– Так что вы решили?
Тот снова пожевал, помолчал. Сморщился как от кислого. И громко произнёс:
– Остаёмся. У тебя. На твоей воле.
* * *
Я не был уверен в правильности своего решения. Я ожидал от этих людей разного рода «измены», мятежа.
У меня нет проблем с подчинённостью Ивашки, Николая, Ноготка… многих других в моём «стрелочном народе». Но ведь каждый из них видел и не однократно, как я убиваю. Причём, как-то… необычно, особенно, извращённо.
Это — не страх, это… — элемент нормальной жизни, техника безопасности. Как на будке трансформатора: «Не влезай — убьёт». Вы же не боитесь трансформатора? Риск погибнуть в собственном доме гораздо выше, чем погибнуть в самолёте или автомашине. Один из 36 случаев смерти в 21 веке. Но вы же не боитесь своего дома?
А вот новенькие… Они — увидели. Впервые. Дойдёт ли? Необходимо предпринять меры предосторожности. Из первейшего — «проверка на вшивость». В прямом и переносном смыслах.
* * *
Стандартная процедура приёма новосёлов. Уже — вполне стандартная. В чуть нестандартном варианте. С разоружением, с отправкой небольшими группами во Всеволжск. С баней, стрижкой, раздеванием…
Рычащий боярин:
– Бороду брить?! Голомордым?! Аки кастрат какой?! Бесчестье! Не дам!
– Никого не неволю. Вон — душегубка с веслом. Дальше — сам.
Вопящий духовный:
– Не смей сымать! Сей крест со Святого Афона привезённый! Сам игумен его благословил!
– Забирай. С благословением афонским ты отсюда до Твери в миг выгребешь.
Уходить вверх по реке в одиночку… Дикие места, дальняя дорога, без припасов… Вот если бы все вместе, с охраной, с гребцами… Дураков — нет.
Кое-что, в части предварительной обработки, мы могли сделать здесь, основная медицинская часть только — в городе. Попутно, самое для меня важное — разговоры с людьми. Кто ты, что ты умеешь, чего хочешь…
В очередной телеграмме в центр:
– Фрицу. Необходим гостевой двор в Балахне. План, с привязкой и сметой — через неделю.
Позже меня несколько раз охватывало сожаление. О том, что я «рассыпал» людей Сигурда. Казалось, что очередная проблема так удобно бы решалась, имей я под рукой его отряд как боевую единицу. Потом приходило понимание — я потерял бы больше.
В Тверском караване были разные люди. Которым достались разные судьбы. По их… личным свойствам. Четверть из них умерла к весне. В казнях, в боях… Но более — просто жизнь новосёлов тяжела.
Весной Самборина и Сигурд, уже — венчанные супруги, с четырьмя десятками своих людей отправились в Гданьск. Сами бы они не дошли, но к весне у меня образовалась ещё одна команда. С острым желанием убраться в ту сторону.
Я дал им людей, товаров. С того лета в Гданьске заработала одна из первых наших факторий.
Важнее другое. Время, проведённое рядом, позволило нам лучше понять друг друга. Позволило им уяснить, что быть в друзьях у «Зверя Лютого» — хорошо. А наоборот — плохо. Они следовали моим советам, учитывали мои нужды. А я — их.
Так Гданьск превратился в одну из важнейших опор в моих делах в тех местностях.
Понимаешь, девочка, я не стремился решать вопросы будущей Руси. Какие-то… геополитические, стратегические… проблемы. Конечно, я о них думал. Но так… вишенка на торте, отходы производства.
Для меня важен — я. «Я» — это я и мои люди. Я хочу быть счастливым. Значит — должны быть счастливы и мои люди. Если Самборине и Сигурду — моим! — нужен Гданьск — пусть забирают. А что по этому поводу думают разные ляхи или заборяки… «На всяк чих — не наздравствуешь».
Я помогал людям, которые были мне приятны. В решении их проблем. А что от этого всегда получалась выгода мне и Всеволжску… Ну, так я ж не совсем дурак. Согласна, красавица? Умница!
Глава 443
Покос мой кончился. Накрылся, так сказать, «нурманским тазом». Или здесь правильнее — заборяческим?
