжелые машины, разбросанные везде, куда хватало взгляда, деловито роющиеся в земле… Только спрашивала иногда Элизиена:
"Ты еще здесь, мой призрак?"
— Куда же я денусь, О? — отвечал он…
Когда же совсем стемнело, и в черноте неба и бескрайнего ровного поля мне стало все равно, где остановиться, я так и легла, свернувшись калачиком, на твердую, словно камень, землю недалеко от дороги, благодаря Лессо я была по-прежнему невидимкой.
Мысли, одна мрачней другой, лезли в мою голову. Если днем, чтобы идти и знать, куда идти, мне приходилось гнать их подальше, теперь же они обступили меня со всех сторон…
"Элизиен, неужели в Ошкуре совсем не осталось людей?", — спросила я просто для того, чтобы хоть что-то говорить, чтобы нарушить эту тягостную тишину безжизненной ночи.
— Нет, нету… Поначалу, говорят, были, и Ангерат долго человеком был, а теперь у него живого ничего не осталось. — Голос Элизиена был тихий, словно и он тоже терялся в этих бескрайних черных просторах, слабел.
"Ты сейчас сидишь или… лежишь?", — вдруг подумала я и улыбнулась, мне почему-то показалось, что он сейчас где-то рядом, как раньше в его землянке — на шкурах.
И услышала, как он беззвучно рассмеялся:
— Я — нигде, я — дух, воздух… Зачем мне лежать или сидеть, если я не имею тела?
Я рассмеялась. Странное дело — улыбка, даже если все плохо, безнадежно и беспросветно, и ты улыбнулся, пусть даже через силу, безнадега вдруг отпускает… удавка на шее ослабевает… А Элизиен тем временем говорил:
— У них здесь было восстание машин. Границы между мирами только открыли, тогда еще люди прилетали к Вазимингу на железных птицах, и было сказано немало прекрасных слов о дружбе и братстве… И тут же вскоре разыгралась у них война. Страшная то была война… Точно как в предании говорится: и сравняется земля с небом, и будут лететь железные птицы, и огненный дождь прольется на ваши головы…
Я слушала, и мне становилось страшно. Слова из писания…
"Элизиен, это единственное наше будущее?"
— Единственное, которое открыто пока… Ты же видела башню Валиенталя? — ответил дьюри.
"Видела… Четыре мира. Харзиен сказал, что ваш мир это одно из наших прошлых, значит, известно, другое?"
— Да, Гурмавальд… В том мире живут уродливые люди и звери, страшные — двухголовые, безрукие, трехногие… оттуда приходит к нам паучья чума и страшные туманы… Но рассказывают некоторые бродяги, — есть где-то прекрасный мир, Гелания, что среди прекрасных лесов и рек стоят белые высокие дворцы, а люди, живущие там добры и прекрасны лицом… Они управляют добрыми машинами и летают на железных птицах к далеким звездам. Некоторые говорят, что это будущее Асдагальда, но оно пока скрыто от людей, а вот Ошкур, напротив, проявляется все больше…
Я уже не могла больше пытаться заснуть, и, усевшись по-турецки на голой, нагретой за день земле, смотрела в ту сторону, откуда пришла… Красное зарево большого мегаполиса освещало небо на горизонте… И, казалось в этот ночной час, что там, живет страшное чудовище, изрыгающее смрад и дым, пожирающее то, что породило его, и высасывающее жизнь из того, что встречалось ему на пути, и если его не остановить сейчас, то оно погубит все живущее на этой прекрасной земле очень скоро…