Дверь ванной открылась, и оттуда вышла Куколка, умытая и одетая в белую ночную рубашку. Так она выглядела совсем юной. В любом случае она была прекрасна.
Куколка подошла к своей стороне кровати, и я, как и каждый вечер, откинул для нее одеяло. Она забралась внутрь, и я хорошенько ее укрыл, чтобы согреть. Когда я уже собрался откинуться на спину, как делал каждый вечер, Куколка спросила:
— Как думаешь… если такое вообще возможно…ты мог бы обнимать меня, пока я сплю?
Мои глаза распахнулись в тусклом свете стоящей рядом с кроватью лампы. Не шевелясь и не поворачиваясь, Куколка добавила:
— Как ты обнимал меня однажды, когда я спала, — она помолчала. — Кажется, я никогда не спала так хорошо, как тогда… Мне… мне понравилось, Кролик.
Я провёл рукой по волосам, затем перекатился на бок и скользнул ладонью под ее лежащими поверх одеяла руками. Я порывисто вздохнул, почувствовав вызванный этим действием дискомфорт, но и возникшее вместе с этим хорошо знакомое ощущение.
Никто кроме Куколки не пробуждал во мне подобного ощущения.
Куколка вздохнула.
— Кролик, помнишь фильм, который мы с тобой смотрели в детстве?
Я замер.
— «Пиф-паф ой-ой-ой»?
Мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, о чем она говорит. Раньше она настаивала, чтобы я каждый вечер смотрел с ней кино. «Фильмы», как она их назвала, употребляя одно из тех британских словечек, которыми пополнила ее словарный запас ее «мами».
— В нем ещё была песня «Поистине восхитительный». Которую пела кукла. Я никогда не понимала, о чем эта песня. Но когда я ее слышала, то всегда думала, что она о кукле, которая хочет стать свободной, которая все время крутится и крутится, но никак не может выбраться из своей музыкальной шкатулки. Она застряла. Мне всегда становилось грустно от того, что никто ей не помогал. И поэтому она осталась там навсегда.
Услышав в ее голосе печальные нотки, я закрыл глаза. Куколка всегда была веселой. Никогда не грустила. Я, бл*дь, не мог слышать ее грустный голос. Вдруг я почувствовал что-то на своей руке, и тут же замер без движения. Это был ее палец. Кончик ее пальца, нежно кружил по тыльной стороне моей ладони, лежащей у нее на талии. Она отрывисто засмеялась, но смех тоже был грустным.
— Из-за ее макияжа ты говорил, что я совсем как та кукла на музыкальной шкатулке.
Пауза.
— Но теперь мне кажется, что я похожа на нее не только в этом.
Я понял, что она имела в виду. Она оказалась в ловушке, как и эта кукла. Застряла в своей комнате с множеством дверей, и никто не помог ей оттуда выбраться. Все, чего ей хотелось, это чтобы ее спасли. Освободили.
— Ей… кукле… Мне всегда казалось, что ей тоже хочется, чтобы ее поцеловали. Хочется, чтобы ее любили. Думаю, ей очень хотелось, чтобы ее возлюбленный вернулся оттуда, где бы он ни находился, и спас ее.
Кончик ее пальца перестал кружить по моей руке, затем я почувствовал, как она обхватила мою ладонь и крепко ее сжала.
— Она была заколдована, и только первый поцелуй любимого мог ее расколдовать.
Слушая ее, я стиснул челюсти. Я знал, что она говорит мне о том, как она жила, когда я уехал. Как она ждала моего возвращения.
Это она была той куклой. Ее слова сейчас не имели никакого отношения к этому проклятому фильму.
Моё возвращение слишком затянулось. Уже был нанесен непоправимый вред.
А потом она запела. Своим тихим, нежным голосом она запела эту песню. Ту самую, что в кино пела женщина, переодетая в куклу… и это, бл*дь, разбило мое черное сердце. С каждой спетой ею строчкой, она все сильнее и сильнее сжимала мне руку. И я слышал всю ее боль. Слышал, как она вырывалась у нее из груди через эту чертову песню. У меня перед глазами всё поплыло, я моргнул и вдруг понял, что у меня намокли щеки. Я поднес к лицу руку и почувствовал на пальцах слезы.
