А после служба доставки, подгоревшая пицца, старая запись какого-то ток-шоу. Запертые двери, но распахнутые окна. Ветер, играющий с занавеской, пробирающий до костей, ласкающий ледяными пальцами мои мокрые волосы.
Все как-то тупо. Так ведь не было, пока Тихон отсутствовал. На тот месяц я будто замер, сейчас я двигаюсь, только не пойму, в каком направлении. Я скучаю… и мне холодно. Мне плохо. Всего день прошел, а мне плохо. Я ведь даже видел его сегодня, такого знакомого и близкого, такого далекого и чужого. Такого своего… и в тоже время впечатление, что он и не был моим. Он взял меня, давая взамен куда меньше. Теперь я это увидел. Тогда мне казалось, что скотина я. И именно мои ноги топтали его сердце и душу. Только вот открывшись, я отдал всего себя. Он же… неважно, впрочем. Сути проблемы это, увы, не меняет.
Да и не меняло ничего, а время шло.
Месяц. Чертов месяц, еще один, блять, чертов месяц мы порознь. И да, я не уволен, я хожу в офис когда душе угодно, я вижу Маркелова, хоть и не постоянно, но все же. Я уворачиваюсь от него, порой делаю вид, что не вижу, не слышу и вообще не знаю, кто он, что он и как он. Заговорив же, издеваюсь, язвлю, огрызаюсь, словно неудовлетворенная малолетка, а у самого ком в горле и сплюнуть собственную искусственно взращенную желчь охота. Но я тараню его, давлю, прессую, а самому не лучше. И понимаю, что только травля тут не подействует. Нужно радикальнее. И больнее… Наверное.
Сомнения стали моими спутниками. Постоянными. Навязчивыми. Что бы я ни сделал, я всегда спрашивал у себя не единожды, а стоило ли? Правильно ли? Не слишком ли жестко? Или наоборот, нужно больше напора и грязи? И это стало бесить. Регулярное дерьмо, творящееся в голове, смешанные чувства, усталость от собственных мыслей и поступков. Даже отражение в зеркале бесит. Чужие слова, советы, да и разговоры. Все бесит. И это попахивает депрессией, гребанным отчаянием, что медленно, но уверенно подбирается. А остановиться сейчас нет ни сил, ни желания, увы.
Уже четвертый день кряду, а точнее, четвертую ночь подряд он звонит мне долгие пять минут, а после снова молчание. Снова я не могу уснуть спокойно с час, а то и больше, позже вырубаясь и злясь на себя, что до сих пор мне не плевать, что это все трогает и теребит не желающее черстветь сердце. Злясь, что мне все еще обидно, до примитивности… И это все жалко и я жалок… блять. Как же убого все, просто пиздец.
Пятая ночь, нервы ни к черту, руки дрожат, еле держа сигарету между замерзшими пальцами. Сырость, проникшая в комнату из-за раскрытого окна, пробирается, кажется, уже под кожу, не то что под майку. Пятая ночь, но сегодня не звонит телефон, те, сука, все же короткие пять минут. Твою ж мать…
И если первые полчаса ожидания меня носило, вторые полчаса я мерил комнату шагами, третьи полчаса пытался отвлечься игрой на гитаре, то следующий получас я упал на кровать и насильно заставил себя не думать. Забить. Послать мысленно на хуй, сделать вид хотя бы для самого себя, что мне похуй. Забил. Послал. Сделал. И телефон зазвонил.
– Привет, – как-то по-убогому коротко, непривычно тихо, охрипшим голосом, спокойно. Не понравилось. Не вставило. Разозлило. Хотя чего я ждал?..
В ответ молчу. Терзая ноготь зубами на указательном пальце. Маяча сигаретой перед носом, грозясь воткнуть ее себе же в глаз, так как рука дрожит, словно не моя вовсе. Одно слово. Всего лишь одно и дыхание на том конце провода. Ничего вроде криминального, совершенно точно нихуя особенного. Но… внутри дергается как припадочное сердце. Тихон, гребанный садист, ты что со мной сделал? А?
- Молчишь… Совсем нечего мне сказать?
Есть что. Много чего.