Пришлось возвращаться в город и заниматься устройством новосёлов. Хорошо, что Аким уходит в Усть-Лугу — дом его освобождается. Туда княгиню и вселили. Правда — без слуг. У меня — не принято. Сама встала, сама оделась, сама умылась. Хотя, конечно, Рыкса и Рада — в том же доме.
Раду сводил к Маране. Интересно видеть, как две серьёзные, в своих делах — профессиональные женщины, знакомятся. Разглядывают, оценивают друг друга.
У мужчин это довольно медленно. Обнюхивание, порыкивание, «проверка на прогиб».
Тут — два слова, три взгляда. И всё — я им уже мешаю.
Рада уловила эффект применения окситоцина при родах, особенности исправления попочного прилегания, общий наркоз эфиром, дезинфекция спиртом, использование солевых слабительных при лечении грудницы…
– Ваня, ты пойди куда-нибудь. Неча наш бабий трёп слушать.
Рыкса слонялась без дела, наскочила на Ивашку, они поругались. Ивашка, став приказным головой, бдит сильнее — пристаёт ко всем прохожим с вопросами. Такого… «милицейского» толка:
– А чё эт ты тута шляешься? А?
А она ж — не просто так! — она тверская боярыня! Хуже! Заборяческая!
Слово за слово… Пришлось мирить. И прямо указать Ивашке на… «некоторые полезные свойства этой особы». После чего… Никогда не было у Рыксы такого благодатного слушателя!
Терпения у Ивашки хватало, чтобы слушать её каждый вечер. И ночи напролёт. Так только, «хвост оленя» временами у Мары таскал. Похудел, живее стал. И был в курсе всех придворных и городских новостей. Отчего попытка покушения тверских на меня — закончилась в удобной для нас фазе.
Собранный под одной крышей «Акимова дома» «курятник» — коллекция столь ярких женщин — естественным образом трансформировался в «кубло». Мужчины, при выяснении отношений, бьют друг другу морды. Женщины…
* * *
У Фурманова были прекрасные отношения с Чапаевым до того момента, пока не приехала его красавица-жена. Пускать жён комсостава в расположение дивизии было запрещёно, и Василий Иванович крайне удивился выходке своего комиссара.
Чапаеву доложили, и он с группой приближённых ввалился в квартиру Фурманова, застав молодых супругов в постели. То есть, впервые жену своего комиссара комдив увидел… Врать не буду — меня там не было.
Вообще, как говорят, она была очень красивой, а в «моменты любви», наверное, просто неотразимой.
Дальше пошли… выяснения отношений.
У Фурманова есть запись объяснения, где Чапаев говорит ему: «Вот, товарищ Фурманов, ты мне всё говорил, что мои отношения к вам испортились. Это неправда. А ваши отношения ко мне действительно испортились. Конечно, тут Анна Никитична: у вас разные там мысли насчёт меня. А я вам однажды сказал, что на жену своего товарища никогда не посягну. Мало ли что у меня в душе, любить никто не может мне воспретить».
«Так ведь я что, если бы Анна Никитична сама не хотела, так я ведь и не стал бы».
Фурманов отвечает: «Такие соперники не опасны, она мне показывала ваше последнее письмо, где написано „любящий вас Чапаев“. Она действительно возмущалась вашей низостью и наглостью, и в своей записке, кажется, достаточно ярко выразила вам своё презрение. Эти все документы у меня в руках и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть вашу гнусную игру. К низкому человеку ревновать нельзя, и я, разумеется, её не ревновал, а был глубоко возмущён тем наглым ухаживанием и постоянным приставанием, которое было очевидно, и о котором Анна Никитична неоднократно мне говорила. Значит, была не ревность, а возмущение вашим поведением и презрение к вам за подлые и низкие приёмы».
Оба писали жалобы друг на друга в Москву, приезжала комиссия во главе с Куйбышевым…
Тут, блин, гражданская война в полном разгаре, всякие колчаки с дутовыми поскакивают, мировая революция в полный профиль накатывает, а тут… люди сексом хотят заниматься. С чувствами, с отношениями. С привлечением ЦК и Совнаркома.
Тем временем славные комбриги с комполками и прочие из комсостава привезли своих дам, и превратили дивизию в такой…! Э… В передовой отряд, р-революционный авангард и железный кулак пролетариев всего мира.
