А вот 67-километровую полосу до Острова стали строить лишь в 1939 году с целью прикрыть от противника рижское направление. Построили сто девять железобетонных коробок, вот только доводить до ума их не стали – граница отодвинулась на 500 верст юго-западнее, и содержать внутри страны такие сооружения очень дорогостоящая забава, к тому же полностью бесполезная, – кто мог тогда подумать, что через неделю войны враг продвинется к самому укрепрайону?! Посему ДОТы законсервировали, переложив заботу на местных колхозников, а охрану – на милицию. Вооружение демонтировали и передали на окружные склады. Потом большей частью увезли на новую границу, для строившихся укрепрайонов, где его захватили немцы даже не в первые дни, а часы начавшейся войны.
Шесть дней назад, когда Двинск с его важнейшими мостами захватили фашисты, а Красная Армия откатилась к самим предместьям Риги, больше не в силах сдержать натиск врага, то, как всегда в России и бывает, начальство резко всполошилось, стало предпринимать экстренные меры. К сожалению, очень запоздавшие, их нужно было выполнить намного раньше.
У командования фронта возникла надежда, что может быть, немецкие войска удастся остановить на старой границе, уже на своей земле, среди русского населения. Ведь боевые действия в Прибалтике ясно показали, что чухонцы смотрят волками и стреляют в спины красноармейцам при каждом удобном случае, с нескрываемой радостью встречают цветами и криками марширующих по улицам гитлеровцев.
Протянувшийся почти на сотню верст укрепрайон быстро осмотрела специально созданная комиссия, которая пришла в ужас, признав абсолютно непригодным УР для обороны, кроме Псковского участка, старого и самого короткого. Кроме собственно бетонных коробок ДОТов, не было ничего ни внутри, ни снаружи. Значительная часть дотов занимала отнюдь не наиболее пригодные для обороны «гребневые позиции», позволяющие гарнизонам держать под пулеметным огнем подступы к ним и дороги, а сместилась вниз, в лощины, а потому дистанция стрельбы сократилась до сотни метров. ДОТы не были связаны в узлы с круговой обороной, во многих, построенных на болотистой местности стояло по колено воды. Не имелось ни боеприпасов, ни оружия, ни продовольствия, где все искать, на каких складах, непонятно. Но даже те Максимы, что имелись в запасе, установить было невозможно, хотя амбразуры сделаны из расчета на стрельбу именно из этих пулеметов. Вот только крепления для них сконструированы на французские трофейные «гочкисы» времен Гражданской войны, давно снятые с вооружения Красной Армии и неизвестно где пылящиеся.
Нет, это не вредительство, а собственное, чисто русское разгильдяйство, помноженное на непроходимую тупость! Ведь до такого ни один враг не додумается, тут безмозглые идиоты, полные невежды в военном руководстве настоятельно нужны! Без них в этом деле не обойдешься!
За эти суматошные дни Василий Михайлович спал не более пяти часов, да и то урывками. Сделано было немало – местные колхозники, собранные из сел партийными органами, беспрерывно отрывали окопы и противотанковые рвы с траншеями, ведрами черпали воду из ДОТов, спешно ставили надолбы из вкопанных толстых бревен, делали заграждения. На формирование пяти пулеметных батальонов ушло несколько тысяч мобилизованных псковичей, еще столько, даже не успев получить обмундирование и оружие, возводило второй рубеж обороны вдоль всего правого берега реки Великой, от Острова до выбутских порогов и знаменитого Литовского брода.
Полковник Корунков старался быть везде, всячески подгонял военных и гражданских, физически чувствуя, как стремительно уходит драгоценное время. Вот только как кадровый военный командир УРа прекрасно понимал, что все эти титанические усилия могут пропасть не за понюшку табака, если не будет пехотного наполнения дивизиями 41-го корпуса, которые еще где-то плетутся по железной дороге. Пять пульбатов, вытянутых тонкой линией на 89 км, врага не остановят ни на день. Самое страшное, что нет пушек, хотя слово «артиллерия» имеется в самих названиях уровских частей. Орудийные капониры наспех закладываются мешками с песком и обречены, так же как и многочисленные пулеметные ДОТы.