Забавно, да? Отвечать ему мысленно, жевать губу до крови, но молчать. Усмехаться, двигать бровями, почти впадать в истерику, прекрасно зная, что тот, кто по ту сторону трубки не видит, не слышит и тем более не знает о твоем теперешнем состоянии. Это просто гребанное дерьмо, ваш сраный телефон. Какая польза от него? Я же душу себе сейчас рву, напрасно подняв конченную трубку, режу без ножа рану на сердце, которая только начала стягиваться, покрываясь уродливой коркой, всего-навсего услышав голос. Который слышал тысячи раз, но сейчас так по-интимному больно, когда ровно в ухо, будто он рядом. Я ебанутый на всю, мать ее, тупую башку идиот. Я знаю. И мне похуй. Я просто люблю, и это сложно.
– Гер, знаешь, можешь не говорить ничего. Заслуженно. Наверное. Хотя… – пауза. Болезненная, как щепотка соли в открытую рану. Его «хотя» как издевка, как тупая игла, что, сука, и вроде боли особо не приносит, но когда в тебя ею ткнут, ты вряд ли будешь в восторге от этого.
- Я скучаю.
А это мне лучше было не слышать, или же немедленно вытравить из головы. Потому что зазудело где-то в затылке от его слов. Захотелось ответить, но нельзя. Заскреблось под ребрами еще сильнее. И стало тихо в трубке. Я даже отнес ее от уха, чтобы взглянуть, правда ли он положил трубку вот так, не сказав банального «пока» или «спокойной ночи». И да, он положил. И это как в тупой мексиканской мелодраме, когда пищишь или вопишь, орешь и истеришь, доказывая с пеной у рта себе или же кому-то из близких, что тебе совершенно похуй и катитесь все нахуй, к черту на кулички, в пизду, в ад и в само пекло. А на самом деле… на самом деле тебе словно в задницу кол вогнали по нежданчику, хотя вроде и махали им же ровнёшенько перед носом. И все как бы ожидаемо, да вот проморгал ты момент.
И вроде надо было все же ответить хоть что-то, и он первый шаг сделал, хотя и не должен был, вообще ничего никто и никому не должен, а он гордый, но сделал. И грызть себя пора уж прекратить, завтра вставать не в пример этим дням рано, а времени немало за полночь. Но сна нет. В голове пиздец. Телефон улетел под кровать, дабы не маячить. И надо сменить к чертям номер. Да и, нахуй, не пойти завтра на работу. Заняться музыкой, разработкой плана. Хотя кому я вру, какого к черту плана? Все идет по накатанной, мы теряем друг друга, как дебилы блуждая в трех соснах.
Пора эту канитель закончить. Ссору или расставание? Временное? Или закончить отношения полностью и навсегда вычеркнуть из собственной жизни человека?.. Время не подскажет. Не исправит. Не подлечит. Оно поиздевается, как уже сделало ранее, ожесточит, но не поможет. Время тварь, а любовь сука, и я в душе не ебу – они враждуют или наоборот.
========== Тихон ==========
– Это, по-твоему, выход? – приподнимает бровь Леша, глядя, как я с остервенением открываю слишком хорошо запечатанную бутылку со стоящим у меня не первый год коллекционным виски – подарок от поставщика. Выход? А черт его знает. Я вообще не вижу, блять, своих последующих действий и не уверен, буду ли я вообще что-либо делать. Ну, кроме того, чтобы методично напиваться, иначе моя злость и болезненное непонимание ситуации, в которой оказался, грозится вылиться в абсолютный пиздец.
– Не хочу думать, – все, на что меня хватает. И вправду. Нахуй думать? Порой именно из-за «дум» и случается всякая шняга ненужная. Так что в жопу размышления, да здравствует алкоголь.
– Придется. Завтра пусть и не особо крупная и не шибко важная, но сделка. Плюс ко всему у тебя будет скоро долгосрочная командировка к нашим дальним партнерам, по поводу открытия того твоего филиала. Как ты его назвал? Впрочем, насрать. По мне, так он и не нужен. Во-первых, далеко эта сволочь, хоть и прибыльная. Во-вторых, далеко и не слишком удачный ты выбрал район для реализации своего проекта. И в-третьих тоже – далеко, потому на меня не особо надейся, я не смогу часто и надолго туда срываться, а судя по твоему состоянию, ты вряд ли захочешь протирать там штаны. И вообще, тебе не хватает пепла на голове и изорванного к ебеням тряпья на видавшем лучшие времена теле, – будь настроение получше, я бы оценил его попытку пошутить. Но… настроение, мягко говоря, ниже отметки минус. Намного ниже. Оно вообще странное донельзя. Вроде и хуево и похуй. Такое бывает?
– Ха, – да я так многословен, что пиздец.