А вы что подумали?
* * *
Соединение в одном месте Самборины — княгини, но «бесчестной», Софьи — княгини, но постриженной, моей Марьяши — хоть и сводной, но сестры «Владетеля», Агафьи — бывшей холопки безродной, но «старшего сотника»… За каждой — её люди, её окружение. У каждой — собственное представление о себе, о людях вокруг, о «правильно». Обо мне.
Я был занят своими делами. В смысле: строительством Всеволжска, созданием народа. Войны, походы, хозяйство, технологии… Из-за этих глупых мелочей мелких — пропустил главное дело: оставил женщин без присмотра. Свары между бабами были неизбежны. Позже пришлось разруливать. Часть — больно. О том — позже.
Как я и предполагал, пользы от Самборининых «верховых» в моём хозяйстве было немного. Впрочем, уловив что «власть» здесь — я, часть из них с энтузиазмом приняла на себя «функции источников информации в деле оперативного мониторинга морально-политического состояния населения». В смысле: «стучали» они интенсивно.
Ничего нового: ещё Нат Тёрнер, поднимая негров Вирджинии, предупреждал соратников о недопустимости вербовки «домашних слуг» — слишком привязаны к хозяевам.
Появление Сигурда и его людей — не только собственно нурманов, но и их «дружинных отроков», с дополнением тверскими и полоцкими военными, позволило решить очередную возникшую проблему.
Самороду в Усть-Луге ещё с зимы служили несколько десятков добровольцев-черемис. На личной ему присяге. После его ухода оттуда, они остались «безхозными». После прихода Акима — ему служить отказались.
Что не удивительно: Аким начал с «наезда». Стал взыскивать «за всякое противу службы воинской упущение». Самород своих несколько подраспустил. Да и вообще — он муж бывалый, но не воинский. А черемисы — вояки. Но не строевые, а — лесные.
«Акулы чащоб и крокодилы буреломов». Не «гренадеры».
Возник конфликт, который нам с Чарджи пришлось «разруливать».
Обошлись хоть и нервно, но мирно, без крови. Черемисы получили богатые подарки, собственное производство — тому способствовало.
По чёрно-лощённому горшку — каждому! Два расписных блюда — двум онам — произвели фурор. Золото! Золотое дерево! Восемь слоников из белой глины — азорам тех родов, из которых были воины.
Черемисы слышали о слонах, это не чудо, не волшебный зверь. Но никогда их не видели.
Ушли они очень довольные. Эти подарки уже зимой обернулась для нас сотнями союзных воинов. Я позвал и они пришли. А тогда Аким, даже понимая мою правоту, шипел непрерывно.
Теперь ему нужна была воинская сила. Для исполнения возложенных на него «властных полномочий». Чего я, честно говоря, опасаюсь. В части его энтузиазма. Прикидываю, как бы и «полномочия»… урезать и дело сделать.
Я не хочу давать ему своих гридней — их мало, их учить ещё надо. Своих воинских людей у него и десятка нет.
Очевидное решение: разместить здесь нурманов Сигурда.
Очевидное следствие: свара.
Сигурд драку не начнёт. Для него главная цель — отсидеться и убраться. Но Аким достанет нурманов, и ярлу придётся защищать своих людей. Пойдёт эскалация. Переходящая в кровопролитие. Такой прогноз — как два пальца…
Очевидный обходной манёвр: убрать отсюда Акима, поставить Сигурда. С его людьми.
Очевидное следствие: я потеряю Ветлугу.
Сигурд установит здесь свою — не мою — власть. Чуть сдвинет приоритет целей. Как легендарный Рюрик в своё время. «Убраться» отложит «на потом». На — «сильно потом». А там какие-нибудь «трувор» с «синеусом» подвалят…
«и придоша стар?ишии Рюрикъ с?де Нов?город? · а другии Синеоусъ на Б?л?зер? · а третии Изборьст? · Труворъ»
И на кой чёрт мне такая… «Повесть Временных Лет»?
Потом… хорошо если мы будем с ним торговать. А то и выбивать отсюда придётся.