Танки немцев просто подойдут ближе и расстреляют в упор амбразуры из своих пушек, под их прикрытием пехота обойдет с тыла. Саперы натащат взрывчатки побольше и взорвут вместе с гарнизонами. Такое бывало в войне с финнами на «линии Маннергейма», только подрывали те бетонные коробки наши минеры, а тут все будет наоборот, но с тем же итогом. Для обороны тут нужны пушки, желательно еще побольше противотанковых орудий, а также минометы и гаубицы, но их-то и не было.
Под Остров Василий Михайлович отправил единственный приданный УРу артдивизион, пусть очень сильный из пяти батарей. Но 20 трехдюймовок образца 1902/1931 г. практически непригодны для борьбы с танками врага. Однобрусовый лафет, горизонтальный угол наводки ограничен, главное – нет бронебойных снарядов. В орудийные капониры ставить ему совсем нечего – «сорокапятки» отсутствуют, зато есть откровенное издевательство кого-то из невежд – из складов выдали шесть ископаемых пушек времен сражений с турками под Плевной и Шипкой, к которым невозможно найти снарядов, нет их уже от слова «вообще»! И не годятся они для современной войны, место такой рухляди только в музее!
Три укрепрайона – Старо-Псковский, Ново-Псковский и Островский – связаны воедино. Самый слабый центральный, там на 43 км всего 48 ДОТов, и если его прорвут с ходу, то не выполнят свою роль и другие, на которую они предназначены – остановить идущие на Ленинград вражеские войска. Весь УР есть ворота к нему, выломав которые фашисты растекутся по огромной территории, от Старой Руссы до ленинградских предместий. Выход к реке Волхов и взятие Новгорода равнозначно катастрофе – тут произойдет полная блокада города, дивного творения Петра Великого. А потому нужно забыть про усталость – каждый час сейчас дорог…
Командир 118-й стрелковой дивизии генерал-майор Гловацкий Псков
«Только прилетели, сразу сели», – слова из песни Высоцкого крутились в голове, и лишь усилием воли Гловацкий отрешился от них. Действительно, то, что было с ним в эшелоне, лишь прелюдия к тому, что должно произойти, к тому главному, для чего вся страна многими годами содержит и кормит кадровых военных ценою усилий миллионов сограждан – остановить и разбить врага, если тот начнет боевые действия.
Вот с этим у Гловацкого было плохо – он совершенно не представлял, как ему предстоит сражаться!
Это не его война, дивизия не его уровень, двигать по карте батальоны он не умел совершенно, ему бы тем самым батальоном командовать, и то с натугой. Нельзя прыгать через ступеньки службы, ни к чему хорошему это не приведет, цена страшна, тяжела своей ношей – отсутствие опыта командира обеспечивается лишней пролитой кровью его подчиненных. А тут в комдивы и в 1941 год – какая, на хрен, победа за счет послезнания, если с немцем на поле боя еще нужно совладать, здесь самого по этому самому полюшку на гусеницы кишками намотать могут.
Хотелось выругаться в добрый «загиб Петра Великого», но Гловацкий молчал, хмуро глядя в уставшее, совершенно бледное лицо начальника штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенанта Кленова. Хоть разница в одну звезду на генеральских петлицах кому-то может показаться незначительной, на самом деле лежит огромная дистанция, целая пропасть, примерно как у взводного перед начальником штаба полка. Но они были знакомы со времен академии, тут память многое подсказала, а потому Гловацкого по прибытии в Псков буквально выдернули, как репку из грядки, в штаб фронта, даже на машине от вокзала довезли.
Докладывать стал как положено, но Кленов прервал, махнув ладонью, поздоровался – вялое вышло рукопожатие, и уселся за стол, показав глазами на стул напротив. Но ничего не сказал, сидел молча, думал, а Гловацкий сам помалкивал. Ждал, пока начальство первым заговорит, хоть и общались они на «ты» давно, с двадцатых годов, но субординацию блюсти нужно.
– Что думаешь, Николай Михайлович?
– Раз штаб фронта в Пскове, а моя дивизия должна незамедлительно занимать укрепрайон, то думать нужно много, – пожал плечами Гловацкий. – А я даже карты не видел.