Я не плакал одиннадцать лет. В последний раз это произошло, когда меня оторвали от Куколки. И вот теперь, когда я вернул ее себе… но вернул уже разбитой на куски, с сердцем больше напоминающим хрупкое стекло.
Куколка допела песню, и комната погрузилась в тишину. Я крепко ее обнимал, а потом обнял еще крепче, когда сонным голосом она произнесла:
— Однажды мы поцелуемся, Кролик. Однажды мы поцелуемся, и тогда наше приключение станет просто невероятно идеальным…
Через некоторое время Куколкино дыхание стало ровным и глубоким.
Но я не мог заснуть. Час за часом я прокручивал в голове то, как она сидела передо мной, раздвинув ноги, и все те слова, что срывались у нее с губ. Слова ее грёбаных «дядей», в особенности одного из них, который говорил с ней, когда насиловал ее в детстве. Я подумал о ее чистом голосе, поющем ту песню. Я раздумывал над тем, чего ей хотелось, о чем она так долго мечтала.
Свобода.
Любовь.
Потом я подумал о предстоящих убийствах. Подумал о том, как мы прикончим каждого из них. Потому что всё то, что я планировал ранее, теперь уже казалось мне не достаточно мучительным. Не достаточно кровавым. Не достаточно жестоким.
Эти твари заслуживают гораздо большего. Они заслуживают всего, что только могут породить наши упоротые умы. И они все это получат. Они познают всю силу нашей мести, и они не будут этого ожидать.
Я закрыл глаза и улыбнулся.
Я улыбнулся всей той крови, что еще у нас впереди.
Кровавая бойня: любезно предоставлено Больными Ублюдками.
9 глава
Эдди
Поместье Эрншоу
Даллас, Техас
Я медленно подошел к двери. Старые петли были сорваны, а деревянная дверь разломана. Кто-то вышиб её ногой. Я полез в задний карман и вытащил пистолет. Перешагнув порог дома, я поправил шляпу, чтобы видеть весь коридор.
Как только я это сделал, мне в нос ударил мерзкий запах.
— Дерьмо! — прошипел я, прикрыв предплечьем нос и рот.
Я застыл без движения и прислушался. Ни звука. Стараясь передвигаться как можно тише, я проверил комнаты на первом этаже. В них пахло плесенью; мебель уже много лет была завешена простынями.
В них всё было в точности как раньше.
С замиранием сердца я подошел к подножию лестницы.
— Эллис…, — тихо произнес я.
Перескакивая через две ступеньки, я помчался вверх по лестнице. Чем ближе я подходил к той комнате, где она долгие годы пряталась от людей, тем сильнее становился гнилостный запах.
— Эллис! — выкрикнул я.
Приблизившись к двери, я почувствовал нарастающую волну страха. Комната была открыта. Из нее не доносилось ни звука.
Я прислонился к стене и поднял пистолет. Сделал глубокий вдох. Замерев от страха и всецело положившись на пройденный мною за последние месяцы интенсивный курс подготовки рейнджеров, я медленно прокрался в спальню — спальню Эллис. Прежде чем повернуть за угол и посмотреть на место, где она всегда сидела, я остановился и, кажется, перестал дышать. Я на секунду закрыл глаза, затем досчитал до пяти и повернулся в другую часть комнаты. Я замер. Стул Эллис исчез. На деревянном полу бесформенной кучей валялась темная одежда, которую она всегда носила … а потом я почувствовал, как от лица у меня отхлынула кровь. Из темноты возле ванной высовывалась пара ног. Я сделал над собой усилие и неуверенными шагами двинулся вперед, пока не почувствовал что-то под ботинком. Я посмотрел вниз и увидел почти черную лужу запекшейся крови.
— Эллис, — прошептал я, ощущая, как всё у меня в груди рвется на части, и замер, когда вдруг из тени показалось тело старухи.
Поднявшись на цыпочки, я подходил все ближе и ближе, пока не увидел бледное, застывшее в смертельной маске лицо миссис Дженкинс. Казалось, будто она неподвижно смотрит в окно, у которого всегда сидела Эллис. Я присел, чтобы проверить пульс, и тут заметил у нее на горле глубокую рану. Рана была бледно-красной, кожа вспорота до мяса. Ее кожу и весь пол вокруг залила теперь уже засохшая и холодная кровь.
С бешено колотящимся сердцем я приступил к делу. Я прочесал весь дом.