– Емко. Однако, мой блондинистый друг, – начал было говорить тот, да я перебил:
– Да вы заебали! – вырывается, и я со злостью решаю последний раз крутануть по резьбе чертову крышку на блядской бутылке. Та на удивление поддается, и пара темно-янтарных капель прыскают на мою чистую, поправка, в прошлом чистую рубашку. Беда не приходит одна, да? Теперь еще и как последнее чмо полдня по офису слоняться. Генеральный во всей своей пьяно-измазанной красе. Прелестно.
– Боже упаси, даже мысли не было пробовать тебя ебать, – перекрестился друг.
– Леш, комично, но не смешно. Лучше заканчивай с этой хуйней.
– Тогда поясни, к чему был возглас полный праведного гнева минутой ранее, – уже серьезнее, хотя по-прежнему как-то раздражающе.
– Вам мой цвет волос жить не дает? Что-то раньше не особо вы на него внимание обращали. А тут одному, блять, блондинка. Другому – блондинистый, мать его, друг. Вы случаем с Герой вместе не сговорились довести меня до белого каления?
– А ты бы вел себя не под стать своей шевелюре. А то в последние дни, да что там дни, месяца. Чуешь? Месяца. Ты ведешь себя как тупая блондинистая пизда. И я не о работе.
– Да ты что?
– Ага. Ты деградируешь, Тихон. И твоя деградация набирает нешуточные обороты с нехуевой скоростью, скажу я тебе.
– А ты, добрый самаритянин, что, решил указать мне на мои непростительные ошибки и поучить жизни?
– Нападаешь? Ты бы лучше суть уловил.
– Умничаешь? Ты бы лучше на хуй со своими советами пошел.
Ухмылка с моего лица стерлась лишь по характерному звуку захлопнувшейся двери. Искусственная, как и выдержка в этом противном коллекционном виски. Но я его упорно в себя вливаю, закуривая какими-то дешевыми сигаретами и уверен, разит от меня если не как от бомжа, то я недалеко ушел. Этакая пепельница с расчудесным алкогольным амбре.
А друга я, кстати, обидел. Намеренно. Осознанно. И это оказалось даже чуточку приятно, что не одному мне хуевато сейчас. Хотя… Леша на удивление отходчив в нашей с ним странной дружбе, и скорее даже не обратит внимание на мой взбрык, а если и обратит, то… то ничего, блять. Значит, с еще одним дорогим мне человеком я в контрах. Ненужных. И глупых. А бороться с собой нет сил. И желания. И да, я в курсе, что веду себя как последнее уебище беспричинно озлобленное.
…
Просыпаться одному стало привычным делом. А вот бегать по утрам, да еще и на пустой желудок, после душа… который отнюдь не из-за бурного ночного секса принял – оказалось сложновато. Но мысли очищало на ура. Хотя кому я вру, какие мысли к чертям собачьи? В голове пусто, как в церкви в будний день с утра пораньше.
Облизывать пересохшие губы и бежать по тротуару очередной малоизвестной мне улицы. В районе где-нибудь на отшибе. Куда не совался до этого ни разу, ну или пару раз от силы. Просто захотелось побыть не там, где все привычно и узнаваемо. Туда, где разруха похуже, чем в душе. А дома вокруг убогие коробки с измазанными стеклами после дождя. Все в потеках подсохших. Серые, противные, молчаливо-одинокие. И во дворе ни души, кроме облезлой лишайной шавки возле детских обшарпанных качелей, скрипящих при движении так, что, блять, скулы сводит. И в песочнице не светло-кирпичного цвета песок с глиной, а маленькое, совершенно точно не источающее приятного запаха земли мини-болото с всплывшими фекалиями бездомных котов. Деревья – немые великаны по обе стороны арки, что приютилась в дому. Все так… уродливо. Ничто не вызывает положительных эмоций, один лишь шлак вокруг. Тошнотворное. Пессимистичное. Отвратное зрелище, и чем дальше бежишь, тем хуже все оказывается. Вот они, районы-старожилы города, посмотришь и блевать охота. Как люди вообще живут с такой «панорамой» за окном? Я бы, наверное, видя подобное каждый божий день, уже пустил бы себе пулю в лоб или вены перерезал, как сопливая малолетка, впав в депрессию от подобной обстановки.