– Увидишь сейчас. – Кленов усмехнулся, достал и расстелил перед ним оперативку, на которой была нанесена вся обстановка с 22 июня. Николай Михайлович встал, склонился над картою – синие стрелы рассекали боевые порядки «красных», обозначенных номерами дивизий. Номеров противника было маловато, все больше уточнений, типа «до двух мот. див», это говорило о скверной работе разведки, а значит, и о том, что штаб фронта не владел в полной мере информацией. Последнее для войны опасно, и не важно, идет бой роты или сражение дивизий.
Долго стоял, тщательно формулируя ответ, используя подсказки своего «второго я» и знание из прочитанных книг, довольно хорошо написанных, и не «грызунами». Военную литературу он любил, читал взахлеб, о действиях СЗФ пролистал буквально накануне этого «переноса» толковую монографию, стараясь узнать побольше о событиях, где решалась судьба его тезки. Начал говорить отстраненно, словно рассуждая:
– Противник упредил нас в развертывании войск, что обусловлено тем, что еще в ту войну Германия осуществляла быстрые переброски своих войск с одного фронта на другой. А сейчас к этому еще добавился автотранспорт с его мобильными возможностями. Потому по нашим войскам прикрытия был нанесен удар страшной силы – значительное превосходство в числе солдат и технике позволило ударным группировкам Вермахта быстро прорвать фронт, легко опрокинуть наши стрелковые соединения. Выдвинутые для контрудара мехкорпуса, в условиях господства в воздухе вражеской авиации, свою роль не выполнили. Да и не сумели бы это сделать – наша пехота уже отступала и послужить опорой не могла из-за слишком больших потерь в частях. Спешно выдвигаемые к местам вражеских прорывов подкрепления отбрасывались или уничтожались – численно превосходящая нападающая сторона владеет инициативой и постоянно громит наши резервы поодиночке, неся при этом минимальные потери. Я думаю, что произошедшее обусловлено, его можно объяснить именно внезапным и мощным превентивным ударом противника – наши части лишь выдвигались к границам, и германцы получили уникальную возможность бить их поочередно.
Продолжая рассматривать карту, он тайком посмотрел на начальника штаба – тот сидел с совершенно ошеломленным видом. Потом дрожащими пальцами Кленов расстегнул воротник кителя, ему явно не хватало воздуха, генерал не мог сделать глубокий вдох. Гловацкий снова сосредоточился, думая над формулировками, и снова заговорил, причем стараясь приводить подсказанные ему изнутри формулировки.
– Наша стратегическая ошибка, сделанная Генштабом, заключается в одном – Германия всегда являлась нападающей стороной и в той войне, и в этой. Упредить в развертывании армии невозможно чисто технически, ведь имея развитую сеть железных и автомобильных дорог, она быстро обеспечит переброску требуемого для войны числа войск. Следовательно, будет владеть инициативой. И это при том, что сохранила свои приготовления в тайне, сама же знает обо всех наших мероприятиях – ведь Прибалтика буквально кишит доброхотами и наймитами, которые уже повсеместно выступают с оружием и стреляют по нашим красноармейцам. Видел я в Старой Руссе разоруженный комсостав 22-го стрелкового корпуса, думаю, обе «эстонские» дивизии стали небоеспособными – командиров там нехватка, личный состав подозрителен, вооружение все иностранное, с обеспечением боеприпасами у них большие проблемы. Рассчитывать на соединения нельзя, а это плохо. Особенно при той протяженности укрепрайона, а ведь нам предстоит защищать его столь малыми силами, на очень широком фронте.
Гловацкий остановился, постучал пальцами по расстеленной на столе карте. Рисованные на ней красным карандашом кружочки дивизий 8-й армии Собенникова пунктиром откатывались от двинского рубежа в Эстонию, 27-я армия Берзарина еще сражалась у Резекне, но те же черточки вели ее дорогу в Себежский укрепрайон. А вот с 11-й армией Морозова все для него было ясно – сама по себе приблизительная разметка движения дивизий указывала на то, что в штабе фронта даже толком не знали, куда отступают разбитые части. Хотя куда деваться, только в Полоцкий УР, уже занятый 22-й армией Ершакова, за спину свежих дивизий, прибывающих к фронту. Но заметил и другое, что неоднократно видел на других картах, посвященных страшному для нашей страны июню 1941 года. Вернее, это самое отсутствовало – круги с обозначением окруженных и уничтоженных врагом советских армий, что происходило на западном и, в меньшей мере, на юго-западном направлениях. То есть фронт в Прибалтике трещал, отступал, прогибался, откатывался, но немцам никак не удавалось устроить любимые ими котлы.