— Эллис! — взревел я, держа перед собой пистолет и пытаясь отыскать здесь хоть кого-нибудь живого. Где моя давняя лучшая подруга?
— Эллис!
Я промчался по служебным коридорам, по коридорам, о существовании которых я даже не подозревал. Чувствуя, как страх пробирает меня до мозга костей, я пробежал вверх по лестнице и по всем комнатам, пока вдруг не остановился.
Застыл, как вкопанный.
В деревянном полу, прямо передо мной, зияла дыра. Она была неровной с резкими краями, явно проделанная пилой.
«Какого черта …?»
Я осторожно шагнул вперед и заглянул вниз. На полу этажом ниже лежала веревка, вокруг нее валялись деревянные обломки, остатки стула. Я пригляделся и тут же его узнал.
— Эллис, — тихо произнёс я, и широко распахнул глаза, когда понял, что здесь, судя по всему, произошло.
Кто-то ее увез.
— Эллис! — снова машинально позвал я и потянулся в карман за сотовым. Я позвонил человеку, чей номер стоял у меня третьим на быстром наборе.
— Дядя, — задыхаясь, прохрипел я, бегом возвращаясь в комнату Эллис к гниющему телу миссис Дженкинс. — Вам необходимо немедленно приехать в поместье Эрншоу. У нас тут похищение.
***
— Где Эрншоу? — спросил мой дядя, когда группа судмедэкспертов взяла из комнаты необходимые образцы, и люди из морга занялись телом миссис Дженкинс.
Сжав в свободной руке шляпу рейнджера, я провел ладонью по волосам.
— Уехал отсюда много лет назад. Долгие годы он вместе со своими деловыми партнерами управлял отсюда своим бизнесом. В детстве я приходил сюда поиграть с Эллис. Они все давно покинули поместье, когда у них возникли какие-то проблемы с бизнесом, — я пожал плечами. — Понятия не имею, куда они поехали. Это было как-то… странно.
Мой дядя сосредоточенно нахмурил лоб.
— А Эллис?
Я почувствовал растущую в груди тяжесть.
— Много лет назад в раннем подростковом возрасте у нее случился нервный срыв.
Я посмотрел на то место, где она все время сидела. Я навещал ее каждую неделю с тех пор, как узнал, что она больна. Я разговаривал с ней. Но она ничего не говорила. Просто молчала и неотрывно глядела в окно совершенно безжизненными глазами. Я вспомнил то время, когда мы были детьми.
— В детстве ей никогда не разрешали выходить за территорию поместья. Однажды я спросил у мамы, почему. Она ответила, что у Эллис кое-какие проблемы, — я пожал плечами. — Беспокойство и боязнь покидать дом. Вот почему она была на домашнем обучении. Ее отец сказал моей маме, что когда ее мать умерла, стало только хуже.
Я сокрушенно покачал головой.
— Сомневаюсь, что она вообще когда-нибудь покидала это место… А потом у нее случился этот срыв. Думаю, она всегда была эмоционально нестабильной.
— Тогда, может, она сорвалась и сама убила свою няню? — задумчиво проговорил мой дядя.
Я решительно замотал головой.
— Нет, Вы не понимаете, — раздраженно бросил я. — Она стала просто зомби. И даже если бы ей каким-то образом удалось прийти в себя, она бы ни за что не сделала ничего подобного.
Я оглядел обшарпанную розовую комнату.
— Эллис Эрншоу — самый добрый и самый безобидный человек на свете, — у меня внутри всё сжалось, когда я вспомнил, как в детстве она одевалась, словно Алиса в Стране чудес и притворялась, что пьет чай. — Она нежная.
Мое сердце разбилось о ту раковину, в которую она спряталась.
— Она была слишком хрупкой для этого мира. Слишком доверчивой. Слишком ранимой.
Мое лицо, на котором появилась ностальгическая улыбка, помрачнело. Мне на ум пришел только один человек. Мудак, который отобрал ее у меня. Отобрал у меня мою лучшую подругу и превратил ее в свою дрессированную собачонку...
Хитэн, мать его, Джеймс.