«Не вмЕстится столь много слёз в стакане,
Сколь в сказе о Сигурде и Иване».
«Куда не кинь — везде выкинь».
А, кстати! «Клин клином вышибают»! В смысле: решение одной проблемы состоит в создании новой.
– Аким Яныч, Сигурд, будьте любезны, перестаньте петухами топорщиться. Взгляните сюда. Это чертёж мест наших. Вот Волга, Ока, Ветлуга. Ничего не замечаете? У Волги и Оки берега прорисованы. А у Ветлуги — нет. Потому что мы их не знаем. Посему… Собрать отряд и пройти по Ветлуге вверх. Она идёт к Волге с севера, прежде того — с востока, ещё прежде — с юга. Отрядов будет два. Один идёт… тут где-то… с севера приток Вохма. Подняться по ней до истока. Прямиком на полночь. Коли правильно помню — там будет кленовый лес. За тем лесом другая речка — Ентала. По ней — вниз. До Юга. Это не полдень, это река так называется. По ней вниз — до Сухоны.
– Чего?!
– Того-того, Аким Яныч. Заволочье.
Боярин и ярл, до того враждебно смотревших друг на друга, уставились на меня дружно-изумлённо.
* * *
Слово «Заволочье» хорошо знают на Руси и в европах. Не в смысле нарицательном — что-то там «за волоком», а в смысле имени собственного. Географическая привязка в ходе русской истории меняется, но суть — «клондайк» — постоянно. Ходить туда рискованно. Но возвращаются некоторые — ну очень богатыми.
Сначала так называли земли за волоками между Онегой и озером Белым. Туда-то, в Белоозеро, пришёл княжить брат Рюрика Синеус. Городок строился по берегам Шексны и нынче, во второй половине 12 века, достиг своего расцвета — 24 га. Это, примерно, шесть-восемь сотен дворов. Для сравнения: типовой русский город в эту эпоху — 120–150.
Владение Суздальских князей. Потом само станет княжеством. Править там будут люди храбрые: говорят, в Куликовской битве пало аж двенадцать князей Белозерского дома.
Лет тридцать-сорок назад новогородцы, обходя владения Суздальских князей с севера, крепко осели к востоку от первого Заволочья. Грамота Святослава Ольговича (Свояка), бывшего одно время князем в Новгороде… Да я ж об этом уже…!
Свояк отдаёт десятину с «Погоста-на-море» на реке Онеге, с «Устья Ваги», с «Устья Емцы»…
Отчисления — в пользу св. Софии в Новгороде с даней, собираемых на территории от Ладожского озера до устьев Онеги и Двины. Традиция, установленная еще «при дедах и прадедах», со времён основателя св. Софии — Владимира Ярославича.
Погосты из грамоты Свояка «вытянуты длинной лентой вдоль пути от Онежского озера к р. Онеге в сторону пути в Вельско-Важский край».
Основной путь от Онежского озера — по Водле, через волок, озеро Волоцкое и Кенозеро — на р. Онегу.
Еще один — из Онежского озера по Вытегре, волоком на оз. Лача, оттуда к Каргополю на Онегу. С Онеги по притоку Моше, верховья которой сближаются с Велью, через волок — в бассейн Ваги. Здесь становище из грамоты 1147 г.: «на Волоци в Мощи».
Второе ответвление — ниже по течению Онеги, через волок к Емце, в Северную Двину. Или, следуя к устью Онеги, к побережью Белого моря.
Новгородская «Двинская земля» ограничивалась с востока Двиной с ее правыми притокам Пинегой и Тоймой, с юго-востока — Сухоной.
С середины ХII в. активизируются суздальцы. В 1178 г. на Сухоне, при впадении в нее Юга, заложен форпост «низовской колонизации» — Великий Устюг. Заволочье делят на «зоны интересов». Граница проходит с северо-запада на юго-восток, пересекая Северную Двину при впадении в нее Пинеги.
Западная часть Подвинья с первой половины ХI в. входит в сферу западной торговли с Пермью по Сухоно-Вычегодскому пути с ответвлениями на север.
Кто не понял: влезть в «западную торговлю с Пермью», обогнать и «застолбить» удобные места перед «низовской колонизацией», шугануть новогородские погосты с Двины, самому взять их товары…