– Да ты кури, Николай Михайлович, – предложил Кленов, – вижу, что и тебе есть еще что сказать.
– Чувствую, Петр Семенович, что на Западном фронте катастрофа, раз Совинформбюро ничего не говорит о минском направлении. От Бреста и от Сувалок немцы ударили разом, рубанули махом и окружили в Белостокском выступе наши армии. Ведь так?
Гловацкий вытащил из раскрытой пачки «Казбека» папиросу, чиркнул спичкой, бросив взгляд на собеседника. Кленов насупился, наступила долгая, мучительная пауза. Вообще-то начальник штаба и так совершил немыслимое для правил дело – ввел в курс обстановки на фронте рядового командира дивизии. Правильнее было или как положено, указать фронт развертывания, время занятия, соседей по флангам слева и справа, предполагаемые силы противостоящего противника и, главное, задачи дивизии – наступать ли ей, держать оборону или отходить с боями от рубежа к рубежу, прикрывая отступление армии. И не имел права показывать ему карту с нанесенной на ней оперативной обстановкой.
Так что же случилось, раз генерал-лейтенант Кленов на такое решился, ведь неспроста?!
– Катастрофа, – после долгого, напряженного молчания глухо произнес Петр Семенович, – тут ты прав. Бои идут у Березины, Минск оставлен.
– Так, – протянул Гловацкий, только с трудом нацепил маску удивления на лицо. Он прекрасно сам знал это, даже то, о чем начальник штаба и не ведал, как и о своей собственной судьбе. А ведь его снимут в ближайшие дни или часы, арестуют, позже расстреляют вместе с руководством Западного фронта с генералом армии Павловым во главе.
– Тут не там, – глухо произнес Гловацкий, – вполне приемлемо, могло быть намного хуже. Дивизии отступают от двинского рубежа, и фронт будет проходить по реке Великой. Вот только чем держать будем? Как я понимаю, к соединениям армий можно добавить слово «остатки».
– В дивизиях от двух до четырех с половиной тысяч личного состава, – произнес Кленов, – а из резервов только 41-й корпус, где твоя дивизия, 1-й механизированный всего с одной танковой дивизией и корпусными частями, переданный из Северного фронта. Есть еще 24-й и 22-й корпуса, из латышей и эстонцев, где-то с полторы дивизии надежных красноармейцев – сильное дезертирство, сейчас чистим состав. Ну, побудь немного на моем месте, Николай Михайлович, распорядись нашими войсками? Помнишь ведь, как в академии проходили?
– Еще бы, – усмехнулся Гловацкий, пожав плечами, память тут же ему подсказала необходимые слова. – Ты там учился, и тактику сам читал, я же ее закончил к тому времени. Так что не мне, обычному командиру стрелковой дивизии, первым диспозицию давать.
– А я позже тебя окончил, да и два ромба ты раньше меня получил, как помню. Так что давай, составляй боевое расписание, посмотрим, насколько наши мысли совпадают.
– У наших противников есть понятие «шверпункта», то есть центра приложения всех усилий войск, согласно их доктринам, – медленно заговорил Гловацкий, внимательно смотря на карту. – Вдоль Великой такой может быть только один, это Псковско-Островский район. Тут две стратегические линии железных дорог, идущие на Ленинград и Новгород, относительно пригодная местность для действий моторизованных и танковых соединений. Южнее Острова до самого Себежа местность вдоль реки заболочена, с лесными массивами, редкие грунтовые дороги, железнодорожная ветка есть только на Идрицу, рокада у Пушкинских гор – обе они не могут иметь такого значения, кружные, речки и речушки, мостики деревянные, для танков неподходящие. Нет, эти двести километров для немцев интереса не представляют – обходной маневр после прорыва здесь практически исключен – питать операцию в глубину, используя местные дороги, крайне затруднительно. Сосредоточить для прикрытия потрепанные дивизии 27-й армии вполне будет достаточно на первое время, у нас целая неделя имеется на приведение их в относительный порядок, пока пехотные соединения Вермахта подойдут к реке. Для обороны тамошняя местность удобная, Себеж прикрыт укрепрайоном – держаться можно долго, немцы пробивать линию дотов будут медленно.