А увиденная уже не впервой шавка кажется мне едва ли не моим отражением. Причем такая особа братьев наших меньших есть практически в каждом дворике. И это словно тычок под ребра. Словно из породистой собаки я превратился в отброс, вот в такого убогого, которому даже уже обглоданную и подсохшую старую кость из жалости никто не кинет, разве что из мусорного бака стащить, иначе не выжить. Ненужная шавка… Никому. Ее пнуть можно, гаркнуть или кинуть в нее чем-нибудь, она даже жалости не вызовет. А чем лучше человек, измученный сукой-любовью? А?
При виде подобного меня выключает.
Блокирует.
Вырубает эмоционально.
Нет переживаний, что странно.
Нет сожалений, что неожиданно.
Нет вообще ничего в моей голове, кроме того, что вижу и пытаюсь сравнивать и анализировать.
Нет мучительно любимого имени перед глазами.
Не пестрит страх его потери в сердце.
Не искрит тоска на периферии сознания. Все немое, безликое и молчаливое. Ненужное будто.
А ведь это самообман, и если копнуть и открыть тот закопанный мною люк в душе, вскрыть, сдернуть пластырь с пореза, то все вырвется наружу, грозясь разорвать меня на части. И этого я боюсь. Безумно.
Первое время было просто не обращать внимания на язвительно-болезненную войну взгляда с ним. Когда огонь в чайной глубине напротив был ненавистен. И изгиб шеи вызывал отнюдь не эротические мысли, а мысли об убийстве. Хотелось сжать пальцы на его шее и давить, вдавливать их, проникнуть под кожу, вырвать к чертям кусок. Окрасить ладони алой кровью за то, что причиняет мне такую боль одним лишь присутствием. Что не дает, не позволяет стать равнодушным. Что словно намеренно красуется и чуть ли не как ядовитая змея прыскает ядом в каждом, даже самом незначительном и ничего не значащем слове. Я их не слышал в основном, куда важнее был тон, движение губ, горящий взгляд, болезненный толчок плечом.
Это подстегивало. Это пробуждало что-то глубоко засевшее внутри. Оживляло. И бесило одновременно. Я смириться пытался с нашей ситуацией, хотя и твердо уверен был, что все это временное дерьмо. Все равно никуда друг от друга мы не денемся. А все это игра. Садистски-мазохистская. И я словил себя на мысли, что мне это нравится. По-особенному. Но… нравится.
Нравилось…
Пока я не понял, что это затягивается. И так мы только потеряемся в этом водовороте, друг друга потеряем.
А желания что-либо исправить в глазах напротив рассмотреть я с каждым днем не то чтобы не мог. Оно пропало. Иссохло. Потухло. Исчезло и стало страшно. По-настоящему.
Вероятно, это и называется мистическим, мать его, пробуждением, озарением, да один хуй как не назови, суть остается та же. Я в одно мгновение вдруг понял, что это конец?.. И меня это испугало. Ввело в панику. А руки сами сжали телефон. И пусть я варился уже третьи сутки по вечерам в пьяном мареве и пальцы сами набирали наизусть выученные цифры. Я хотел услышать его. Очень сильно хотел. Настолько сильно, что это стало почти наваждением. Да что там почти… оно им стало. Но подойти?.. Сигналило внутри, что еще рано. Для чего рано и почему, ответа не было… но внутренний шлагбаум сдерживал.
А он не поднимал. Ни в первые сутки. Ни во вторые. Ни в третьи, соответственно.
И это стало ритуалом. Напиться. Взять телефон. Долго тупиться в постоянно гаснущий дисплей, а после набирать заветный номер.
На пятые сутки его телефон ответил. И меня прорвало, причем в этот раз, совпало ли… но на трезвую голову. Я пытался выбить хотя бы слово, но пришлось довольствоваться только дыханием, которое практически и не слышно из-за гребанной связи.
Разозлило ли меня его поведение? Нет.
Обидело ли? Нет.
Напрягло ли? Снова нет.
Оно дало надежду, ведь он поднял трубку, хотя на следующий же день, когда мы снова «случайно» столкнулись в коридоре, он и убивал меня своим ненавистным, безразлично-презренным взглядом… я знал, был уверен, что ему не все равно. Ведь было бы это так, он бы не поднял трубку вчера и не держал ее у уха, тихо дыша и слушая, что я говорю.
И все же уверенность начала гаснуть. Потому как на следующий день трубка оповестила о том, что номера не существует. Он не пришел на работу. А Макс, которому я позвонил через неделю, не выдержав, сказал, что Гера уехал. Куда, зачем, для чего и на какой промежуток времени – неизвестно даже ему. Соврал, естественно, но он не мой друг, потому все логично.