Но он был мертв. Или, во всяком случае, считался мертвым. Исчез, когда мы были детьми, оставив Эллис с разбитым сердцем. Он всегда был эгоистом. Спустя месяцы после того, как он сбежал, я пытался с ней увидеться. Сразу же, как узнал от мамы, что он бросил ее совсем одну. Но это стало началом ее погружения во тьму. Грёбаный Хитэн Джеймс бросил Эллис и разрушил всю ее жизнь.
Лучше бы этому козлу умереть. В нем всегда было что-то странное. Как будто зло жило у него в крови. И с той минуты, как в его поле зрения попала Эллис, он только и делал, что развращал ее и пожирал ее задор и благодать.
Сквозь густую пелену моего тлеющего гнева прорвался звонок мобильного телефона моего дяди. Я постарался выбросить из головы образ Хитэна, с его странной одеждой и жуткими серыми глазами. Вместо этого я сосредоточился на обращенных ко мне глазах моего дяди.
— Я уже выезжаю, — закончил разговор мой дядя и сунул мобильный в карман.
— Что такое?
— Убийство, — ответил он. — В Амарилло.
У меня заколотилось сердце. Мой дядя был довольно большой шишкой в подразделении Техасских Рейнджеров. Я с детства мечтал стать таким, как он. Как только мне исполнилось восемнадцать, я приступил к обучению. Сейчас, в двадцать два года я с жадностью осваивал свое ремесло. Даже когда я официально был в отпуске, я не отдыхал. Вместо этого я следовал за ним по пятам, наблюдал за лучшим из лучших. Да, это было вопиющим случаем кумовства, но мой дядя мне это позволял. Он видел, как сильно мне этого хотелось. У меня было две недели отпуска. Для меня это означало две недели наблюдений и изучений наиболее важных дел.
— Когда мы уезжаем? — спросил я, выходя вслед за ним из комнаты.
— Сейчас же.
***
— Срань господня, — еле слышно прошептал я, потрясенно глядя на развернувшуюся передо мной сцену.
Следуя в кабинет уединенного дома, куда нас вызывали, мы проходили мимо мёртвых тел. Телохранители. Когда на дежурство заступила следующая смена охранников, они немедленно сообщили об убийстве.
Это была кровавая бойня.
Я проследовал за своим дядей до самого кабинета. И не успел я шагнуть внутрь, как застыл на месте. У стены в офисном кресле обмякло тело заколотого до смерти мужчины. Мой взгляд оторвался от кровавого зрелища его трупа и скользнул к нацарапанной над ним надписи. Это были неразборчивые, почти детские каракули. Я прищурился, пытаясь понять, что там написано. Когда, наконец, беспорядочные линии сложились в слова, мой дядя произнёс это вслух:
— Больные ублютки.
Он подошел к стене и провел пальцем по краю одной буквы. Он поднёс к носу розовое вещество, которым была намалёвана надпись, а затем потер его пальцами.
— Губная помада? — он нахмурился, вынул из кармана платок и вытер пальцы.
Приглядевшись повнимательнее, я понял, что он был прав.
— Губная помада? — спросил я. — И что ещё, черт возьми, за Больные ублюдки?
Мой дядя сунул руки в карманы.
— Я бы сказал, человек, или люди, учинившие все это, — он присел на корточки рядом с телом и оглядел раны. — Они над ним издевались.
Он посмотрел на клейкую ленту, которой были обмотаны запястья мужчины.
— Привязали его и играли с ним, словно он кусок мяса.
Не оглядываясь на назначенных по этому делу помощников, он спросил:
— Имя уже установлено?
Помощник открыл блокнот.
— Мистер Лестер Ноулз.
Это имя показалось мне знакомым. Я напряг память, пытаясь понять, почему. Подойдя к столу, я стал перебирать какие-то документы, и его имя неотступно крутилось у меня в голове.
«Лестер Ноулз…Откуда мне известно твоё имя?»
И тут меня осенило, и я похолодел от ужаса. Развернувшись на каблуках, я посмотрел на дядю.
— Лестер Ноулз был одним из коллег мистера Эрншоу. Его деловым партнёром.
Мой дядя подошел ко мне.
— Эрншоу? Пропавшая девушка?
— Эллис, — сказал я и почувствовал, как внутри у меня все сжалось от беспокойства.
— Она называла его своим дядей. Он не являлся ее кровным родственником. Но вот он, — я указал на труп. — Был одним из лучших друзей ее отца. Он фактически помог ему вырастить Эллис.